желым испытанием как для нее, так и для
меня.  Она тоже изо всех сил старалась, чтобы этот последний вечер был похож
на  наши прежние невозвратные золотые вечера. Она надела платье, которое мне
нравилось  больше  других  ее  платьев,  -  из  темно-синего шелка, просто и
изысканно  отделанное  старинными  кружевами.  Она  подошла ко мне с прежней
приветливостью  и  подала мне руку с прежним прямодушием. Ее холодные пальцы
дрожали  в  моей  руке,  на  бледных  щеках  горели алые пятна, она пыталась
улыбнуться,  но  улыбка  угасла  на  ее  устах, когда я взглянул на нее. Все
говорило  о том, каких усилий ей стоило казаться спокойной. Сердце мое и так
принадлежало  ей, но если б это было возможно, я полюбил бы ее с этой минуты
еще сильнее, чем прежде.
     Мистер  Гилмор  очень  выручил  нас. Он был в превосходном настроении и
занимал  нас  разговорами  с  неослабевающим  воодушевлением.  Мисс  Голкомб
отважно  вторила  ему,  и я делал все возможное, чтобы следовать ее примеру.
Нежные  голубые  глаза,  выражение  которых  я  так  хорошо изучил, умоляюще
посмотрели  на  меня,  когда  мы  садились за стол. "Помогите моей сестре, -
казалось,  говорил  ее  встревоженный  взгляд,  - помогите ей, и вы поможете
мне".
     Внешне  мы  все  выглядели  за  обедом  вполне довольными и спокойными.
Когда  дамы  поднялись  из-за стола и мы с мистером Гилмором остались одни в
столовой,   новое   небольшое  событие  заняло  наше  внимание  и  дало  мне
возможность успокоиться и помолчать в течение нескольких минут.
     Слуга,  которого  послали  в  погоню  за  Анной  Катерик и ее подругой,
вернулся и пришел в столовую с докладом.
     - Ну, - сказал мистер Гилмор, - что вы разузнали?
     - Я  выяснил,  сэр,  что эти женщины взяли билеты на здешней станции до
Карлайля, - отвечал слуга.
     - Узнав об этом, вы, конечно, отправились в Карлайль?
     - Да,  сэр.  Но  должен,  к  сожалению,  признаться, что они как в воду
канули, и я больше ничего о них не мог разузнать.
     - Вы спрашивали в Карлайле, на станции?
     - Да, сэр.
     - И на постоялых дворах?
     - Да, сэр.
     - И оставили в полицейском участке заявление, которое я дал вам?
     - Оставил, сэр.
     - Ну  что  ж,  друг мой, вы сделали все, что могли, и я сделал все, что
мог;  оставим  пока  это  дело...  Наши  козыри  биты,  мистер  Хартрайт,  -
продолжал,  обращаясь  ко мне, старый джентльмен, когда слуга удалился. - На
сегодня  женщины  перехитрили  нас  и  расстроили  наши  планы.  Нам  теперь
остается  только  подождать  до  следующего  понедельника, когда приедет сэр
Персиваль  Глайд...  Не  налить  ли  вам еще вина? Хороший портвейн! Доброе,
крепкое, старое вино. Хотя в моем погребе есть и получше.
     Мы  вернулись  в  гостиную,  где  я  проводил счастливейшие вечера моей
жизни  и  где  был  теперь  в  последний раз. С тех пор как похолодало и дни
стали  короче,  гостиная  выглядела  совсем  по-иному.  Стеклянная  дверь на
террасу  была  закрыта  и завешена плотными портьерами. Вместо мягкого света
сумерек,  при  котором  мы,  бывало,  сидели, яркий свет лампы слепил теперь
глаза.
     Все стало иным, и внутри и снаружи, все изменилось.
