подпрыгнет до потолка?
   - Это перечень вопросов, которые будут у вас в понедельник на экзамене.
- Росс положил листок на стол перед Тербером. - Подполковник полагает, вам
имеет смысл заранее их просмотреть. Он лично просил меня вам это  передать
с его наилучшими пожеланиями.
   - Спасибо, - лениво процедил Тербер, даже  не  взглянув  на  бумагу.  -
Обойдусь и так. Выпить не хотите?
   - Выпить? Спасибо, - кивнул Росс.  -  Не  откажусь.  Подполковник  меня
предупреждал, что вы, наверно, так и скажете. Он и сам думал, что вам  это
вряд ли понадобится. Но все-таки решил послать, просто чтобы вы знали, что
мы все за вас болеем.
   Вне себя от ярости Тербер наблюдал, как Росс взял со  стола  бутылку  и
начал отвинчивать колпачок.
   - Немного жидковато, - заметил Росс.
   - Пока я был в отпуске, какой-то  мерзавец  половину  вылакал  и  долил
водой. - Тербер пристально посмотрел на него.
   - Ай, как нехорошо. - Росс покачал головой.
   Тербер ухмыльнулся ему.
   - Знаете, - лениво сказал он, -  удивляюсь  я  нашему  Большому  Белому
Отцу. Я думал, старикашка Джейк сделает все, только бы мне нагадить. А  не
то что там помогать. Особенно  если  вспомнить,  как  он  последнее  время
собачился с Хомсом.
   - Насколько я понимаю, подполковник очень высокого мнения о вас  как  о
солдате, - сказал Росс. - Он вас слишком ценит и из-за личных  разногласий
не станет мешать вам  добиться  того,  чего  вы,  по  его  мнению,  вполне
заслуживаете.
   - Тем более что,  если  я  пройду,  это  ему  же  зачтется  в  плюс,  -
усмехнулся Тербер.
   - Конечно. - Росс улыбнулся. - И ему, и мне.
   Тербер молчал. Все уже было сказано. Он перестал ухмыляться и уставился
на Росса, но это тоже ничего не дало. Судя по всему, будет в точности  как
в первой роте с сержантом Уэлменом. В январе прошлого года  тот  подал  на
аттестацию, и все офицеры батальона писали за  него  заочные  контрольные.
Уэлмен, который не мог отличить строй "змейкой" от  стрелковой  цепи,  был
теперь новоиспеченным вторым лейтенантом в 19-м пехотном.
   - Очень досадно, что так вас подвели с виски. - Росс поглядел на  часы.
- Что ж, сержант, мне пора в клуб обедать. Попозже мы с вами еще увидимся.
Если  возникнут  вопросы  по  экзамену,  спрашивайте,  не  стесняйтесь.  Я
постараюсь все вам объяснить.
   Когда  Росс  ушел,  Тербер  выпрямился  и   взял   со   стола   бумагу.
Неудивительно, что в офицеры выбиваются  такие  болваны  -  экзамен-то  на
уровне детского сада. Даже не дочитав до конца, он уже  знал  все  ответы.
Если возникнут  вопросы,  спрашивайте,  не  стесняйтесь,  передразнил  он.
Вонючка! Запихнув бумагу в карман, он повернулся к  окну  и  смотрел,  как
Росс идет через двор, волоча полусогнутые ноги и  вскидывая  плечи;  форма
висела на нем как мешок. Тоже мне, воин! Походочка как  у  старьевщика.  И
сам как старьевщик.
   Джентльмен, оскалился  он,  настоящий  джентльмен.  И  тебе  манеры,  и
вежливый  -   воспитание!   Небось   сынок   какого-нибудь   процветающего
колбасника. Собственная фирма "Расфасовка свинины" или  что-нибудь  еще  в
том же духе. Он убрал бутылку обратно в шкафчик. Пошли они  все  подальше,
вместе с их вонючими шпаргалками!
   Но вечером, пока Пит торчал  у  какого-то  своего  кореша  в  27-м,  он
просмотрел вопросы еще раз. А в понедельник утром, придя в штаб  полка  на
экзамен, одним махом с омерзением накатал всю работу. Потом  с  омерзением
швырнул листок на стол лейтенанту, выполнявшему обязанности хронометриста,
и, спиной чувствуя на себе его ошеломленный взгляд, вышел за  дверь  -  из
отведенных на экзамен двух часов он потратил меньше часа.
   А когда он вернулся в канцелярию, Розенбери вручил ему спецраспоряжение
министерства, объявляющее о начале ежегодных осенних маневров  двадцатого,
то есть через два дня.
