старой
ризнице,  что-то за этим скрывалось. Было что-то в метрической книге, чего я
еще не заметил.


X

     Когда  церковь  скрылась  из  моих  глаз,  я быстро зашагал по дороге в
Нолсбери.
     Почти  на  всем  протяжении дорога была прямой и ровной. Оглядываясь, я
все  время  видел  за собой двух своих преследователей. По большей части они
держались  на  солидном  расстоянии от меня. Но несколько раз они прибавляли
шаг,  как бы желая перегнать меня, потом останавливались, переговаривались и
по-прежнему  шли  за  мной. Очевидно, они имели в виду определенную цель, но
не  знали,  каким  путем достичь ее. Угадать, чего они хотят, я не мог, но у
меня  возникли  опасения,  что  на  пути к Нолсбери я встречусь с серьезными
препятствиями. Эти опасения оправдались.
     Как  раз  в  то  время я вышел на самую безлюдную часть дороги, впереди
был  крутой  поворот;  мне казалось, что город уже недалеко. Вдруг я услышал
шаги за своей спиной.
     Прежде  чем  я  успел  оглянуться,  один из них (тот, который следил за
мной  в  Лондоне)  быстро  шагнул  ко  мне  и  резко  толкнул меня плечом. К
сожалению,  я  крепко  ударил  его  за  это,  раздраженный тем, что он и его
товарищ  упорно  преследовали меня с самого Старого Уэлмингама. Он сейчас же
заорал:  "На помощь!" Его спутник, высокий человек в костюме лесника, тут же
подскочил  ко  мне,  и в следующую минуту два негодяя крепко держали меня за
руки посреди дороги.
     Уверенность,  что мне была расставлена ловушка, и досада на себя за то,
что  я  попал в нее, к счастью, удержали меня от бесполезного сопротивления,
которое  только  усугубило  бы мое положение. Неразумно было драться с двумя
людьми,  один  из  которых  был  бесспорно  сильнее  меня.  Я  подавил  свое
естественное  желание  вырваться  от  них  и  осмотрелся - нет ли поблизости
кого-нибудь, к кому я мог бы обратиться за помощью.
     Какой-то  человек работал в поле и был свидетелем всего происшедшего. Я
позвал  его  и попросил пойти с нами в город. Но он упрямо помотал головой и
ушел  по  направлению  к домику, стоявшему далеко от большой дороги. В то же
время  люди,  державшие  меня  за руки, заявили о своем намерении предъявить
мне  обвинение  в оскорблении действием, так как я будто бы напал на них. Но
теперь   у   меня   хватило   ума  и  самообладания,  чтобы  не  вступать  в
препирательство с ними.
     - Не держите меня, я пойду с вами в город, - сказал я.
     Человек  в  костюме  лесника  грубо  отказался.  Но  невысокий  человек
сообразил,  что ненужное насилие может иметь неприятные для них последствия.
Он сделал знак второму, и они отпустили мои руки.
     Мы  дошли  до  поворота, и перед нами показались окраины Нолсбери. Один
из  местных  полисменов шел по тропинке вдоль большой дороги. Мои двое сразу
обратились  к  нему.  Он  отвечал,  что  мировой  судья  находится  сейчас в
городской ратуше, и посоветовал нам идти туда.
     Мы  пошли  в  ратушу.  Клерк  выписал  судебную  повестку,  и  мне было
предъявлено    официальное    обвинение   с   обычными   в   таких   случаях
преувеличениями    и    искажениями    подлинных   фактов.   Мировой   судья
(раздражительный    человек,    желчно    упивавшийся    исполнением   своих
обязанностей)   спросил,   не  был  ли  кто  свидетелем  этого  "оскорбления
действием",  и,  к  моему  удивлению,  истец  рассказал о рабочем в поле. Из
последующих  слов  мирового  судьи  мне  стало ясно, зачем это было сделано.
Судья  приказал,  чтобы  я  был  заключен под стражу до появления свидетеля,
однако  выразил  согласие выпустить меня на поруки, если я смогу представить
ему  ответственного поручителя. Он отпустил бы меня на слово, если бы меня в
городе  знали,  но  так как здесь я был никому не известен, необходимо было,
чтобы кто-то взял меня на поруки.