     Мисс  Голкомб  и  мистер Гилмор сели за карточный стол, миссис Вэзи - в
свое  обычное  кресло.  Они могли располагать собой как хотели в этот вечер;
тем  сильнее  чувствовал я свою скованность. Я видел, как мисс Фэрли медлила
у  рояля. Раньше для меня было так естественно подойти к ней. Теперь я был в
нерешительности  и  не  знал,  к  кому  обратиться  и что делать. Мисс Фэрли
быстро взглянула на меня, взяла ноты с пюпитра и подошла ко мне.
     - Не  сыграть  ли  вам какую-нибудь из мелодий Моцарта, которые вам так
нравились? - спросила она смущенно, открывая ноты и опустив глаза.
     Прежде  чем  я  успел поблагодарить ее, она поспешно вернулась к роялю.
Стул  подле  него,  на  котором я, бывало, сидел, теперь никем не был занят.
Она взяла несколько аккордов, взглянула на меня и посмотрела в ноты.
     - Не  сядете  ли  вы  на  ваше старое место? - спросила она отрывисто и
тихо.
     - Да, я посижу здесь на прощанье, - ответил я.
     Она  ничего  не  сказала.  С сосредоточенным вниманием она разглядывала
ноты,  которые  знала наизусть, которые играла столько раз в минувшие дни. Я
понял,  что  она слышала мой ответ, понял, что она чувствует мое присутствие
рядом  с  нею,  когда  увидел,  как алые пятна на ее щеках погасли и лицо ее
побледнело.
     - Мне  очень  жаль,  что  вы  уезжаете,  -  почти  прошептала  она, все
пристальнее вглядываясь в ноты.
     Пальцы  ее  летали  по  клавишам  со  странной  лихорадочной  энергией,
которой я раньше не замечал в ее игре.
     - Я  буду  помнить  эти  добрые  слова, мисс Фэрли, спустя долгое время
после того, как пройдет завтрашний день.
     Ее лицо побледнело еще больше, и она почти совсем отвернулась от меня.
     - Не  говорите  о  завтрашнем  дне,  - сказала она тихо. - Пусть музыка
говорит с нами сегодня вечером языком более выразительным, чем наш.
     Губы  ее  задрожали,  с  них  слетел легкий вздох, который она напрасно
старалась   заглушить.   Ее  пальцы  нерешительно  скользнули  по  клавишам,
прозвучала  фальшивая  нота,  она  хотела  поправиться,  сбилась  и  бросила
играть.  Мисс  Голкомб  и мистер Гилмор удивленно подняли головы от карт, за
которыми  они  сидели.  Даже  миссис Вэзи, дремавшая в кресле, проснулась от
внезапной тишины и осведомилась, что случилось.
     - Вы  играете  в  вист,  мистер  Хартрайт?  -  спросила  мисс  Голкомб,
значительно посмотрев на мой стул.
     Я  понял  ее  намек,  я  знал,  что она права. Я сейчас же встал, чтобы
подойти  к карточному столу. Когда я отошел от рояля, мисс Фэрли перевернула
нотную страницу и снова прикоснулась к клавишам, уже более уверенной рукой.
     - Все-таки  я  сыграю  это,  -  сказала  она  с каким-то восторгом, - я
сыграю это в последний раз!
     - Прошу  вас,  миссис Вэзи, - сказала мисс Голкомб, - мистеру Гилмору и
мне надоело играть в экарте, - будьте партнером мистера Хартрайта в висте.
     Старый  адвокат  насмешливо  улыбнулся.  Он  выигрывал  и как раз в это
время  предъявил  короля.  Внезапную  перемену  карточной игры он, очевидно,
приписал тому, что дама не желала проигрывать.