   Он прикрывал Пруита до последнего и  лишь  в  день  выезда  на  маневры
отметил в утренней сводке, что  тот  отсутствует.  Он  накинул  ему  целую
неделю. Если убийство все нее решат расследовать,  это  должно  обеспечить
Пруиту надежное алиби. Как бы там ни было, он сделал  для  него  все,  что
мог.
   Вечером накануне отъезда что-то подтолкнуло его,  и  он  зашел  в  кафе
"Алый бутон" на  Кинг-стрит  по  соседству  с  заведением  миссис  Кипфер.
Седьмая рота давно облюбовала это кафе (ребята называли его "Алый бубон"),
потому что здесь было дешево, да и "Нью-Конгресс" под  боком.  Но  в  этот
вечер кафе пустовало: выезжали завтра с самого  утра,  и  все  остались  в
казармах укладываться. Он прождал  четыре  часа.  Запивал  виски  пивом  и
трепался с Розой, китаяночкой, работавшей в "Бубоне" официанткой.
   Пруит так и не появился. Роза не могла припомнить, когда видела  его  в
последний раз. Давно уже у нас не был, сказала она. Но она сказала  бы  то
же самое, даже если бы Пруит заходил сюда сегодня.  Роза  и  хозяин  кафе,
бармен Чарли Чан знали про внутреннюю жизнь седьмой роты не  меньше,  если
не больше, чем ротное начальство. Почти все сержанты  роты  в  свое  время
подживали с Розой. Так сказать, ротная дама.
   Чутье подсказывало ему, что Пруит может сюда  заглянуть.  Возможно,  он
больше не вернется в гарнизон, но  отрезать  себя  от  жизни  роты  раз  и
навсегда будет ему не  под  силу.  И  по  логике  вещей  он  прежде  всего
наведается в "Алый бутон". Конечно, это была лишь догадка. Он понимал, что
действует наобум. Утром рота выехала на побережье,  и  он  снял  Пруита  с
довольствия, а в сводке поставил против его фамилии  "с/о"  -  самовольная
отлучка.
   Лейтенант Росс, психовавший из-за первых в  его  жизни  маневров  и  не
знавший Пруита даже в  лицо,  вначале  разбушевался.  Заявил,  что  отдаст
Пруита под трибунал. Терберу пришлось  объяснять  ему,  что  Пруит  скорее
всего попросту загулял и сейчас отсыпается у какой-нибудь вахини, а  через
день-два наверняка явится на их КП на заливе Ханаума. Только  после  этого
Росс согласился ограничиться обычным дисциплинарным взысканием. Привыкнуть
к  порядкам  в  армии  Россу  было  трудно,  но  он  очень  старался.   И,
посмеявшись, уступил.
   За два месяца, пока оформляют аттестацию, Тербер  мог  бы  при  желании
многому его научить, сказал он.
   Да, верно, согласился Тербер, ясно сознавая, что это лишь оттяжка. Если
Пруит не вернется, все лопнет.  Надежда  была  только  на  маневры:  Пруит
услышит про маневры и сообразит вернуться.  А  что  маневры  начались,  он
услышит обязательно - на Гавайях об этом все узнают немедленно. Для такого
небольшого острова, как Оаху, начало ежегодных маневров - целый  праздник,
событие не менее  значительное,  чем  апрельский  День  армейских  учений.
Колонны  грузовиков  идут  через  город,  перекрывая   дорогу   остальному
транспорту,  перед  важнейшими  гражданскими  учреждениями   устанавливают
пулеметные посты, на всех шоссе выставляются кордоны, а бары в  этот  день
гребут огромные деньги. Маневры, тьфу, фыркнет бывалый солдат с презрением
старого коняги, везущего пожарную команду на учебную тревогу.
   Тербер занимался устройством КП  на  заливе  Ханаума  и  ждал,  сам  не
понимая, чего он столько суетится ради  какого-то  заурядного  неудачника.
Может, он выживает из ума? Того и гляди, станет таким же  сентиментальным,
как Динамит Хомс. Да, должно быть, он слегка свихнулся, иначе  не  вставал
бы на уши, чтобы выручить парня, о котором сам же с первого дня знал,  что
тот плохо кончит.
   И в то же время тут было что-то большее. Он будто видел в Пруите  ответ
на какой-то вопрос. Ему казалось, что, если  он  спасет  Пруита,  он  этим
спасет и что-то еще. То, что, в свою очередь, поможет спасти  и  оправдать
нечто другое. Пруит стал для него символом, чего именно - он не  знал.  Но
дни шли, Пруит не возвращался, добродушная снисходительность Росса  таяла,
и Тербер вдруг поймал себя на том, что всерьез переживает эту историю, как
что-то личное.