     Теперь  мне стало понятно, для чего все это было подстроено. Необходимо
было  избавиться  от  меня  на  день,  два.  В  городе, где я был совершенно
посторонним  человеком,  я,  естественно, не мог найти за себя поручителя. В
целом  мне  предстояло  просидеть в тюрьме три дня - до следующего заседания
мирового  суда.  А  за эти три дня сэр Персиваль мог сделать все что угодно,
чтобы  затруднить  мои  дальнейшие шаги, - он мог замести все свои следы, не
боясь с моей стороны никаких препятствий.
     Сначала  я  пришел  в  такое  негодование,  вернее отчаяние, из-за этой
коварной  задержки,  такой низкой и пустяковой, но такой серьезной в связи с
последствиями,   которые   она   могла   бы   иметь,  что  не  мог  спокойно
поразмыслить,  как выпутаться из этого положения. В запальчивости я попросил
письменные  принадлежности,  чтобы  частным  образом  описать мировому судье
настоящее   положение  вещей.  Сначала  я  не  понял  всей  бесполезности  и
неосторожности  такого поступка и написал уже несколько вступительных строк.
Мне  стыдно  в  этом  признаться, - я почти позволил своей досаде взять верх
над  моим  самообладанием.  Вдруг  я  отодвинул от себя письмо. Мне пришло в
голову  то,  чего  сэр  Персиваль  никак не мог предусмотреть и что могло бы
освободить  меня  через несколько часов: обратиться к помощи доктора Доусона
из Ок-Лоджа.
     Как  вы,  может  быть, помните, я был у этого джентльмена во время моей
первой  поездки  в  Блекуотер-Парк  и  привез ему рекомендательное письмо от
мисс  Голкомб,  в  котором  она  писала  ему  обо  мне  в  самых  похвальных
выражениях.  Я  написал  доктору  Доусону, ссылаясь на ее письмо, и напомнил
ему,  что  говорил с ним об опасной и деликатной природе моих расследований.
В  разговоре  с ним я не открыл ему всей правды о Лоре, а сказал только, что
мое  поручение  имеет  отношение  к важному семейному делу, касающемуся мисс
Голкомб.  С  той  же  осторожностью  я написал ему о неприятном положении, в
котором   очутился   в   Нолсбери,  и  предоставил  доктору  самому  судить,
оправдывает  ли  мою  просьбу  выручить меня в городе, где я никого не знал,
его  прежнее гостеприимство и доверие ко мне леди, которую он прекрасно знал
и весьма уважал.
     Мне  разрешили  нанять  посыльного,  который  мог  поехать  к доктору в
экипаже.  Таким  образом,  доктор,  если б пожелал, мог сразу же вернуться с
ним  в  Нолсбери.  Ок-Лодж  находился  неподалеку  от  Нолсбери,  не доезжая
Блекуотера.  Посыльный  заявил,  что  обернется часа за полтора. Я велел ему
разыскать   доктора,   куда   бы  тот  ни  уехал,  и  стал  терпеливо  ждать
результатов, надеясь на лучший исход.
     Когда  посыльный  уехал,  было  около  двух часов дня. Около четырех он
вернулся  вместе  с  доктором.  Доброта  мистера  Доусона,  деликатность,  с
которой  он  счел  необходимым  немедленно  прийти  мне  на  помощь,  просто
растрогали меня! Он тут же поручился за меня, и меня отпустили.
     Было  четыре  часа  дня,  когда  я  горячо пожимал руки доброго старого
доктора на улице Нолсбери. Я был снова свободным человеком.
     Мистер  Доусон  гостеприимно  пригласил  меня  в Ок-Лодж с тем, чтобы я
переночевал  у  него.  В  ответ  я  мог только сказать ему, что мое время не
принадлежит  мне,  и  просил отложить приглашение на несколько дней, когда я
смогу  подробно  объяснить и рассказать ему все, что он был вправе знать. Мы
расстались  настоящими  друзьями,  и я сразу же направился в контору мистера
Уансборо на Хай-стрит.
     Необходимо было спешить.
     Весть  о  моем освобождении на поруки безусловно еще до ночи долетит до
сэра  Персиваля. Если в ближайшие часы его страхи не оправдаются и я не буду
в  состоянии прижать его к стенке, я могу безнадежно, навсегда потерять все,
чего  я  уже  достиг.  Беспринципность  и бессовестность этого человека, его
связи   и  влияние,  безвыходное,  отчаянное  положение,  в  которое  я  мог
поставить  его  своими  расследованиями, - все заставляло меня спешить. Я не
мог  терять  ни  минуты драгоценного времени на пути к разгадке его тайны. У
меня  был  достаточный срок для размышлений, когда я ждал мистера Доусона, и
я  хорошо  продумал свои дальнейшие шаги. Кое-что из того, что рассказал мне
разговорчивый   старый   причетник,  хотя  он  и  надоел  мне  этим,  теперь
припомнилось  мне  в  новом  свете. Мрачное подозрение, не приходившее мне в
голову  в  ризнице, закралось мне в душу. По дороге в Нолсбери я был намерен
обратиться  к  мистеру  Уансборо только за справкой относительно матери сэра
Персиваля.   Теперь  же  я  решил  просмотреть  находившуюся  у  него  копию
метрической книги приходской церкви Старого Уэлмингама.
