днях возьмет меня домой,  и  каким же  коротким
показалось мне  это  "на днях" в  сравнении с  теми длинными,  однообразными
годами,  которые я  должна была провести в  посаде Замостье.  Агния Петровна
подарила мне книгу -  сочинения Пушкина, а маме - свое старое бальное платье
из шелка дамасэ,  покрытое тюлем,  по которому были нашиты блестки. Уже меня
пригласили к столу и был подан обед, который никто не называл прощальным, но
который все-таки был прощальным,  потому что меня в  первый раз пригласили к
столу.  Между прочим,  за этим обедом я поразила весь дом своей вежливостью,
ни разу не спросив:  "Чего?",  а говоря:  "Как вы сказали, Агния Петровна?",
или: "Извините, дедушка, я не поняла". На суп я, правда, подула, но сразу же
спохватилась и стала двигать ложкой туда и назад для его охлаждения.
     Уже Андрей спросил меня равнодушно:
     - Уезжаешь?
     И  соврал,  потому что он вовсе не был так уж равнодушен к тому,  что я
уезжаю.
     Уже мне представилось,  как я  буду прощаться с  пагодами на  обоях,  с
кожаным креслом,  с  кругом от  керосиновой лампы на  потолке,  на который я
всегда смотрела, засыпая. В последний раз я услышу стук посуды, доносившийся
из столовой,  вздохи старой фисгармонии, голоса Митиных друзей, каждый вечер
споривших о старшем брате Рубина -  "политическом",  который был арестован в
прошлом году.  Уже  я  уложилась,  то  есть  завязала в  платок  две  книги,
рукоделие и  резинку "Слон",  которую подарил мне  Андрей.  И  вдруг обо мне
забыли!  Весь  дом,  начиная с  Агнии  Петровны и  кончая  прислугой Агашей,
оказался так  занят,  что  обо мне забыли,  и  я  осталась у  Львовых еще на
несколько дней.


СТАРЫЙ ДОКТОР

     В  комнате  Андрея  были  антресоли,  большая  полка  под  потолком для
хранения вещей.  Время  от  времени Андрей  приносил стремянку и  доставал с
антресолей "Ниву" -  иллюстрированный еженедельный журнал, выходивший в СПб.
с  1869 года.  Эту  "Ниву" Андрей решил прочитать всю  и,  когда я  лежала у
Львовых, уже дошел до 1904 года.
     Но  на  этот раз  со  стремянкой явилась Агаша.  Пыхтя,  она  влезла на
антресоли -  снаружи  остались  торчать  только  толстые  голые  пятки  -  и
спустилась вниз с большим чемоданом.
     - Поехали в Петроград, - сказала она и ушла.
     Я  не очень удивилась,  потому что знала от Андрея,  что Агния Петровна
иногда  ездила  в  Петроград.   Там  жил  Юлий  Генрих  Циммерман,  которому
принадлежало лопахинское "Депо проката".  На некоторых роялях и  пианино его
фамилия  была  написана по-немецки.  Кроме  того,  Агния  Петровна ездила  в
Петроград за  артистами.  Она  занималась устройством концертов,  и  в  этом
отношении у нее, по мнению Андрея, были большие заслуги.
     В Петроград она собралась поехать за артистами - так я поняла Агашу.
     Ничего подобного!  Агаша вернулась, снова полезла на антресоли, на этот
раз  за  ремнями,  и,  спустившись,  объявила,  что  Агния  Петровна едет  к
министру.
     - Едем к графу-министру,  -  сказала она загадочно.  -  А там - что бог
даст. Так не оставим.
     Мы с Агашей подружились за тот месяц,  что я лежала у Львовых. Она была
толстая, пугливая и все любила представлять в таинственном виде.
     Я спросила:
     - К графу или министру?
     - К графу-министру, - строго повторила Агаша. - Будем жаловаться.
     И она опять ушла,  погрозив кому-то ремнями.  Это было интересно,  хотя
загадочный граф-министр существовал, разумеется, лишь в воображении Агаши. Я
сунулась за  ней  на  кухню,  но  она  выгнала меня.  Немного огорченная,  я
принялась за  книгу.  Вот кто-то постучал,  Агаша открыла,  и  мужской голос
спросил, дома ли Митя. Мити не было дома.
     Вот Агния Петровна прошумела платьем по коридору, и я услышала, как она
приказала Агаше  звать ее,  если  будут спрашивать Митю,  а  сама  торопливо
вернулась к себе и закрыла двери на ключ.  Что-то тревожное почудилось мне в
этих быстрых шагах, хлопанье дверей, щелканье замка, даже в шуме ее тяжелого
платья.  Должно быть, на этот раз Митя действительно "устроил бенефис", если
нужно было хлопотать за него в Петрограде.