   Это тебя мучает совесть, что подался в офицеры, сказал себе он. Все  от
этого.
   Пруит, наверное, до сих пор думает, что в связи  с  убийством  объявлен
розыск, потому и не возвращается, решил он. Да, должно быть, дело в  этом.
Но как ему сообщить, что все тихо? Для этого нужно знать, где он. А искать
его ты сейчас не можешь, маневры идут полным ходом, с  КП  в  Гонолулу  не
сорваться.
   Вначале маневры ничем не отличались от прошлогодних и позапрошлогодних.
Все как обычно. Выехали на побережье,  в  соответствии  с  планом  обороны
установили на позициях  пулеметы  и  ждали  приказа  приступить  к  боевым
действиям. Сектор, выделенный седьмой роте, тянулся от Песчаного острова в
Гонолульской бухте  до  мыса  Макапуу,  проходя  через  частные  земельные
владения на мысе Блэк-пойнт и вдоль залива Мауналуа. На  всем  Оаху  таких
шикарных участков обороны было раз-два и обчелся. В Ваикики были лучшие на
Оаху бары, а  на  виллах  Блэк-пойнта  служили  горничными  многочисленные
вахини, и почти все они жили там же, при виллах. Но седьмая рота по  опыту
прошлых лет знала, что, как только "противник"  высадит  десант,  придется
уступить сектор подразделениям береговой артиллерии, и ребята не  очень-то
пускали слюни.
   В этом году центральная операция маневров заключалась в высадке десанта
"противника" у залива Кауэла на северной оконечности  Оаху.  27-й  и  35-й
вместе с 8-м полевым артиллерийским составляли ударное соединение "синих",
а в оборонительные силы "белых" входили 19-й и 21-й,  а  также  остающиеся
подразделения полевой и все части береговой артиллерии. "Синие" высадились
на третий день. При всей сговорчивости гавайских горничных, пока "наведешь
мосты", уйдет самое малое два дня. И вместо того, чтобы "наводить  мосты",
седьмая рота прошла форсированным  маршем  тридцать  пять  миль  по  шоссе
Камехамеха через Вахиаву до Вайалуа, где соединилась  со  своим  полком  и
заняла оборону. Весь следующий день они до темноты копали траншеи.  Наутро
приехали грузовики и пыльными  проселочными  дорогами  перебросили  их  на
противоположную сторону острова, а траншеи заняло другое подразделение.  В
Хауула, в пяти милях от  Кахуку,  где  проходила  главная  полоса  обороны
"белых", рота встала в резерв. В голом поле, где не было и намека на тень,
они выкопали еще несколько траншей  и  разбили  походный  лагерь,  который
вполне мог пройти - и прошел - инспекционную проверку. Там они торчали еще
десять дней и ничего не делали. Все как всегда. Самые обычные маневры. Они
резались в карты, жалели,  что  не  вернутся  на  побережье,  обменивались
впечатлениями о горничных-вахини, а когда наконец  пришло  сообщение,  что
бои кончились, силы противника оттеснены и  частично  взяты  в  плен,  они
свалили палатки в грузовики и приготовились к возвращению домой, где  если
и не ходят стадами горничные-вахини, то хотя бы есть душ.
   Но вдруг все изменилось и перестало быть  обычным.  Вместо  того  чтобы
отвезти их в Скофилд, грузовики доставили роту назад на побережье,  откуда
береговая артиллерия уже смоталась к себе домой в Форт-Рюгер. Одновременно
с ними на побережье прибыла из Скофилда еще одна автоколонна, и из  кузова
выгрузили кучи лопат, кирок, ломов, мешков с цементом и саперных  лопаток.
Один грузовик даже привез тридцать бензиновых отбойных молотков.
   Все ломали себе голову - какого черта?
   И как бы в ответ  на  этот  вопрос  сверху  спустили  приказ:  на  всех
береговых позициях необходимо построить  долговременные  огневые  точки  -
"дзоты". Когда поступил приказ, они еще жили  в  полевых  палатках,  и  не
успели разворчаться, как  из  Скофилда  прибыла  новая  автоколонна  и  им
привезли большие пирамидальные палатки-"стационарки"  и  койки.  Москитные
сетки у них были с собой: на Оаху без москитных сеток не  выезжают  ни  на
одно полевое учение. И береговые позиции превратились из походных  биваков
в настоящие лагеря.
