адную дверь.  Но я все-таки позвонила и, когда Агаша открыла, сказала
ей вежливо:
     - Доброе утро.
     Она  стала ахать,  что  у  меня хорошенькое пальто и  что я  сама стала
хорошенькая. Я поблагодарила:
     - Спасибо. Андрюша дома?
     В  эту  минуту он  сам  вылез из  своей комнаты,  какой-то  бледный,  с
завязанным горлом, и сказал:
     - Здравствуй.  Ты молодец,  что пришла. Иди-ка сюда, я тебе покажу одну
штуку.
     У   него  ничего  не  переменилось  в  комнате,   только  сильно  пахло
валерьяновыми каплями и  на  полу стояла большая стеклянная банка.  Я  сразу
заметила,  что в ней тараканы,  но не обыкновенные, рыжие, а черные которых,
говорят, нарочно разводят, чтобы они приносили счастье.
     Андрей внимательно посмотрел на меня.  Кажется,  ему понравилось, что я
не удивилась.
     - Я  их усыпляю,  -  сказал он.  -  Понимаешь?  А потом буду вскрывать.
Хочешь мне помочь? Нужно сесть на банку.
     На  банку,  оказывается,  нужно было  сесть потому,  что,  если  просто
закрыть ее  картонкой или  фанерой,  тараканы не  уснут или уснут в  ужасных
мучениях.  Когда  я  пришла,  Андрей как  раз  ломал  себе  голову над  этим
вопросом.  Он уже влил в банку эфирно-валерьяновых капель, и эфир испарится,
если кто-нибудь не  сядет на  банку.  Он  бы сам сел,  но ему нужно готовить
какие-то препараты.
     Я сказала:
     - Ну, пожалуйста.
     И хотела снять пальто.  Но Андрей сказал,  что так даже лучше.  И вот в
новом зимнем пальто я уселась на банку.
     Это было довольно глупое положение,  в котором я не могла,  разумеется,
завести разговор о  Мите,  раздумал ли он жениться на Глашеньке и  знает ли,
что она убежала. Я только спросила:
     - А они будут долго?
     - Что долго?
     - Засыпать.
     Андрей сказал, что черных тараканов ему не приходилось усыплять, но они
похожи на жуков, а жуки от эфира в конце концов засыпают.
     - Тебе неудобно сидеть?  -  заботливо спросил он.  -  Хочешь, я принесу
тебе что-нибудь почитать?
     Я поблагодарила и отказалась.
     Интересно,  что,  сидя  на  этой банке,  неудобно было разговаривать не
только о Мите. Я спросила:
     - Ну, что нового?
     И  даже  этот  вежливый,  обыкновенный вопрос  показался  мне  каким-то
неловким.  Но Андрей,  кажется,  не заметил,  что я смущена. Озабоченный, он
сидел на  корточках и  долго смотрел на тараканов.  Потом вышел,  вернулся с
доской,  на которой рубили мясо, и начал вкалывать в нее булавки. Я спросила
беззаботно:
     - А зачем тебе их вскрывать?
     Он посмотрел на меня,  не видя и  думая о чем-то своем,  -  я знала это
выражение с раздвинутыми от внимания бровями.
     - Видишь ли,  я  хочу выяснить,  есть ли у них сердце.  Я мог бы просто
спросить у дяди,  он знает наверняка, потому что даже сказал, как называется
черный таракан по-латыни.  Но мне хочется самому.  Я поспорил с Валькой, что
есть,   а  он  говорит,  что  поверит  только  в  том  случае,  если  увидит
собственными глазами.  Это его девиз:  "Верю тому,  что вижу".  В бога он не
верит тоже потому, что не видит.
     Валька - это был Коржич. Значит, Андрей с ним помирился.
     - Но это вообще интересно, верно?
     Я  согласилась,  что  интересно.  Тараканы  налезали друг  на  друга  и
издалека трогали стенки усами. Смотреть на них можно было только сбоку и то,
если поднять пальто.  По-моему они и не думали засыпать, хотя я сидела очень
плотно и могла поручиться,  что ни одна частица эфирно-валерьянового газа не
пропала напрасно. Но Андрей сказал, что они засыпают.
     - Это у них возбуждение,  - объяснил он. - Кошки бесятся от валерьянки,
а тараканы, вероятно, сперва возбуждаются, а потом засыпают.
     Мы помолчали. Потом я спросила:
     - Ну, как Агния Петровна? Вернулась из Петрограда?
     - Вернулась.
     - Отменили волчий билет?
     - Отменили. Митя едет в Ивановск.
