а, подтверждающее получение пересланной ему копии анонимного
письма и моего заявления.
     Мисс  Фэрли  вышла к нам днем бледная и печальная. Она выглядела совсем
другой,  чем  была  раньше.  Я немного поговорил с ней и попытался коснуться
вопроса  о сэре Персивале. Она слушала молча. Охотно поддерживая разговор на
другие  темы,  она  уклонилась  от этой. Я подумал, не жалеет ли она о своей
помолвке, как это часто бывает с молодыми леди, когда поздно уже отступать.
     Сэр Персиваль Глайд приехал в понедельник.
     Он  показался  мне  весьма  привлекательным и внешностью и манерами. Он
выглядел  несколько старше чем я ожидал; рано облысевшая спереди голова и не
много  утомленное  лицо  старили  его.  Но  он  был  оживлен и подвижен, как
молодой  человек. Его встреча с мисс Голкомб была очаровательной - сердечной
и  непринужденной.  Когда ему представили меня, он оказал мне такой любезный
прием,  что  мы  сразу почувствовали себя как старые знакомые. Мисс Фэрли не
присутствовала,  когда  его  встречали. Она вошла к нам минут десять спустя.
Сэр  Персиваль  поднялся и приветствовал ее чрезвычайно учтиво. Очевидно, он
был  очень  огорчен,  что  молодая леди плохо выглядит, и вел себя с ней так
нежно  и почтительно, с такой непритязательной деликатностью, что это делало
честь  как  его воспитанности, так и здравому смыслу. Поэтому я никак не мог
понять,   почему   мисс  Фэрли  выглядела  в  его  присутствии  смущенной  и
подавленной  и  воспользовалась  первой же возможностью уйти из комнаты. Сэр
Персиваль,  казалось,  не  заметил  ее  сдержанности  при встрече с ним и ее
поспешного  бегства.  Пока  она  была  с  ним  -  он  не навязывал ей своего
внимания,  а  когда она ушла, не смутил мисс Голкомб никакими замечаниями по
поводу  ее  ухода.  За  все время моего пребывания вместе с ним в Лиммеридже
его такт и воспитанность всегда были на высоте.
     Как  только  мисс Фэрли покинула комнату, он сам заговорил об анонимном
письме,  избавив нас от этой неприятной необходимости. Он заехал в Лондон по
пути   из   Хемпшира,   повидал   своего  поверенного,  прочитал  документы,
пересланные  мной,  и поспешил в Кумберленд, желая как можно скорее дать нам
самые  полные  и  удовлетворительные объяснения. Услышав, в каких выражениях
он  говорил  об  этом, я предложил ему прочитать подлинник письма, которое я
сохранил  для  него.  Он  поблагодарил меня и отказался взглянуть на письмо,
говоря,  что  поскольку  он  видел копию, то охотно оставит оригинал в наших
руках.
     Затем  он  сделал  нам  заявление,  которое  было  именно  таким, как я
ожидал.
     Миссис  Катерик,  сказал  он,  в прошлом оказала много услуг членам его
семьи  и  ему  самому,  и  потому он считал себя некоторым образом в долгу у
нее.  Она  была несчастна вдвойне, ибо была замужем за человеком, который ее
оставил,  и  имела  ребенка,  чьи умственные способности были в расстроенном
состоянии  с  самых  малых  лет. После свадьбы миссис Катерик переехала в ту
часть  Хемпшира,  которая  находилась далеко от имения сэра Персиваля, но он
не  захотел терять ее из виду. Его хорошее отношение к этой бедной женщине в
благодарность  за  ее преданность его семье только возросло, когда он узнал,
с  каким  терпением  и мужеством она переносила ниспосланные ей несчастья. С
течением  времени  признаки  полного  расстройства  рассудка  ее  несчастной
дочери  стали  настолько  явными,  что  необходимо  было  поместить  ее  под
медицинский  надзор.  Миссис  Катерик признала это необходимым сама, но в то
же  время в силу предрассудков, понятных в столь почтенной женщине, она ни в
коем  случае  не  хотела,  чтобы  ее  дочь попала, как нищая, в общественную
больницу.  Сэр  Персиваль,  уважая  этот предрассудок, как он вообще уважает
всякое  проявление  независимости  в  людях  всех  классов  общества,  решил
выразить  свою благодарность за преданность миссис Катерик к его семье, взяв
на  себя  расходы  по содержанию ее дочери в прекрасной частной лечебнице. К
великому  огорчению  и  ее  матери и его самого, несчастная каким-то образом
узнала,  что он принимал участие в ее водворении в лечебницу, и прониклась к
нему  неприязнью,  которая  дошла  до  лютой ненависти. Одним из последствий
этой  ненависти  и  подозрительности,  принимавших  у нее разные формы еще в
лечебнице,   было   анонимное   письмо,   написанное   ею  после  побега  из
сумасшедшего дома.