     Мистер Уансборо был у себя в конторе и немедленно принял меня.
     Он  был  живым,  общительным  человеком,  с румяным, обветренным лицом,
похожий  больше  на  деревенского  сквайра,  чем  на юриста. Казалось, его и
позабавила  и  удивила просьба, с которой я к нему обратился. Он слышал, что
у  отца его была копия метрической книги, но сам никогда ее не видел. До сих
пор  она  никогда  никому  не  была  нужна.  Она безусловно хранится в сейфе
вместе  с  другими  бумагами  его  отца.  После  его  смерти  к ним никто не
прикасался.
     - Очень  жаль,  -  сказал  мистер  Уансборо, - что старый джентльмен не
может  услышать,  что его драгоценная копия кому-то наконец понадобилась. Он
бы  с еще большим рвением предался своему любимому занятию. Каким образом вы
узнали об этой копии? От кого-нибудь из местных жителей?
     Я  уклонялся  от  ответов как мог. Теперь, как никогда, необходимо было
соблюдать  осторожность.  Лучше было не говорить мистеру Уансборо о том, что
я  уже  просматривал подлинную книгу. Поэтому я сказал мистеру Уансборо, что
занят  одним  семейным  делом,  требующим  спешки. Мне необходимо сегодня же
отослать  некоторые  справки  в  Лондон,  и просмотр дубликата (за известную
плату,  конечно)  даст  мне  возможность  не  ходить  в  Старый Уэлмингам. Я
прибавил,  что, если мне впоследствии снова будет нужна метрическая книга, я
обращусь за этим в контору мистера Уансборо.
     После  этого  объяснения  никаких  возражений против предоставления мне
книги  не  последовало.  Послали  клерка  принести  книгу  из  сейфа.  Через
некоторое  время он вернулся. Копия была совершенно такого же размера, как и
подлинник,  разница  была  только  в  том, что дубликат был в более нарядном
переплете.  Я  сел  за  свободный  письменный стол. Руки мои дрожали, голова
горела  -  я  чувствовал  необходимость  не  выдавать  своего волнения перед
окружающими. Я открыл метрическую книгу.
     На  заглавной  странице  были  строки, написанные выцветшими чернилами.
Они гласили:
     "Копия  метрической  книги  приходской церкви в Уэлмингаме, выполненная
по  моему распоряжению и сверенная - запись за записью - с подлинником лично
мною.  Подпись:  Роберт  Уансборо,  секретарь прихода". Под его подписью уже
другим  почерком  было написано: "Продолжительностью с 1 января 1800 года до
13 июня 1815 года".
     Я  начал  просматривать  сентябрь  1803  года.  Я  нашел брачную запись
человека,  которого  звали  Уолтером, как меня. Я нашел запись о браках двух
братьев. Между этими двумя записями, в самом низу страницы...
     Ничего!  Ни  малейшего  следа,  ни  намека на запись брака сэра Феликса
Глайда и Сесилии Джейн Элстер в дубликате метрической книги не было!
     Сердце  мое  чуть  не  выпрыгнуло  из  груди,  я  чуть не задохнулся от
волнения.  Я  опять  взглянул  -  я боялся поверить собственным глазам. Нет!
Сомнений  не  было.  Регистрации  брака  в книге не было. Копии записей были
расположены  в  том  же  самом  порядке,  на  тех  же  самых местах, что и в
подлинной   метрической   книге.   Последняя  запись  на  одной  из  страниц
относилась  к  человеку, которого, как и меня, звали Уолтером. Под нею внизу
было  пустое,  незаполненное  пространство, очевидно слишком тесное и узкое,
чтобы  втиснуть в него запись о браке двух братьев, которая и в копии, как и
в   подлиннике   занимала   верх   следующей  страницы.  Этот  незаполненный
промежуток  объяснял мне все! И в подлиннике место это пустовало с 1803 года
до  1827  года,  пока  сэр Персиваль не появился в Старом Уэлмингаме. Именно
здесь,  в Нолсбери, можно было обнаружить подлог, проверив копию метрической
книги, - сам подлог был совершен в Старом Уэлмингаме, в подлиннике.