     Я твердо решила спросить насчет Глашеньки, когда тараканы заснут. Но не
выдержала.
     - Что же он? Как видно, раздумал жениться?
     - Нет, не раздумал.
     Не раздумал! Я чуть не вскочила, во вовремя опомнилась и только немного
повертелась на банке.
     - Интересно. А помнишь, ты говорил, что они, возможно, убегут венчаться
в Петров?
     - Помню. И что же?
     - Ничего.
     Я помолчала. Тараканы все шевелили усами, и я опять не выдержала:
     - А вот и не убегут.
     Наверно,  у  меня в  голосе было что-то трагическое,  потому что Андрей
бросил свою доску и с удивлением обернулся ко мне:
     - Почему ты думаешь?
     - Потому, что Глашенька уже убежала.
     Прежде я не замечала,  чтобы у него так быстро менялось выражение лица.
Только что было видно,  что он  глубоко занят тараканами,  как будто на лице
было написано:  "Тараканы".  А  теперь кто-то мгновенно написал:  "Глашенька
убежала".
     - Этого не может быть, - медленно сказал он. - Как убежала?
     - Вчера  вечером она  заезжала к  маме  погадать,  и  с  ней  был  этот
Раевский.  Мама сказала,  чтобы я не говорила,  что они были, но раз Митя не
знает, я считаю, что было бы подло скрывать.
     Я  подобрала пальто и  посмотрела на тараканов с такой ненавистью,  что
если у  них было сердце,  как предполагал Андрей,  оно бы  сжалось от  этого
взгляда.
     - Она не хотела.
     - Кто?
     - Глашенька.  Не  то  что  не  хотела,  а  расстраивалась.  Она  была в
отчаянии,  -  сказала я торжественно,  -  потому что любит Митю, а убежала с
другим!
     Тут надо было бы рассказать,  как Глашенька,  войдя,  бросилась к маме,
как,  сжимая  виски,  смотрела  на  карты,  точно  ждала  спасенья  от  этих
растрепанных карт. Но, сидя на тараканах, я не могла рассказать об этом.
     - Вот что, - сказал Андрей, - ты останься, а я сейчас же пойду.
     - Куда?
     - К нему.
     Теперь у него стало решительное лицо. Он сжал губы и вышел.
     Вероятно,  это  было  подло с  моей стороны,  но,  подождав немного,  я
осторожно встала и на цыпочках пошла за Андреем. Это было свыше моих сил - в
такую минуту усыплять тараканов!  Кроме того, я надеялась, что они прекрасно
подохнут под доской, которую я положила на банку.
     Митя был в столовой,  зубрил,  обложившись книгами,  -  наверно, твердо
решил получить в  Ивановске золотую медаль.  Дверь в  коридор была  открыта.
Когда я на цыпочках подошла к ней,  Андрей стоял у буфета - очевидно, только
что  начал говорить,  потому что  я  еще  видела,  как  Митя  поднял к  нему
недовольное лицо - сердился, что ему помешали.
     У меня сильно билось сердце, и я была убеждена, что Андрей сейчас прямо
скажет ему: "Убежала с Раевским", как он однажды прямо спросил у меня: "Тебе
хочется знать, отчего у меня распух нос?"
     Ничего подобного. Он мялся, и я видела, что ему очень трудно.
     - Ты  не беспокойся,  -  наконец мягко сказал он,  -  тем более что это
может оказаться неправдой.  Но, видишь ли, дело в том... ко мне пришла Таня,
и она говорит, что вчера Глашенька гадала у Таниной мамы.
     - Гадала?
     - Да. И Таня говорит, что она была не одна. - Андрей говорил совершенно
как взрослый. - Она была с Раевским.
     Он замолчал. Он не смотрел на Митю.
     - В общем, они уехали. Таня говорит, что в Петров.
     Митя встал.  Я никогда не думала,  что можно так побледнеть. Он коротко
крикнул - не знаю что, просто так - и взялся руками за стол. Мне показалось,
что он взялся,  чтобы не упасть, а он вдруг двинул стол и с грохотом повалил
его,  так что тетради и книги посыпались на пол и,  между прочим,  разбилась
прекрасная белая  лампа,  которой Агния Петровна гордилась и  говорила,  что
какой-то артист привез ей эту лампу из Вены.
     Потом все произошло очень быстро.  Митя выскочил в  переднюю,  сорвал с
вешалки шинель.  Стук палок раздался в коридоре - это старый доктор, услышав
крик, вышел из своей комнаты и спросил тревожно:
     - Что случилось?
     Андрей сказал ему странным голосом:
     - Дядя, идите сюда, скорее, скорее!