     Если   мисс   Голкомб   и  мистер  Гилмор,  которые  помнят  содержание
анонимного    письма,   находят,   что   его   объяснения   нельзя   считать
исчерпывающими   или   захотели   бы  узнать  дополнительные  подробности  о
лечебнице  (адрес  он  упомянул,  так же как и фамилии двух докторов, давших
заключение,  на  основании  которого  пациентка  была  принята в сумасшедший
дом),  он  готов ответить на любой вопрос и пролить свет на любую неясность.
Он   исполнил   свой  долг  в  отношении  несчастной,  дав  указания  своему
поверенному  найти  ее  и  снова  поместить  под  медицинский  присмотр.  Он
чрезвычайно  желал исполнить теперь свой долг по отношению к мисс Фэрли и ее
семье так же прямодушно и честно.
     Я  был первым, кто ответил ему. Мой собственный долг был для меня ясен.
В  том-то  и  состоит  красота юриспруденции, что она может оспаривать любое
заявление  любого  человека, при каких бы обстоятельствах и в какой бы форме
оно ни было сделано.
     Если  бы мне официально предложили возбудить дело против сэра Персиваля
Глайда  на  основании  его  собственного  заявления, я несомненно мог бы это
сделать.  Но  долг  мой  состоял  не в этом. Мои обязанности в данном случае
были  чисто  юридическими.  Я  должен  был  взвесить  объяснение, только что
выслушанное  нами,  учитывая  высокое  общественное  положение и безупречную
репутацию  джентльмена,  представившего  нам  это  объяснение.  Я должен был
честно  решить, были ли обстоятельства, изложенные сэром Персивалем, за него
или  против  него.  Лично  я  был  глубоко  убежден,  что  они были за него;
сообразно  с  этим  я  объявил  во всеуслышание, что с моей точки зрения его
объяснение является бесспорно исчерпывающим.
     Устремив  на  меня  серьезный  взгляд,  мисс  Голкомб  сказала со своей
стороны  несколько  слов  в  том  же  роде,  однако  как-то неуверенно, что,
по-моему,  было  не  совсем уместно и оправданно. Я не могу с достоверностью
сказать,  заметил  ли  это сэр Персиваль или нет. Думаю, что заметил, ибо он
снова  вернулся  к  предмету  нашей  беседы, хотя с полным правом мог уже не
касаться его.
     - Если  бы  я  излагал  все эти факты только перед мистером Гилмором, -
сказал  он,  -  я  считал  бы дальнейшее упоминание об этом печальном случае
неуместным.  Я  знаю,  что  мистер Гилмор, как джентльмен, поверил бы мне на
слово  и  обсуждение  этой темы было бы закончено. Но с дамой я должен вести
себя  иначе  и  считаю своим долгом сделать для нее то, чего не сделал бы ни
для  одного  мужчины:  представить  ей доказательства, подтверждающие истину
моих  слов.  Вам неудобно просить у меня такие доказательства, мисс Голкомб,
поэтому  мой  долг  по  отношению  к вам и в особенности к мисс Фэрли самому
представить  их.  Покорнейше  прошу  вас немедленно написать миссис Катерик,
матери  этой  несчастной  женщины,  с  просьбой  подтвердить  то объяснение,
которое я дал вам сейчас.
     Я  увидел,  что  мисс  Голкомб изменилась в лице, по-видимому, ей стало
неловко.  Предложение  сэра  Персиваля,  хотя  он  и  сделал его чрезвычайно
любезно,  очевидно, показалось ей (как и мне) намеком, весьма тонким, что он
заметил неуверенность, которая сквозила в ней несколько минут назад.
     - Надеюсь,  сэр  Персиваль, вы не настолько несправедливы ко мне, чтобы
заподозрить меня в недоверии к вам? - быстро сказала она.
     - Конечно,  нет,  мисс  Голкомб,  я предложил сделать это только в знак
моего  уважения  к  вам.  Простите ли вы мое упрямство, если я все-таки буду
настаивать на своем?
     С  этими  словами он подошел к письменному столу, придвинул к нему стул
и открыл ящик с письменными принадлежностями.