     В  течение  остального  вечера  мисс  Фэрли  не  проронила ни слова, не
бросила  на  меня ни единого взгляда. Она сидела за роялем, а я за карточным
столом.  Она  играла непрерывно - играла так, будто искала в музыке спасения
от  самой себя. Временами пальцы ее касались клавиш с томительной любовью, с
мягкой,  замирающей  нежностью, невыразимо прекрасной и печальной для слуха,
временами  они  изменяли ей или торопились по клавишам механически, как если
бы  играть  было  им  в  тягость.  И  все  же, как ни менялось то выражение,
которое  они  передавали  в  музыке, они повиновались ей, не ослабевая ни на
минуту.  Она  поднялась  из-за  рояля,  только  когда  мы  все встали, чтобы
пожелать друг другу спокойной ночи.
     Миссис Вэзи была ближе всех к двери - и первая пожала мне руку.
     - Я  больше  не  увижу вас, мистер Хартрайт, - сказала старая дама. - Я
искренне  сожалею, что вы уезжаете. Вы всегда были очень добры и внимательны
ко  мне,  а  я, как старая женщина, ценю доброту и внимание. Желаю вам всего
наилучшего, сэр, желаю вам на прощанье счастья.
     Следующим был мистер Гилмор.
     - Надеюсь,  мы  будем  иметь  возможность  продолжить наше знакомство в
будущем,  мистер  Хартрайт.  Вам  понятно, что то небольшое дело находится в
верных  руках?  Да,  да,  конечно. Бог мой, как холодно! Не буду задерживать
вас  у  дверей.  Счастливого  пути,  дорогой  сэр,  бон  вояж,  как  говорят
французы.
     Подошла мисс Голкомб.
     - Завтра  утром,  в половине восьмого, - а потом прибавила шепотом: - Я
видела  и  слышала  больше,  чем  вы думаете. Ваше поведение сегодня вечером
сделало меня вашим другом на всю жизнь.
     Мисс  Фэрли  была  последней.  Я  боялся, что взгляд мой выдаст меня, и
старался  не  смотреть на нее, когда взял ее руку в свою, думая о завтрашнем
дне.
     - Я уеду рано утром, - сказал я, - уеду, мисс Фэрли, прежде, чем вы...
     - Нет,  нет,  -  быстро  перебила  она,  -  не  прежде, чем я встану. Я
спущусь  к  завтраку  с  Мэриан.  Я  не настолько неблагодарна, чтобы забыть
последние три месяца...
     Голос  изменил  ей, рука ее тихо пожала мою и сразу отпустила. Не успел
я сказать "доброй ночи", как она уже ушла.
     Я  быстро  приближаюсь  к  концу  моего  рассказа,  приближаюсь  так же
неизбежно, как наступил рассвет моего последнего утра в Лиммеридже.
     Не  было  еще  и  половины восьмого, когда я спустился вниз, но обе они
уже  сидели  за  столом  и  ждали  меня.  В холоде, при тусклом освещении, в
унылом  утреннем  безмолвии  дома мы все трое сели за стол и старались есть,
старались  говорить.  Но  наши усилия были тщетны, и я встал, чтобы положить
этому конец.
     Когда  я протянул руку и мисс Голкомб, стоявшая ближе ко мне, взяла ее,
мисс Фэрли отвернулась и поспешно вышла из комнаты.
     - Так  лучше,  -  сказала  мисс  Голкомб,  когда дверь закрылась. - Так
лучше и для нее и для вас.
     С  минуту  я не мог говорить. Тяжко было потерять ее без единого слова,
без   единого  взгляда  на  прощанье.  Я  справился  со  своим  волнением  и
постарался  попрощаться  с  мисс  Голкомб в подобающих выражениях, но слова,
которые  теснились  во  мне, свелись к единственной фразе: "Заслуживаю ли я,
чтобы вы написали мне?" - вот было все, что я мог сказать.
     - Вы  по  достоинству  заслужили  все, что я хотела бы для вас сделать,
пока мы оба живы. Чем бы все это ни кончилось, вы будете об этом знать.
     - И  если  когда-нибудь  я  смогу  чем-то помочь вам, пусть через много
лет,   после   того   как   изгладится   память   о  моей  дерзости  и  моем
безрассудстве...