     Старый доктор вздохнул за стеной, и я вдруг решила пойти к нему - может
быть, он скажет мне, что случилось?
     На цыпочках я прошла через все комнаты и заглянула к нему -  дверь была
приоткрыта.
     - Здравствуйте, дядя Павел.
     Он кивнул и продолжал писать.  Прежде он писал неторопливо,  приставляя
одну круглую буквочку к  другой.  А сегодня -  я посмотрела -  очень быстро,
неразборчиво и  уже поставил несколько клякс,  но не обратил на них никакого
внимания.
     Я сказала любезно:
     - Вы  сегодня  гуляли,   дядя  Павел?  Мороз  семь  градусов,  но  день
прекрасный.
     Старый  доктор  поднял  левую  руку  и  помахал  -  очевидно,  чтобы  я
замолчала.  Я  хотела  уйти,  но  он  снова  помахал  -  очевидно,  чтобы  я
оставалась.  Я  осталась.  Он  писал молча,  с  крепко сжатыми губами.  Перо
сломалось, он пробормотал энергично "черт!" и схватил другое.
     Это  продолжалось долго -  так долго,  что мне стало казаться,  что это
было всегда:  старый доктор всегда сидел и  писал,  а  я всегда смотрелась в
зеркало над умывальником и строила рожи.  Теперь,  когда я стала худенькая и
бледная  после  болезни,  с  этими  скулами,  большими глазами и  косичками,
которые  в  разные  стороны  торчали  над  ушами,   у  меня  стали  выходить
великолепные рожи. Потом я посмотрела на доктора, на его согнутую спину. Что
он пишет?  О чем думает в эту минуту?  Почему не хочет, чтобы я уходила? Как
это странно,  что я думаю об одном,  а он -  совершенно о другом!  Я пришла,
чтобы  спросить о  Мите,  что  случилось и  зачем Агния Петровна собралась в
Петроград.  А он и не думает об этом.  Он пишет "труд", и ему все равно, чем
заняты Агния Петровна,  и моя мама,  и Агаша,  и Митя. Не знаю, как передать
это чувство,  но в  ту минуту я впервые сознательно оценила ход чужой мысли,
которая стремится вперед,  не  обращая внимания на  тысячи  других маленьких
мыслей, окружавших ее со всех сторон.
     Наконец доктор оставил свое писание.  Он  снял очки,  и  я  увидела его
круглые грустные глаза с  ободком вокруг цветного колечка,  как это бывает у
очень старых людей.
     - Вот слушайте, - сказал он.
     Он  сказал  "слушайте",  как  будто  перед  ним  был  весь  мир,  а  не
одна-единственная худенькая девочка с косичками,  которая не поняла ни слова
из  того,  что он  прочитал.  Сперва эта девочка слушала внимательно,  потом
устала и  снова начала коситься в  зеркало,  с трудом удерживаясь,  чтобы не
состроить еще одну рожу.  Потом выпрямилась,  вспомнив, что нужно сидеть, не
касаясь спинки стула.
     А доктор все читал.  Глаза его сияли, красные пятна выступили на щеках,
там,  где борода переходила в  мягкую,  симпатичную шерстку под глазами.  Он
спорил о чем-то и один раз, рассердившись, даже ударил кулаком по столу.
     В  другом месте он  закинул голову и  с  детским торжеством взглянул на
меня из-под очков.  Улыбаясь,  он два раза с  расстановкой повторил какую-то
фразу.  Он лукаво прищуривался,  закусывал бороду, поднимал брови и умолкал,
как будто ожидая от меня возражений.
     Через много лет среди его рукописей я  нашла эту страницу.  Я узнала ее
по кляксам и еще по тому, что одна из клякс была чем-то похожа на кошку. Вот
что старый доктор писал о задачах науки:
     "Пытаться объяснить достоверные,  но кажущиеся поразительными факты как
следствие других,  уже давно известных. Подорвать их необычайность. Рассеять
видимость  чудесного.  Познакомить  человечество с  новыми  и  действительно
чудесными явлениями, перед которыми бледнеют мнимые чудеса... "

     Он  замолчал и,  совершенно забыв обо  мне,  стал переделывать какую-то
фразу.  Я  посидела еще немного и  побежала к себе,  потому что кто-то опять
спросил Митю,  и  Агния Петровна разговаривала с пришедшим в передней,  а из
моей комнаты было слышно все, что происходило там.