     - Прошу  вас,  напишите  короткую  записку  из  любезности  ко мне. Это
отнимет  у  вас  всего  несколько минут. Вы можете задать миссис Катерик два
вопроса:  была  ли  ее  дочь  помещена  в  сумасшедший  дом  с  ее  ведома и
одобрения?  Второе: заслуживало ли мое участие в этом деле ее благодарности?
У  мистера  Гилмора уже не осталось сомнений, у вас - тоже, но успокойте мои
собственные сомнения и напишите эту записку!
     - Вы  заставляете  меня  уступить  вашей просьбе, сэр Персиваль, хотя я
предпочла  бы отказать вам. - С этими словами мисс Голкомб встала со стула и
подошла к письменному столу.
     Сэр  Персиваль  поблагодарил  ее,  подал  ей  перо  и  отошел к камину.
Маленькая  левретка  мисс Фэрли лежала на ковре перед камином. Он протянул к
ней руку и добродушно поманил собаку.
     - Подойди, Нина, - сказал он. - Мы с тобой помним друг друга, правда?
     Маленькая  собачонка,  трусливая,  капризная,  какими обычно бывают эти
избалованные  собачки,  злобно  огрызнулась  на него, отпрянула от его руки,
зарычала,  задрожала  и  забилась  под  кушетку.  Трудно предположить, чтобы
такой  пустяк,  как прием, оказанный ему собакой, мог вывести сэра Персиваля
из  равновесия,  однако  я  заметил,  что  он сразу же быстро отошел к окну.
Возможно,  временами  он  бывает вспыльчив. Если так, то я ему сочувствую. Я
тоже иногда могу вспылить.
     Мисс  Голкомб  недолго писала записку. Закончив ее, она встала и подала
ее  сэру  Персивалю.  Он  поклонился, взял записку, тут же, не читая, сложил
ее,  запечатал,  надписал  адрес  и  вернул  ей.  Это  было  сделано с такой
учтивостью  и  с  таким достоинством, что, право, ничего подобного я в жизни
не видывал!
     - Вы  настаиваете,  чтобы  я отослала письмо, сэр Персиваль? - спросила
мисс Голкомб.
     - Умоляю  вас  об этом, - отвечал он. - А теперь, когда письмо написано
и  запечатано,  разрешите  задать  вам  один  или  два  вопроса относительно
несчастной  женщины,  которой  оно  касается.  Я  прочитал заявление мистера
Гилмора,  любезно посланное им моему поверенному, с описанием обстоятельств,
при  которых  была  установлена  личность  автора анонимного письма. Но есть
подробности, о которых не упомянуто. Виделась ли Анна Катерик с мисс Фэрли?
     - Конечно, нет.
     - А с вами, мисс Голкомб?
     - Нет.
     - Она  не  видела  никого из домашних, кроме некоего мистера Хартрайта,
который случайно встретил ее на здешнем кладбище?
     - Никого больше.
     - Мистер  Хартрайт  был  в  Лиммеридже,  кажется,  в  качестве  учителя
рисования? Он принадлежит к одному из художественных обществ?
     - По-моему, да, - отвечала мисс Голкомб.
     Он  помолчал  с  минуту,  как  будто  обдумывая  этот  ответ,  а  затем
прибавил:
     - Вы выяснили, где жила Анна Катерик, когда была здесь?
     - Да. На ферме Тодда.
     - Найти  ее  -  наш  общий  долг  по  отношению  к  этой  несчастной, -
продолжал  сэр Персиваль. - Возможно, она сказала на ферме что-нибудь такое,
что  поможет  нам  узнать,  где  она  сейчас. При случае я прогуляюсь туда и
порасспрошу  их.  А  пока что, могу ли я просить вас, мисс Голкомб, чтобы вы
были  столь  любезны  и  передали  мисс  Фэрли  мои  объяснения - мне самому
слишком  тягостно  касаться  этой  неприятной  темы,  -  конечно,  когда  вы
получите ответ от миссис Катерик.
     Мисс  Голкомб  обещала  исполнить  его  просьбу.  Он  поблагодарил  ее,
любезно  поклонился  и  оставил нас, чтобы отдохнуть в своих комнатах. Когда
он  открывал  дверь,  злая  левретка  высунула  свою  острую мордочку из-под
кушетки и залаяла на него.
     - Мы  хорошо  потрудились,  мисс Голкомб, - сказал я, когда мы остались
одни. - Все хорошо, что хорошо кончается.
     - Да,  безусловно,  -  отвечала  она.  -  Я  рада,  что  ваши  опасения
рассеялись.