     Я был не в силах продолжать. Голос мой упал, глаза были влажны...
     Она  схватила  мои  руки, пожала их крепко, уверенно, по-мужски, черные
глаза  ее  сверкнули, щеки запылали, энергичное лицо ее просияло и сделалось
прекрасным, озарившись внутренним светом великодушного сочувствия.
     - Я  полагаюсь  на  вас,  и, если мы будем нуждаться в помощи, я позову
вас  как  моего  друга и ее друга, как моего и ее брата. - Она остановилась,
подошла  ближе  -  смелая,  благородная  женщина,  по-сестрински дотронулась
губами  до  моего  лба  и  назвала  меня по имени. - Да благославит вас бог,
Уолтер!  - сказала она. - Подождите здесь и успокойтесь. Для вашей же пользы
мне лучше уйти. Я посмотрю с балкона, как вы будете уезжать.
     Она  удалилась.  Я  подошел  к  окну,  за которым не было ничего, кроме
унылой  осенней пустоты. Я должен был взять себя в руки, прежде чем навсегда
покинуть эту комнату.
     Не  прошло  и  минуты,  как  вдруг  дверь  тихо отворилась, и я услышал
шелест  женского  платья.  Сердце  мое  забилось,  я  обернулся.  Из глубины
комнаты  ко мне шла мисс Фэрли. Когда наши взгляды встретились и она поняла,
что  мы  одни,  она  с минуту постояла в нерешительности. Потом с мужеством,
которое  женщины  так  редко  проявляют  в  малых испытаниях и так часто - в
больших,  она  подошла  ко  мне,  бледная  и  странно  тихая, пряча что-то в
складках своего платья.
     - Я  пошла  в  гостиную,  -  сказала  она, - чтобы взять это. Пусть это
напомнит  вам  о  пребывании у нас и о друзьях, которых вы здесь оставляете.
Вы говорили мне, что я делаю успехи, и я подумала, что вам...
     Она  отвернула  лицо  и  протянула  мне свой рисунок - маленький летний
домик,  где мы встретились в первый раз. Рисунок дрожал в ее руке и задрожал
в моей, когда я взял его.
     Я боялся выдать свое чувство и только ответил:
     - Я  никогда  с ним не расстанусь. Самым дорогим моим сокровищем на всю
жизнь  будет  этот  рисунок. Я благодарю вас за него, я благодарю вас за то,
что вы не дали мне уехать, не попрощавшись с вами.
     - О,  -  сказала  она  простодушно,  - могла ли я не попрощаться с вами
после того, как мы провели вместе столько счастливых дней!..
     - Эти  дни  не  вернутся никогда, мисс Фэрли, наши дороги в жизни лежат
так  далеко  друг  от  друга.  Но  если  когда-нибудь  настанет время, когда
преданность  моего  сердца  и  все  силы  мои  смогут дать вам хоть минутное
счастье  или  уберечь  вас  от  минутного  горя,  вспомните о бедном учителе
рисования. Мисс Голкомб обещала позвать меня - вы мне тоже это обещаете?
     В ее нежных глазах сквозь слезы тускло мерцала печаль расставания.
     - Я  обещаю,  - проговорила она прерывающимся голосом. - О, не смотрите
на меня так! Я обещаю от всего сердца!
     Я протянул ей руку:
     - У  вас  много друзей, которые любят вас, мисс Фэрли. И все, кто любит
вас,  надеются,  что  вы  будете  счастливы.  Можно  ли сказать вам, что и я
надеюсь на это?
     Слезы  градом  катились по ее щекам. Одной рукой она оперлась на стол и
протянула  мне  другую.  Я взял ее, пожал крепко, голова моя склонилась к ее
руке,  слезы  упали  на нее, губы прижались к ней - не с любовью, о нет! - в
эту последнюю минуту не с любовью, но с самозабвением отчаяния.
     - Ради бога, оставьте меня, - слабо прошептала она.