     Это  пришел  Митин  товарищ,  Рубин,  маленький,  удивительно черный  и
умевший широко открывать один глаз,  а  другой в  то  же время закрывать без
единой морщинки.  Это получалось смешно.  Андрей говорил,  что Рубин - самый
спокойный человек на  свете  и  что  он  только один  раз  в  жизни  потерял
равновесие:  когда его старшего брата,  студента, посадили в тюрьму. Старший
Рубин был большевиком - об этой партии мне почти ничего не удалось узнать от
Андрея.
     - Приятная новость,  нечего сказать,  -  в  десятый раз повторила Агния
Петровна. - Только этого еще не хватало!
     - Агния Петровна, - сказал Рубин, - по-моему, это все подлец Борода.
     "Борода" было прозвище латиниста.
     - При чем тут Борода? Где Митя?
     - Ей-богу,  не  знаю.  Логически он  должен быть дома.  Но поскольку он
находится под  влиянием некоего  алогического чувства,  он  может  в  данный
момент оказаться вне дома.
     - То есть он у Глашеньки? - с гневом спросила Агния Петровна.
     - Возможно.
     - Так вот иди к нему и скажи, что если он не явится сию же минуту...
     И  она сказала то,  что говорила всегда:  что она никуда не поедет,  не
ударит пальцем о палец и так далее.
     Рубин  ушел,  в  передней стало тихо,  и  я  бесшумно приоткрыла дверь.
Сквозь щелку была видна не вся Агния Петровна, но даже и по ее щеке, по руке
с  кольцами,  которую она  держала у  виска,  можно было заключить,  что она
глубоко расстроена и не знает,  на что решиться.  Мне захотелось сказать ей,
что все обойдется,  но в эту минуту опять постучали. Агния Петровна открыла,
и в шинели нараспашку вошел улыбающийся, но взволнованный Митя.
     - А,  это  ты?  -  странным голосом  спросила Агния  Петровна.  -  Что,
доигрался?
     Он перестал улыбаться,  и лицо стало, как во время дуэли, напряженным и
мрачным, с пристальным взглядом.
     - Пойдем ко мне и поговорим, - повелительно сказала Агния Петровна. - Я
сегодня еду.
     И они ушли. Это было уже не просто интересно - это была какая-то тайна,
и я не могла найти себе места,  дожидаясь, когда Андрей вернется из гимназии
и расскажет, в чем дело.
     Наконец он  явился.  Я  увидела его  через кружок,  который надышала на
замерзшем стекле.  Нос и рот у него были запачканы чем-то темным, но мне и в
голову ничего не  пришло -  так неторопливо и  важно он  шел.  Только когда,
присев на корточки,  он стал прикладывать снег к  лицу,  я  поняла,  что это
кровь, потому что снег сразу становился красным.
     Не знаю,  что удержало меня, - я едва не выбежала к нему из дому. Может
быть,  то,  что он в  это мгновение оглянулся -  наверное,  не хотел,  чтобы
кто-нибудь видел,  как он сидит у  крыльца и  прикладывает снег к  разбитому
носу.
     Но вот он постучался.  Агаша открыла, и, отвернувшись от нее, он быстро
прошел в комнату Мити.  Я сразу побежала за ним,  постучалась,  позвала.  Не
тут-то было!
     - Кто там?
     - Это я! Таня!
     - Приходи через час, - сказал Андрей. - Или вот что: приходи завтра.


ЗАГАДКА

     Сани стояли у  подъезда,  заиндевевшая лошадь была похожа на  косматого
яка  в  оглоблях,  и,  хотя кружок на  стекле замерз,  я  все-таки узнала по
крупной, полной фигуре, спускавшейся с крыльца, Агнию Петровну, а в тонкой и
высокой -  Митю,  выскочившего без шинели.  Извозчик отстегнул полсть,  Митя
подал  ему  чемодан,  и  Агния Петровна села,  подняв плечи и  держась очень
прямо,  как  будто была привязана к  невидимой палке.  Сани тронулись,  и  у
крыльца все стало как пять минут назад:  тишина и снежинки,  заметные,  лишь
когда они пролетали через полосу света...
     В  "Любезности  за  любезность" не  было  ни  слова  насчет  того,  как
поступить, если мальчику разбили нос и он невежливо сказал знакомой девочке:
"Приходи завтра".