     И  я увидела,  что Митя,  полузакрыв глаза,  стоит у стены и,  шатаясь,
трогает стену руками.  Но  вот он  шагнул,  распахнул двери,  и,  когда мы с
Андреем выбежали за  ним,  только шинель,  которую он перекинул через плечо,
мелькнула в калитке.


ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

     С  этого дня я стала снова бывать у Львовых -  во-первых,  потому,  что
понравилась старому доктору,  а  во-вторых,  потому,  что все-таки интересно
было узнать, если ли у тараканов сердце.
     Но сперва я расскажу о Мите.
     Агнии  Петровны не  было  дома,  когда мы  сказали ему,  что  Глашенька
убежала с Раевским, и Андрей решил, что нужно "немедленно найти маму, потому
что Митя может покончить с собой". Он привел меня в Митину комнату и взял со
стола трубку с ядом кураре.
     - Возможно,  что это и не кураре,  -  сказал он.  - Но на всякий случай
нужно убрать его подальше. Дай-ка платок.
     Он завернул трубку и сказал, чтобы я держала ее в левой руке.
     - Ты можешь упасть,  -  объяснил он.  -  А падая,  человек инстинктивно
опирается на правую руку. А теперь отправляйся домой, а я пойду искать маму.
     Это было глупо,  что я  согласилась:  пока я  дойду до  дому и  вернусь
обратно,  у Львовых могли произойти важные события.  Я подумала об этом,  но
поздно -  уже  когда  шла  через  Ольгинский мост.  Теперь оставалось только
снести яд и поскорее вернуться.
     В  кухне у  Львовых -  на этот раз я  позвонила с кухни -  было большое
общество и сидели даже какие-то важные люди - например, горбатый чиновник, о
котором гимназисты говорили,  что он страшный силач.  Агаша стояла у плиты и
рассказывала о  Мите.  Оказывается,  она служила у Львовых с 1904 года,  и с
Митей еще тогда было мученье:  как увидит даже на той стороне улицы мальчика
или девочку,  сразу перебежит и побьет.  Потом она рассказала, что Митю ищут
по  всему городу и  нигде не могут найти,  хотя прошло уже пять часов с  тех
пор, как он, выйдя от Рыбаковых, бросился вниз по Сергиевской, к Тесьме, - и
пропал.  В  этом месте она  собралась зареветь,  но  удержалась,  потому что
горбатый чиновник придвинулся к ней и спросил:
     - А яд-то?
     И Агаша ответила загадочно:
     - Так и не можем найти.
     Я еще слушала не понимая.
     - Очевидно, отравился - и в прорубь, - заметил чиновник.
     Агаша заревела.  Все задумчиво смотрели на нее.  Я  -  тоже.  И вдруг я
поняла:  яд!  Они  думают,  что  Митя отравился ядом кураре!  До  сих  пор я
тихонько стояла в  углу и даже немного боялась,  как бы меня не прогнали,  а
теперь вышла и встала подле Агаши.
     - Агашенька,  Агния  Петровна  думает,  что  Митя  отравился тем  ядом,
который лежал у него на столе?
     Она сказала,  что да и  что Агния Петровна чуть не упала в  обморок,  а
теперь ходит с  жандармом и  ищет Митин труп.  И  что Андрей тоже как ушел с
утра, так и нету.
     - Хорошо. Тогда я пойду к дяде, - сказала я твердо. - Мне нужно сказать
ему несколько слов.
     Без сомнения, старый доктор тоже беспокоился насчет Мити. Он привстал с
кресла, как только я появилась в дверях, и спросил тревожно:
     - Нашли?
     Я сказала:
     - Здравствуйте,  дядя Павел.  Как ваше здоровье?  Дело в том, что Агния
Петровна напрасно беспокоится:  яд  у  меня.  Это трубка с  чем-то  красным.
Андрей дал ее мне. Она в комоде. Если хотите, я принесу.
     Он  внимательно посмотрел на меня и  улыбнулся,  хотя,  кажется,  я  не
сказала ничего смешного.
     - Да,  да,  - сказал он. - Мы взволновались, хотя я говорил Ане (так он
называл Агнию Петровну), что это не может быть кураре и вообще, вероятно, не
яд. Но все-таки где же Митя?
     - Видите ли,  дядя Павел,  -  сказала я оживленно, - интересно еще, где
Андрей. Понимаете, Андрей ведь тоже пропал. Это меня утешает.
     Доктор был без очков,  когда я пришла, а теперь надел и снова посмотрел
на меня, как будто увидел впервые.