     Эти  умоляющие  слова  открыли  мне  тайну  ее  сердца. Я не имел права
слышать  их,  не  имел права ответить на них. Во имя ее святой беззащитности
эти слова заставляли меня немедленно уйти.
     Все  было  кончено.  Я  выпустил  ее  руку из своей. Я ничего не сказал
больше.  Слезы,  мои слезы, скрыли ее от меня, я смахнул их, чтобы взглянуть
на  нее  в последний раз. Она упала в кресло, положила руки на стол и устало
опустила  на  них  голову.  Последний  прощальный  взгляд  - и дверь за мной
закрылась,  пучина  разлуки  разверзлась  между нами - образ Лоры Фэрли стал
памятью прошлого.


РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЕТ
                       УИНСЕНТ ГИЛМОР ИЗ ЧЕНСЕРИЛЕЙН,
                           ПОВЕРЕННЫЙ СЕМЬИ ФЭРЛИ


I

     Я  пишу  эти  строки  по  просьбе  моего  друга  Уолтера  Хартрайта. Их
назначение:  запечатлеть  некоторые  события,  причинившие  серьезный  ущерб
интересам  мисс  Фэрли  и происшедшие уже после отъезда мистера Хартрайта из
Лиммериджа.
     Нет  нужды  упоминать  здесь  о том, каково мое личное мнение по поводу
обнародования  этой  достопримечательной  семейной истории. Часть оной будет
рассказана   в   моем   повествовании.   Мистер   Хартрайт   взял   на  себя
ответственность   за   это   обнародование,   и,  как  будет  явствовать  из
обстоятельств,  мною  описываемых,  он  вполне  заслужил  право  поступать в
данном  случае  по  своему усмотрению. Дабы эта история наиболее правдивым и
занимательным   образом  стала  известна  читателям,  необходимо,  чтобы  ее
рассказывали  по  ходу  дела  именно  те  лица, которые были непосредственно
замешаны  в  происшедших  событиях.  Вот почему я появляюсь здесь в качестве
рассказчика.
     Я  присутствовал  при  временном  пребывании  сэра  Персиваля  Глайда в
Кумберленде  и  принимал  участие  в  одном  важном  деле,  которое  явилось
следствием  его  недолгого  присутствия  в  доме мистера Фэрли. А посему мой
долг  прибавить  новые  звенья  к цепи событий и подхватить самою цепь в том
месте, где на сегодняшний день мистер Хартрайт выпустил ее из рук.
     В пятницу второго ноября я прибыл в Лиммеридж.
     Я  намеревался  дождаться  приезда сэра Персиваля. Если бы в результате
его  визита  была  назначена  дата  свадьбы  сэра  Персиваля с мисс Фэрли, я
должен  был, получив соответствующие указания, вернуться в Лондон и заняться
составлением брачного контракта для молодой леди.
     Мистер  Фэрли  не соблаговолил принять меня в пятницу. В течение многих
лет  он  был  или,  вернее, воображал себя инвалидом и посему велел передать
мне, что недостаточно здоров, чтобы повидаться со мной.
     Первой  из  членов  семьи,  с  кем я встретился, была мисс Голкомб. Она
приветствовала  меня  у  дверей  дома  и  представила мне мистера Хартрайта,
который в течение некоторого времени проживал в Лиммеридже.