     - Мои!  Но  после  того  как  вы  написали  такое  письмо, и ваши тоже,
надеюсь!
     - О  да,  разве  может  быть  иначе? Я знаю, это невозможно, но мне так
хотелось  бы,  -  продолжала она, говоря больше сама с собой, чем со мной, -
чтобы  Уолтер  Хартрайт  был  еще здесь, присутствовал при этом объяснении и
слышал, как мне предложили написать это письмо...
     Ее последние слова меня удивили и, пожалуй, даже обидели.
     - Мистер  Хартрайт  безусловно  принимал  самое  живое участие в деле с
анонимным  письмом,  -  сказал  я,  - и я готов признать, что в целом он вел
себя  весьма  осмотрительно и благоразумно, но я никак не могу понять, каким
образом  его присутствие могло бы изменить то впечатление, которое произвели
на нас с вами слова сэра Персиваля.
     - Просто  мне  показалось...  -  отвечала  она  рассеянно.  - Нет нужды
спорить,  мистер Гилмор. Вам лучше знать. Принимая во внимание ваш жизненный
опыт, лучшего руководителя я не могла бы и желать.
     Мне   не   очень   понравилось,   что   она   явно   перекладывает  всю
ответственность  на  мои  плечи.  Я бы не удивился, если б это сделал мистер
Фэрли,  но  я  никак не ожидал, чтобы умная и решительная мисс Голкомб стала
уклоняться от того, чтобы высказать собственное мнение.
     - Если  вас  беспокоят  еще  какие-то сомнения, почему вы немедленно не
скажете  мне  о  них?  -  сказал  я.  - Скажите прямо: есть у вас причины не
верить сэру Персивалю Глайду?
     - Никаких.
     - Может  быть,  что-то  в  его объяснении показалось вам противоречивым
или несообразным?
     - Что  я  могу  сказать  после  того,  как  он  дал  мне неопровержимое
доказательство,   что  говорит  правду?  Разве  у  него  может  быть  лучший
свидетель, чем мать этой женщины, мистер Гилмор?
     - Лучшего  свидетеля  и  быть  не  может,  конечно.  Если ответ на ваше
письмо   будет  удовлетворительным,  лично  я  не  могу  понять,  каких  еще
объяснений   мог   бы   требовать   от   сэра   Персиваля   любой   человек,
доброжелательно к нему настроенный.
     - В  таком  случае, отошлем письмо, - сказала она, вставая, чтобы выйти
из  комнаты.  - Не будем больше говорить об этом, пока не получим ответа. Не
обращайте  внимания  на  мою  неуверенность. Я могу ее объяснить только тем,
что  слишком  тревожилась за Лору последнее время, а тревога, мистер Гилмор,
может вывести из равновесия самого сильного из нас.
     Она  поспешно вышла из комнаты. Ее обычно такой уверенный голос дрогнул
на  последних  словах.  Тонкая,  горячая,  страстная натура - женщина, каких
редко  встретишь  в  наш  пошлый, поверхностный век. Я знал ее с юных лет, я
наблюдал  ее  по  мере  того,  как  она росла, я видел, как она вела себя во
времена  разных  семейных  передряг,  и  мое  длительное  знакомство  с  ней
заставляло  меня  тем  внимательнее  относиться  к ее неуверенности, чего я,
конечно,  не сделал бы, будь на ее месте другая женщина. Я не видел никакого
основания  для  колебаний  или  каких-либо  сомнений,  но  все  же мне стало
чуть-чуть  не  по  себе,  и  я  встревожился.  В  молодости я бы горячился и
досадовал  на  собственное непонятное настроение, но к старости я стал умнее
и по-философски решил рассеяться, то есть пойти прогуляться.


II

     За обедом все мы снова встретились.
     Сэр  Персиваль  был  в  таком  безудержно  веселом  настроении, что я с
трудом   узнавал   в   нем   того   самого  человека,  чей  спокойный  такт,
воспитанность   и   уравновешенность   произвели   на   меня  столь  сильное
впечатление  при  утреннем  свидании.  Он вел себя по-прежнему, мне кажется,
только  в отношении мисс Фэрли. Одного ее взгляда или слова было достаточно,
чтобы  приковать  к  себе  его  внимание  и прервать самый громкий его смех,
самый  остроумный поток его речи. Хотя он ни разу не пытался открыто втянуть
ее  в  разговор,  он не упускал возможности сделать это как бы случайно, при
малейшем  поводе  с  ее  стороны.  Меня  удивляло,  что,  хотя  мисс  Фэрли,
по-видимому,  замечала  его  внимание,  оно  ее  не трогало и она оставалась
безучастной.  Время от времени она слегка смущалась, когда он смотрел на нее
или  обращался  к  ней,  но  не  становилась теплее, приветливее. Знатность,
богатство,  прекрасное  воспитание,  прекрасная внешность, глубокое уважение
джентльмена  и преданность любящего человека, - все было смиренно положено к
ее ногам и, по-видимому, понапрасну.