     Голова  моя  пошла  кругом,  мне  пришлось ухватиться за стол, чтобы не
упасть.  Из  всех подозрений, которые вызывал у меня этот отчаянный человек,
ни  одно  не  было  правильным.  Мысль,  что  он  не был, вовсе не был сэром
Персивалем  Глайдом,  что  он  имел  столь же мало прав на свое имя, титул и
поместье,  как  и  беднейший из его рабочих, ни разу не пришла мне в голову.
Сначала  я  предполагал,  что,  возможно, он отец Анны Катерик, затем думал,
что,  может  быть,  он был ее мужем, но истинное преступление этого человека
лежало за пределами моей фантазии.
     Низость  этого  подлога, размеры и дерзость этого преступления, ужасные
последствия  для  самого преступника в случае, если бы подлог был обнаружен,
-  все  вместе  ошеломило меня. Понятны были теперь неустанная, беспрерывная
тревога   и   беспокойство  этого  презренного  негодяя,  отчаянные  вспышки
безрассудного   буйства,   чередовавшегося  с  жалким  малодушием,  безумная
подозрительность,  из-за которой он упрятал Анну Катерик в сумасшедший дом и
совершил  страшное  злодеяние  против  своей  жены всего только на основании
пустого,  померещившегося ему предположения, что она, как Анна Катерик, тоже
знает  его  тайну!  Раскрытие  этой  тайны  грозило  ему  в  прежние времена
смертной   казнью   через   повешение,  а  теперь  -  пожизненной  каторгой.
Разоблачение  этой тайны даже в том случае, если бы те, кто пострадали из-за
его  подлога,  пощадили  бы его и не отдали под суд, одним ударом лишало его
имени,  титула, поместья, общественного положения, - словом, всего того, чем
он  завладел  обманным  путем. Вот в чем заключалась его тайна, и она теперь
была  в моих руках! Стоило мне сказать одно слово - и он навсегда лишился бы
своих  земель,  состояния,  звания  баронета.  Одно  мое слово - и он был бы
выброшен  из  жизни,  без  поддержки,  отверженный,  никому  не  нужный. Все
будущее  этого  человека висело на волоске, зависело от меня - и он знал это
сейчас так же хорошо, как я.
     Эта  мысль  отрезвила  меня.  Интересы,  более  дорогие  мне,  чем  мои
собственные,   зависели   от   осторожности,   которая  должна  была  теперь
руководить  малейшими  моими  поступками. От сэра Персиваля можно было всего
ожидать.  Не  было  вероломства,  на  которое  не  отважился  бы теперь этот
доведенный до крайности отъявленный негодяй.
     В  той крайней, безвыходной опасности, в которой он очутился, он пойдет
на  все,  решится  на  любое  преступление  -  буквально  ни  перед  чем  не
остановится, чтобы спасти себя.
     На  минуту я задумался. Необходимо было закрепить свидетельство, только
что  мною  открытое,  записать  его  на  случай,  если  б  со мной случилось
какое-то  несчастье. Надо было обеспечить сохранность этого свидетельства от
сэра  Персиваля  и  поставить  вне  пределов его досягаемости. Можно было не
беспокоиться  за копию метрической книги, надежно спрятанную в сейфе мистера
Уансборо.  Но подлинник в ризнице, как я убедился в этом своими глазами, был
далеко не в таком положении.
     Ввиду  всего этого я решил немедленно вернуться в старую церковь, снова
обратиться  к  помощи причетника и сделать нужную мне выписку из метрической
книги  прежде,  чем  я  вернусь  в  отель.  Я  тогда  еще не знал, что нужна
нотариально  заверенная  копия  и  что  моя  собственная  выписка  не  может
представлять  документального доказательства. Я не знал этого и ни к кому не
мог  обратиться  за  нужными  по  этому вопросу разъяснениями, так как хотел
сохранить свои намерения в тайне.
     Моим  единственным  желанием  было  как можно скорее вернуться в Старый
Уэлмингам.  Мистеру  Уансборо  я  объяснил как сумел свое несколько странное
поведение,  которое,  по-видимому, бросилось ему в глаза; положил гонорар на
его  стол; условился, что через день-два напишу ему, и покинул его контору с
пылающей головой, с бьющимся сердцем, весь в лихорадочном жару.