   Тербер по второму заходу занимался устройством КП на заливе Ханаума, и,
хотя Пруит до сих пор не вернулся, сейчас ему было не до него. Даже  такие
гавайские старожилы, как Пит  Карелсен  и  Терп  Торнхил,  не  припоминали
ничего подобного.
   Все прошлые годы они перебирались на побережье, устанавливали  пулеметы
без всяких укрытий прямо на  пляжах  и  спали  на  песке,  завернувшись  в
одеяла, или, если по счастливой случайности попадали на  позицию  N_16  на
территории участка миллионерши Дорис Дюк,  ночевали  в  пляжном  коттедже,
любезно предоставленном в их распоряжение управляющим  виллы  (саму  Дорис
Дюк никто ни разу не видел). Так было всегда, и они думали, что так  будет
и дальше. Солдаты-профессионалы, они прекрасно понимали, что морские  силы
противника разнесут артиллерией их открытые  пляжные  позиции  задолго  до
того, как начнется высадка десанта, и, зная армию, как ее никогда не будут
знать те, кто по призыву, они догадывались, что  именно  так  и  случится,
если на остров  когда-нибудь  нападут.  Но  пока  что  можно  было  тайком
срываться  в  бары,  пока  что  можно  было  водить  на  позиции   местных
американизированных девушек и показывать им наводящие благоговейный трепет
грозные пулеметы, и потому всем было ровным счетом наплевать,  нападут  на
остров или нет. Да и вообще, кто,  интересно,  станет  на  него  нападать?
Японцы, что ли?
   Показывать им пулеметы была гениальная  идея.  Действовало  безотказно.
Помимо  благоговейного  трепета  перед  таящейся   в   пулемете   смертью,
немаловажную роль  играла  интригующая  тайна  неизвестного  механического
устройства - ни одна американка, черная, желтая или белая, не устоит перед
искушением потрогать такую штуковину, чтобы понять, как  она  работает.  А
особо неподатливым можно было даже позволить сесть за  пулемет,  покрутить
его на вертлюге и нажать на смертоносную гашетку.  Тут  уж  капитулировали
даже вахини-девственницы. Девушки-хаоле,  те  еще  кое-как  держались,  но
вахини сдавались безоговорочно. Потому  что,  несмотря  на  полный  триумф
американской техники в сочетании со всеми усилиями самозваных миссионеров,
американская  мораль  добилась  на  Гавайях   не   большей   победы,   чем
американские понятия о комфорте, и вахини не кочевряжились, когда  солдаты
заваливали их прямо в полевых палатках на песке.
   По слухам, все остальные пехотные подразделения  занимались  тем  же  и
тоже строили на своих позициях дзоты, но в седьмой роте, хотя работы  была
уйма, ребята блаженствовали, потому что за всю историю роты им никогда еще
не перепадало столько "клубнички". Не говоря уже о всех тех  бутылечках  и
пузыречках, которые приносили  им  вахини,  платившие  за  виски  даже  из
собственного кармана,  если  парнишка  сидел  на  мели  (старик,  что  мне
нравится в этих вахини, они насчет  виски  будь-будь!  Любят  хряпнуть  не
меньше нашего брата солдатика).
   Если в роте кто и недоумевал, то  только  Милт  Тербер,  который  из-за
недавно поселившейся в нем боязни сплоховать не лез за своим куском в  это
райское изобилие. Вероятно, лишь Тербер задавал себе вопрос: может быть, в
конце концов началось? Может быть, в Вашингтоне или  где-то  еще  получили
информацию или,  скажем,  разведдонесение,  все-таки  прорвавшееся  сквозь
бюрократические препоны? Его всегда интересовало, как это начнется, потому
что ни в одной книге, ни в одной статье не было ни слова о том, как именно
это начинается. Но  никто  вокруг  ни  о  чем  не  спрашивал,  и  он  тоже
помалкивал. Возможно, это только его  дурацкие  домыслы.  Да  и  некрасиво
портить людям настроение, когда все, кроме него, так довольны.