     - Так, так, - серьезно сказал он. - Почему же это тебя утешает?
     - Потому,  что он тоже беспокоится и  пришел бы домой.  А он не пришел.
Значит, у него есть причина.
     - Почему ты думаешь?
     Я сказала, как Андрей:
     - Потому, что сделала заключение. В самом деле, дядя Павел. Куда Андрей
мог пропасть на весь день?  Он не вернулся домой из-за Мити. Вы читали "Злой
рок шахт Виктория"?  Он следит за Митей,  как Нат Пинкертон.  Следовательно,
они придут оба в одно время, один за другим.
     Я была в таком вдохновении,  что прослушала звонок и в первую минуту не
поняла,  почему Агаша сказала:  "Ай,  батюшки!" Она выбежала в коридор, я за
ней,  но  сразу  вернулась,  потому  что  старый  доктор потянулся к  палке,
лежавшей на полу, и чуть не упал. Я подала ему палку.
     Агашины гости высунулись из кухни,  чтобы посмотреть,  кто пришел.  Это
был  Митя.  Он  снял  шинель в  передней.  Проходя мимо Агашиных гостей,  он
двинулся на них и сказал грозно, совершенно как Агния Петровна:
     - Это еще что такое?
     Потом прошел к себе и закрыл дверь на ключ.
     А  через  несколько минут снова раздался звонок,  и  пришел Андрей.  Он
пришел страшно замерзший и  долго отмалчивался,  шмыгая носом и мрачно глядя
на свои посиневшие пальцы. Я сказала, чтобы он приложил их к животу - верное
средство. Он приложил.
     Оказалось, что он все время сидел во дворе у Рубиных и ждал Митю. Он не
хотел показываться,  чтобы Митя его не прогнал.  Но в общем,  сказал он, это
была ерунда,  потому что  он  играл с  ребятами в  снежки и  стал замерзать,
только когда этих ребят позвали обедать.
     Агния Петровна тоже пришла - откуда-то она уже знала, что Митя нашелся.
Она  сняла  пальто  и,  сердито протирая запотевшее пенсне,  долго  стояла в
передней.  Все от нее удрали.  Она постучалась к Мите,  и я слышала,  как он
сказал:
     - Мамочка, если можно, потом.
     Я  ушла.  Старый доктор почему-то поцеловал меня,  когда я  заглянула к
нему, чтобы проститься.

     Павел  Петрович  предложил  заниматься  со   мной  по   всем  предметам
прогимназии Кржевской,  и  я  стала ходить в  "депо",  как в прогимназию,  с
тетрадками и книжками, которые дал мне Андрей. Это были книжки по арифметике
и географии,  а по природоведению и по русскому доктор сказал, что не нужно,
потому что он и  без книг знает эти предметы.  Я  приходила и садилась у его
ног на скамеечке.  Он спрашивал - между прочим, строго, а я отвечала. Теперь
я нисколько не боялась,  а,  напротив, привыкла к старому доктору и полюбила
его.  Входя к нему,  я всегда чувствовала, что для того, чтобы заговорить со
мной,  ему нужно вернуться откуда-то издалека. Я чувствовала, что он одинок.
Например,  он любил прочитать газету и поговорить о политике,  а кроме меня,
никто не хотел его слушать.  Я расстраивалась,  когда его обижали.  Он очень
обрадовался,  когда Митя решил пойти на  медицинский факультет,  и  хотел по
этому поводу прочитать ему свою статью,  которая называлась "Защитные силы",
но Митя сказал:  "Ох, дядюшка, ради бога!" - и это было так грубо, что Агния
Петровна сделала ему замечание.
     Старому  доктору  было  скучно  постоянно находиться в  своей  комнате,
иногда он  выходил посидеть на крыльце,  и  Агния Петровна сразу же начинала
ворчать,  как  будто это  было трудно -  подать ему шубу и  шапку и  немного
поддержать под локоть в дверях.
     Словом,  непонятно почему,  но  в  "депо" были как бы две партии:  одну
составляли Агния Петровна и  Митя,  а  другую -  этот старый человек,  очень
вежливый,  который ничего не требовал, ни на что не жаловался и только сидел
в своей комнате и писал. Мне казалось, что очень трудно быть вежливым, когда
приходится ходить,  опираясь  на  палку  и  тряся  головой,  висящей  как-то
отдельно от тела.
     Я  давно хотела поговорить с  Андреем об этих странных отношениях,  тем
более что он жалел Павла Петровича и часто заходил к нему. Наконец решилась,
и Андрей ответил,  что мог бы объяснить, но не стоит, потому что я все равно
ничего не пойму.