     Смеркалось.  Меня  осенила  мысль,  что  мои  преследователи, возможно,
снова  пойдут за мной и, по всей вероятности, на этот раз нападут на меня по
дороге.
     Палка,  которая была со мной, была легкой и не годилась для самозащиты.
Прежде  чем  выйти  за  пределы  Нолсбери,  я  зашел в лавку и купил крепкую
деревенскую  дубинку,  короткую и тяжелую. С этим незатейливым оружием я мог
дать  отпор  любому противнику. Если бы на меня напали двое, я мог удрать. В
школьные  дни  я  был  хорошим  бегуном,  а  в  Центральной Америке во время
экспедиции у меня была неплохая практика.
     Я вышел из городка быстрым шагом, держась посередине дороги.
     Моросил  мелкий  дождь,  и  сначала  трудно было сказать, шел ли кто за
мной  или нет. Но, пройдя полдороги, милях в двух от церкви, я увидел сквозь
сетку  дождя  бегущего  ко  мне  человека  и  услышал, как где-то неподалеку
захлопнулась  калитка.  Я  спешил  вперед  с  дубинкой  наготове, напряженно
вслушиваясь  и  вглядываясь  в  темноту.  Не  сделал я и сотни шагов, как за
придорожной изгородью послышался шорох, и три человека выскочили на дорогу.
     Я  сейчас же свернул на тропу. Два человека пробежали мимо меня прежде,
чем  успели спохватиться. Но третий был быстрый, как молния. Он остановился,
полуобернулся  и  изо  всех  сил  ударил  меня  палкой. Он целился наугад, и
потому  удар  не  был  сильным.  Палка обрушилась на мое плечо. Я ударил его
дубинкой  по  голове. Он попятился и столкнулся со своими товарищами как раз
в  ту  минуту,  когда они бросились ко мне. Благодаря этому, я мог опередить
их  и  пуститься  наутек.  Я  проскользнул  мимо  них  и помчался посередине
дороги.
     Двое  непострадавших  бежали за мной. Бежали быстро; дорога была ровной
и  гладкой,  и  первые пять минут я чувствовал, что не опережаю их. Я слышал
за  спиной  их  частое дыхание. Опасно было бежать в темноте. Я еле различал
смутные  очертания  изгороди  по  обеим сторонам дороги, и любое препятствие
опрокинуло  бы  меня  навзничь. Вскоре я почувствовал, что дорога идет вниз,
потом  снова  начался  подъем. Двое начали догонять меня, но я снова ушел от
них  на  довольно  далекое расстояние. Быстрый топот ног за моей спиной стал
тише,  и  я понял, что они достаточно далеко. Теперь с дороги я мог свернуть
в  поле  -  они пробегут дальше, не заметив моего исчезновения. Я бросился к
первому  же  отверстию  в  изгороди,  которое  я  скорее угадал, чем увидел.
Оказалось,  что это запертая калитка; я перелез через нее и зашагал прямо по
полю,  удаляясь  от  дороги.  Я  слышал, как те двое пробежали мимо калитки,
потом  один  из  них остановился и позвал другого. Мне было безразлично, что
бы  они  ни делали теперь, - они больше не могли ни видеть, ни слышать меня.
Я шел через поле и, дойдя до края, остановился на минуту, чтобы отдышаться.
     Нечего  было  и думать о возвращении на дорогу, но я был твердо намерен
сегодня же вечером быть в Старом Уэлмингаме.
     Ни  луны, ни звезд на небе, по которым я мог бы ориентироваться. Я знал
только,  что,  когда  уходил  из  Нолсбери, ветер дул мне в спину, - если он
будет  снова  дуть  мне  в  спину,  я  буду, по крайней мере, идти в прежнем
направлении.
     Поэтому  я  пошел  вперед,  встречая  на  своем пути препятствия в виде
изгородей,  рвов,  канав  и  кустарников, из-за которых иногда замедлял свои
шаги  и  немного  сворачивал  в  сторону,  пока  не  дошел  до  холма, круто
спускавшегося  вниз. Я спустился, перелез через изгородь и вышел на лужайку.
Перед  этим  я  свернул  с  большой дороги и пошел направо, теперь я свернул
налево,  желая  выправить  тот  путь, от которого отдалился. Шлепая по лужам
минут  десять или больше, я вдруг увидел коттедж с освещенным ок