     Но  там был интересный совет:  "В затруднительных случаях ставь себя на
место того, с кем ты находишься в тех или других отношениях". Я поставила, и
получилось,  что,  если бы  мне разбили нос,  я  бы  тоже не  вышла из своей
комнаты,  и не день или два,  а может быть,  неделю. Поэтому на другой день,
подождав  для  приличия,   пока  Андрей  умоется  и   позавтракает  -   было
воскресенье,  и он встал очень поздно,  в десятом часу,  -  я зашла к нему и
поздоровалась, как будто ничего не случилось.
     - С добрым утром!
     Он поднял глаза от книги и тоже сказал:
     - С добрым утром!
     Мы помолчали. Потом я спросила, что он читает.
     - Ната Пинкертона. "Злой рок шахт Виктория".
     - Интересно?
     - Очень.
     Мы опять помолчали.  Нос у  него порядочно распух,  и  я не знала,  что
вежливее -  спросить про нос или сделать вид,  что я  ничего не замечаю.  Но
Андрей сам решил эту задачу, и, как всегда, очень просто.
     - Очевидно,  тебе хочется спросить, отчего у меня распух нос? - спросил
он серьезно.
     Я сказала, как дура:
     - Да.
     - Мне его разбил Валька Коржич.
     - Ну?
     Коржича я  немного знала.  Это  был беленький,  хорошенький мальчик,  о
котором Андрей говорил, что с ним интересно, потому что у него сильная воля.
Он приходил списывать "у Шнейдермана" алгебру.
     - Из-за Мити,  -  продолжал Андрей.  -  Ты знаешь,  что его исключили с
волчьим билетом?
     И  он объяснил,  что теперь Митя не может поступить ни в  одно казенное
учебное заведение,  а  только в частное,  и придется давать огромную взятку,
потому что в свидетельстве за семь классов будет сказано,  что он исключен с
волчьим билетом. Мать поехала в Петроград.
     - Зачем? Хлопотать?
     Андрей кивнул.
     - Чтобы отменили волчий билет?
     - Да.
     Мы опять помолчали.  Мне хотелось спросить, при чем тут Коржич и за что
он разбил Андрею нос. Но я чувствовала, что не следует торопиться.
     - Вообще это неправильно, что его исключили с волчьим билетом. Я говорю
не как брат,  а как посторонний.  Директор сам сказал, что Митя талантливый,
но что нельзя всегда отыгрываться на таланте.  А по-моему,  можно. Например,
Юлий Цезарь в детстве был хулиган, а потом всю жизнь отыгрывался на таланте.
     Я сказала:
     - Безусловно.
     Он замолчал и грустно потрогал нос - наверно, ему еще было больно.
     - Но  главное,   понимаешь,  заключается  в  том,  что  Митя  считается
неблагонадежным.  Например,  все знают,  что он  дружил со  старшим Рубиным,
которого в прошлом году забрали.  Потом Борода один раз нашел у него в парте
запрещенную книгу. Словом, здесь политическая подкладка.
     И  Андрей рассказал,  что скоро должна произойти революция,  и поэтому,
что бы  ни случилось,  все сразу смотрят -  это "за" революцию или "против".
Митя написал сочинение о причинах упадка Римского государства, и все поняли,
что под Римским государством подразумевалось наше -  значит,  "за". Директор
вызвал Агнию Петровну и швырнул ей это сочинение -  "против".  На кожевенном
заводе рабочие забастовали, и восьмой класс устроил в их пользу сбор - "за".
Исправник приказал задерживать "всех лиц, виновных в возбуждении обывателей,
стоящих в очереди за съестными продуктами",  -  "против".  Митю исключили за
политическую неблагонадежность - тоже, разумеется, "против".
     На  заседании педагогического совета  победили "правые",  вот  почему с
Митей расправились так беспощадно. А "левые" остались в меньшинстве. Правда,
Раевского тоже исключили, но ему наплевать, потому что он едет в Петроград и
поступает в Училище правоведения, а это еще выше гимназии.
     Все  это  было  очень  сложно,  но,  в  общем,  понятно.  Однако Андрей
рассказывал с  таким выражением,  как будто эта борьба имела отношение к его
разбитому носу,  -  вот это было уже непонятно!  Я послушала еще немного,  а
потом спросила:
     - А Коржич?
     - Ах да!  - сказал Андрей и крепко ущипнул себя за левую руку. - Совсем
забыл! Мы подрались из-за его старшего брата.
     - Из-за его старшего брата?