     - Ты знаешь, что такое принцип? - спросил он.
     - Нет.
     - А что такое микроб?
     - Тоже.
     - Вот видишь.
     Но  я  стала  приставать,   и  тогда  он  сказал,  что  Агния  Петровна
рассердилась на  доктора за  то,  что  он  из  принципа отказался лечить  за
деньги.  К другим врачам бедняки не ходят,  а к нему ходят,  потому что он с
них ничего не  берет или самое большее двадцать копеек.  Между тем он мог бы
зарабатывать десять рублей в день.  -  Андрей сам слышал, как Агния Петровна
сказала об этом Агаше.
     Но  немного он  все-таки зарабатывает,  главным образом на  медицинские
журналы, которые ежегодно выписывает из Петрограда и Москвы. Он интересуется
микробами,  но  из  этого тоже ничего не  выходит,  потому что тут главное -
опыты, а для опытов нужны аппараты. Впрочем, может быть, старому доктору они
не очень и нужны,  потому что он занимается плесенью. Как это ни странно, он
считает,  что  плесень не  только совершенно безвредна,  но  действует лучше
многих лекарств.
     Когда-то  он  жил в  Петербурге,  но  потом его выслали,  потому что он
выступил против царя на  каком-то  съезде.  В  Лопахин он попал не сразу,  а
сперва три года провел где-то в Сибири.
     - Между прочим,  ко  времени моего рождения он  уже ходил с  палкой,  -
добавил Андрей. - А потом, когда мне стало года четыре, - с двумя.
     Я  спросила,  чем  болен Павел Петрович,  и  Андрей объяснил,  что  это
тяжелый ревматизм,  которым он  заболел,  когда его  отправляли в  Сибирь по
этапу.  Но он не лечился,  потому что большинство лекарств, по его мнению, -
сплошное жульничество,  за исключением двух-трех,  которые были известны еще
Гиппократу.
     - Знаешь, кто такой Гиппократ?
     Мне  хотелось учтиво промолчать,  чтобы вышло,  как  будто я  знаю,  но
Андрей понял и сказал:
     - Эх ты, Гиппократа не знаешь!
     И  он  объяснил,  что в  древности был такой врач,  который мог даже не
осматривать больного,  а  только посмотрит ему  в  глаза  -  и  готово!  Уже
известно, выздоровеет больной или нет.
     Стало быть, Агния Петровна сердилась на брата из-за какого-то принципа?
Или из-за Гиппократа?
     Я долго думала над этим вопросом и решила, что Андрей ошибается. Просто
доктор был  стар и  болен,  а  на  старых и  больных всегда сердятся.  Это я
заметила еще,  когда  у  меня  была  бабушка,  которая умерла в  1913  году.
Особенно если нечего надеяться, что они когда-нибудь смогут заплатить за еду
и квартиру.
     На другой день после истории с  Митей я принесла в "депо" трубку с ядом
кураре, и старый доктор приветливо закивал, увидев меня:
     - А, злой рок шахт Виктория!
     Это было у крыльца,  он сидел закутанный,  только длинные брови торчали
из-под нахлобученной шапки.
     - Ну как, сделала заключение?
     Я сказала:
     - Здравствуйте, дядя Павел. Как ваше здоровье? Насчет чего заключение?
     - Насчет яда кураре, - сказал доктор и засмеялся.
     Разумеется,  он шутил,  я  и не собиралась делать заключение насчет яда
кураре.
     Я сказала:
     - Между прочим,  Андрей думает,  что это не  яд.  Вот посмотрите,  дядя
Павел.  Хотя он красный, но прозрачный. А яд - например, жидкость для клопов
- он мутный.
     Доктор взял у меня трубку и положил ее на перила. Потом расстегнул шубу
и  достал из кармана перочинный нож.  Он вывернул карман и вытряхнул из него
комочки ваты и крошки.  Он нисколько не торопился, так что мне и в голову не
могло прийти,  что он собирается делать.  Я  только ахнула,  когда он взял в
правую руку нож и сильно ударил им по стеклянной трубке.
     - Дядя Павел!
     Кончик отлетел,  и  доктор налил немного яду кураре на ладонь и понюхал
его, потом тронул языком и энергично сплюнул.
     Я заорала:
     - А-а-а!
     Он сказал сердито:
     - Молчи, болван!
     Потом  засмеялся,  бросил  трубку  в  снег  и  сказал,  что  это  вода,
подкрашенная кармином.
     Андрей потом говорил, что здесь сыграла роль быстрота плевания и что он
берется таким образом попробовать даже  какую-то  царскую водку.