   Работа  заняла  целый  месяц.  Прекрасное  было  времечко,   хотя   все
увольнительные на этот период запретили строго-настрого. А кому они нужны,
ваши увольнительные, когда такая лафа? Саперные  роты  рубили  на  склонах
мыса Барберс-пойнт деревья "коа" и доставляли им уже обтесанные  бревна  и
доски для обшивки. Им оставалось только рыть в песке ямы, вкапывать в  них
бревна, обшивать коробку досками, потом настилать сверху бревна,  обшивать
крышу и, проверив направление пулеметных амбразур, засыпать  готовый  дзот
песком. А ночью сам себе хозяин. Офицеры отсиживались на КП  и  в  дневное
время заглядывали на позиции редко, а ночью вообще  не  заглядывали.  Днем
рота старалась не перерабатывать, чтобы оставались силы  на  ночь.  Честно
говоря, с утра все еле держались на ногах после  ночных  попоек  и  других
развлечений, так что при всем желании ни о какой переработке не могло быть
и речи. Отчасти поэтому работа  и  заняла  целый  месяц.  Прекрасное  было
времечко.
   Кроме того, все затянулось еще и из-за позиции N_28  на  мысе  Макапуу.
Там было далеко не так прекрасно. Тридцать  бензиновых  отбойных  молотков
предназначались как раз для Макапуу. Слой почвы на  мысе  Макапуу  был  не
толще фута, а под ним шел камень, сплошная скала.  Мало  того,  до  долины
Канеохе, где находился женский колледж "Ваиманало", от Макапуу  было  миль
восемь, а то и десять. Вдобавок на  Макапуу  работал  целый  взвод,  а  не
три-четыре  человека,  как  в  других  местах,  и  потому  там   постоянно
присутствовал  офицер,  он  даже  ночевал  там.  И  никаких  вилл,  баров,
забегаловок и других увеселительных заведений, если не относить к их числу
два общественных туалета на пляже Каупо-парка напротив острова Рэббит, где
несколько ребят умудрились подхватить известную  разновидность  насекомых.
Все, что было на Макапуу, это башня маяка, камень-сплошняк да еще  саперы,
рвавшие скалы по ту сторону шоссе и выгрызавшие пневматическими  отбойными
молотками дыры для будущих минных заграждений.
   В секторе седьмой роты Макапуу был самым уязвимым местом. Высадившись в
Канеохе, противник, чтобы не огибать весь остров,  мог  двинуть  войска  в
Гонолулу только по двум дорогам: по шоссе  Пали,  спускающемуся  в  город,
пересекая Нууану-авеню, и по шоссе  Каланианаоле,  начинающемуся  от  мыса
Макапуу. Ядро отряда на Макапуу составляли ребята  из  взвода  оружия  под
командованием  Пита  Карелсена,  потому  что  это  были  лучшие   в   роте
пулеметчики, и еще там был целый стрелковый взвод, который должен  был  их
прикрывать, потому что они такие незаменимые. Но сейчас  и  пулеметчики  и
стрелки работали бок о бок, вооруженные отбойными молотками и лопатами,  и
вкалывали, как негры в рабочем батальоне.  Прекрасное  было  времечко,  но
только не на Макапуу.
   На других позициях работа уже подходила к концу, а на Макапуу все никак
не могли пробиться сквозь сплошняк, и, по  мере  того  как  высвобождались
рабочие руки, на мыс перебрасывали все больше и  больше  солдат,  так  что
наконец там оказалась вся рота. Теперь скалу долбили круглые сутки  в  три
смены по восемь часов. Все  они  так  вдруг  завелись,  что  работали  как
одержимые; больше всего почему-то усердствовали в ночную смену и  особенно
разошлись после того, как Цербер тоже перекочевал на Макапуу  и,  заглушая
раскатами своего баса тарахтящие одноцилиндровые моторы,  принялся  сыпать
язвительными  насмешками  и  сам  взялся  за  отбойный   молоток.   Повара
добровольно дежурили всю ночь, чтобы бесперебойно обеспечивать их горячими
сэндвичами и кофе. Даже писари и  кухонная  команда  выходили  по  очереди
долбить  сплошняк.  Когда  Маззиоли  приехал  на  пару  дней  из  Скофилда
поглядеть на Макапуу, он влез в свой новенький, за весь год надеванный  от
силы два раза рабочий комбинезон, а  потом,  встав  за  отбойный  молоток,
разделся до пояса и  поразил  всех  своей  мускулатурой,  -  ко  всеобщему
удивлению, выяснилось, что отец у него  когда-то  работал  кессонщиком  на
строительстве Голландского тоннеля в Нью-Йорке. Да и вообще все  это  было
удивительно и не поддавалось объяснению. Те,  кто  работал  на  Макапуу  с
самого начала, гордо обматывали кровавые мозоли носовыми платками и  ржали
во все горло, глядя, как у новеньких лопаются на ладонях пузыри.
   Бывало, кто-нибудь даже затягивал старую солдатскую пародию  на  сигнал
построения на обед:

   Мы копали, пилили, рубили,