     - Ну да. У него есть старший брат, который тоже против Мити, потому что
Митя чуть не утопил его прошлым летом.  Я  сказал,  что это нечестно,  и  мы
подрались.  Но потом я пожалел,  что мы дрались,  потому что Валька все-таки
"левый".  А его брат - "правый". В общем, все-таки жалко, что мама уехала, -
неожиданно сказал Андрей.  -  Когда она уезжает,  это всегда кончается более
или менее плохо.

     В  самом  деле,  на  другой  день  после  отъезда  Агнии  Петровны  все
изменилось в "депо".  К Агаше с утра пришли гости -  между прочим, жандарм с
женой,  о котором я еще расскажу.  Водки не было,  но жандарм принес ханжу и
рассказал,  что в Петрограде не хватает соли,  сахара,  мяса,  муки,  дров и
керосина.
     Старый доктор забыл,  обедал он или нет,  и очень удивился, когда я ему
сказала,  что нет.  Но все это были пустяки в сравнении с пакетами,  которые
принесли Митины товарищи Зернов и Рубин.
     Первым принес пакет  Ваня  Зернов,  о  котором Андрей говорил,  что  он
безумно богат, потому что у его отца "Мясная, зеленная и курятная". Он долго
хохотал и топал в Митиной комнате,  а потом, хватаясь за живот, вывалился из
дверей как  раз в  ту  минуту,  когда я  совершенно случайно проходила мимо.
Дверь  сразу  захлопнулась,  но  я  успела заметить,  что  Митя  стоит перед
зеркалом в каком-то странном наряде:  на нем были широкие короткие штаны, из
которых торчали длинные ноги, и пиджак, надетый на голое тело.
     Потом пришел Рубин, тоже с пакетом. Раздеваясь, он положил его на стул,
а мне нужно было посмотреть, где стоят мои калоши в передней, и я совершенно
случайно толкнула этот пакет.  Он  упал мягко и  развернулся.  Я  вскрикнула
вежливо:
     - Ах, виновата!
     И  бросилась поднимать пакет.  В  нем тоже был пиджак и  что-то  белое,
манишка или  рубашка,  и  ото  всего  этого  сильно пахло нафталином.  Рубин
оттолкнул меня и сам поднял пакет. На пороге он обернулся и один глаз закрыл
без единой морщинки,  а  другим посмотрел на  меня -  мне показалось,  что с
подозрительным выражением.
     Это  была загадка!  Новые взрывы хохота донеслись из  Митиной комнаты -
заливистого, от всей души. Это смеялся Рубин.
     Минут двадцать спустя он унес сверток.
     Я  слышала,  как он  ругал "бабье,  которому приходят в  голову нелепые
мысли", и Митя не возражал, только спросил с отчаянием:
     - Что же делать?
     Я даже вспотела - так напряженно думала о том, что это значит. Конечно,
я могла спросить у Андрея, но мне смертельно хотелось догадаться самой.
     Может быть,  в Дворянском собрании был? Но в Лопахине никогда не бывало
больше одного бала в году, и этот единственный бал состоялся на днях.
     Может быть,  Митя хочет пойти к директору на дом в новом костюме и дать
ему в морду?  Он ненавидел директора,  и я сама слышала, как он кричал Агнии
Петровне,  что  на  выпускном акте откажется подать ему руку.  Да,  это было
самое  вероятное!  Я  никогда  не  видела  директора,  но  мне  представился
коротенький толстяк с красным лицом вроде нашего посадского пристава, и этот
толстяк спрашивает:  "Чем могу служить?"  А Митя,  очень бледный,  с мрачным
пристальным взглядом, подходит и бьет его сверху.
     Эта  мысль так  взволновала меня,  что  я  не  выдержала и  побежала "к
Андрею.
     Он  уже  кончил "Злой рок  шахт Виктория" и  читал толстую книгу "Новый
метод лечения".
     - Значит, штаны были короткие? - спросил он, когда я рассказала ему эту
загадочную историю.
     - Да.
     Он подумал.
     - Немного ниже колен?
     Я была поражена.
     - Откуда ты знаешь?
     - Я сделал заключение,  -  сказал Андрей. - В самом деле, откуда Зернов
мог взять штатский костюм?  Он стащил его у  отца.  А отец у него маленький,
немного больше двух аршин.  Но  вообще это нечто такое,  что стало возможно,
только когда уехала мама.  Вчера мама  была  дома,  и  никаких костюмов сюда
никто не таскал.  Следовательно,  это подготовка к тому,  чего при маме Митя
сделать не мог.
     Я согласилась.
     - Теперь подумаем,  зачем Митьке штатский костюм?  Может быть,