     Мисс  Фэрли  я  увидел  только за обедом. Я огорчился, заметив, что она
выглядит  не  столь хорошо, как раньше. Она прелестная, милая девушка, такая
же  внимательная  и  добрая,  как  была  ее мать, но, между нами, она больше
походит  на  своего  отца.  У  миссис  Фэрли  были темные глаза и волосы. Ее
старшая  дочь  мисс  Голкомб  мне ее очень напоминает. Мисс Фэрли играла нам
вечером  на  рояле,  но, по-моему, хуже, чем обычно. В вист мы сыграли всего
один  роббер,  что  было  лишь  профанацией  этой  благородной  игры. Мистер
Хартрайт   произвел   на   меня   весьма  приятное  впечатление  при  первом
знакомстве,  но  вскоре  я  убедился,  что  и он не свободен от недостатков,
присущих  его  возрасту.  Теперешние  молодые  люди  не  умеют  трех  вещей:
посидеть  за вином, играть в вист и сделать даме комплимент. Мистер Хартрайт
не  был  исключением  из  общего  правила. Впрочем, в других отношениях даже
тогда,  при первом знакомстве, он показался мне скромным и весьма порядочным
молодым человеком.
     Так  прошла  пятница.  Я  не  буду  говорить  здесь  о  более серьезных
вопросах,  которые  занимали  меня  в  тот  день: об анонимном письме к мисс
Фэрли,  о  мерах,  которые  я  счел  нужным принять в связи с этим, и о моей
полной  уверенности,  что  сэр  Персиваль  Глайд  с  готовностью  представит
исчерпывающие объяснения по поводу этого неприятного случая.
     В  субботу  мистер  Хартрайт уехал раньше, чем я сошел к завтраку. Мисс
Фэрли  весь  день не выходила из своей комнаты. Мисс Голкомб, по-моему, была
не  в  духе. Дом был уже не тот, что при мистере и миссис Филипп Фэрли. Днем
я  пошел  погулять  и повидать те места, которые впервые увидел лет тридцать
назад,  когда  был  приглашен  в  Лиммеридж  в качестве поверенного по делам
семьи. Все выглядело уже не таким, как прежде.
     В  два часа мистер Фэрли прислал сказать, что чувствует себя достаточно
хорошо,  чтобы  принять  меня.  Вот  он-то как раз совсем не изменился с тех
пор,  как  я  его  знал.  Он,  как  всегда,  говорил только о себе - о своих
нервах,  о  своих  замечательных  древних  монетах  и  о бесподобных офортах
Рембрандта.  Как  только  я  заговорил  о  делах,  из-за которых приехал, он
закрыл  глаза  и  заявил,  что  я  "утомляю"  его.  Но  я все-таки продолжал
"утомлять"  его,  снова и снова возвращаясь к главной теме нашего разговора.
Мне  пришлось убедиться, что он смотрит на предстоящий брак своей племянницы
как  на решенный вопрос; сам он соизволил давно на него согласиться; это был
выгодный  брак,  и  лично  он будет чрезвычайно рад, когда все беспокойства,
связанные  с  этим,  окажутся  уже позади. Что касается брачного контракта -
насчет  этого  я  мог посоветоваться с его племянницей и почерпнуть сведения
из  собственного  знакомства  с  делами  семьи. Я обязан подготовить брачный
контракт  сам, а его роль опекуна свести до минимума. Вообще все, что он мог
бы  сделать,  сводилось  к  тому,  чтобы произнести "да" в нужную минуту. Во
всем  остальном  он  был  готов,  пальцем не пошевелив, самоотверженно пойти
навстречу  и  мне  и  всем  другим  "с бесконечным наслаждением". Разве я не
вижу,  что  передо  мной  немощный  страдалец,  навеки  пригвожденный к одру
болезни?  Неужели  он заслуживает, чтобы ему докучали? Нет. Так зачем же ему
докучать?
     Если  б  я  не  был  досконально  знаком  с  делами семьи, я, вероятно,
удивился  бы  такому  полному  безразличию  со  стороны  мистера Фэрли. Но я
прекрасно  помнил,  что  мистер  Фэрли  холост  и заинтересован в поместье и
доходах  с него только пожизненно. Учитывая все это, я не был ни удивлен, ни
огорчен  результатами  нашей  встречи.  Мистер  Фэрли  вполне  оправдал  мои
ожидания, вот и все.
     Воскресенье  прошло  очень скучно. Я получил письмо от поверенного сэра
Персиваля  Глайд