     На  следующий день, во вторник, сэр Персиваль, взяв в провожатые одного
из  слуг, пошел утром на ферму Тодда. Его расспросы, как я узнал позднее, ни
к  чему  не  привели. По возвращении он имел беседу с мистером Фэрли, а днем
ездил  кататься  верхом с мисс Голкомб. Вот все, что произошло за этот день.
Вечер  прошел  как  обычно.  Никакой перемены ни в сэре Персивале, ни в мисс
Фэрли.
     В  среду  утром произошло следующее событие - почта доставила нам ответ
миссис  Катерик.  Я  снял  копию с этого документа, которую здесь и помещаю.
Написано было следующее:

     "Сударыня,  честь  имею известить Вас, что я получила письмо, в котором
Вы  запрашиваете,  была  ли  моя дочь Анна отдана под медицинский присмотр с
моего  ведома и согласия и было ли участие сэра Персиваля Глайда в этом деле
таковым,  чтобы  заслужить  мою благодарность к этому джентльмену. Прошу Вас
принять  мой утвердительный ответ на оба эти вопроса. Остаюсь Вашей покорной
слугой
                                                        Джейн-Анна Катерик".

     Сухо,  коротко  и ясно. По форме - довольно деловое письмо для женщины,
по  существу  -  полное  подтверждение слов сэра Персиваля. Лучшего и желать
было  нельзя.  Таково  было  мое  мнение  и до некоторой степени мнение мисс
Голкомб.  Сэр Персиваль, когда ему показали письмо, казалось, не был удивлен
его  сухостью  и  краткостью.  Он  сказал, что миссис Катерик немногословная
женщина,  здравомыслящая  и прямая, но лишенная всякого воображения, которая
пишет так же коротко и ясно, как и говорит.
     Теперь,  когда  мы  получили  ответ, следовало познакомить мисс Фэрли с
объяснением  сэра Персиваля. Мисс Голкомб взяла это на себя и вышла было уже
из  комнаты,  чтобы  идти  к  сестре,  но внезапно вернулась и села рядом со
мной.  Я  сидел  в  кресле  и читал газету. За минуту до этого сэр Персиваль
пошел осматривать конюшни, и в комнате, кроме нас, никого не было.
     - Мы  действительно  сделали  все,  что  могли? - сказала она, теребя в
руках письмо миссис Катерик.
     - Мы  сделали  все  и  даже  больше, чем это было нужно, если мы друзья
сэра  Персиваля,  которые  знают  его  и  верят  ему,  -  ответил  я, слегка
раздосадованный  тем,  что  ее  опасения вернулись. - Но если мы враги ему и
подозреваем его...
     - Нет,  нет,  об  этом не может быть двух мнений! - возразила она: - Мы
друзья  сэра  Персиваля, и, если великодушие и снисходительность заслуживают
уважения,  мы  должны были бы восхищаться им сейчас. Вы знаете, что вчера он
виделся с мистером Фэрли, а потом ездил кататься верхом со мной?
     - Да, я видел вас.
     - Сначала  мы  говорили об Анне и об удивительной встрече с ней мистера
Хартрайта.  Но  вскоре  мы  оставили  эту  тему, и сэр Персиваль заговорил о
своей  помолвке с Лорой, проявив при этом полное бескорыстие. Он сказал, что
заметил  ее  плохое  настроение и готов отнести перемену ее отношения к нему
за  счет  всего  случившегося. Но если к этому есть более серьезные причины,
он  умоляет,  чтобы  ни  мистер  Фэрли,  ни  я ни в чем ее не принуждали. Он
только  просит  в  последний  раз  напомнить  ей,  при каких обстоятельствах
состоялось  их  обручение  и  как  он  вел  себя  в  продолжение всего этого
времени.  Если,  поразмыслив  над  этим,  она  серьезно  пожелает,  чтобы он
перестал  питать надежду стать ее мужем, если она сама, своими устами скажет
ему  об  этом,  он  пожертвует  собой,  предоставив  ей полную свободу взять
обратно свое обещание.
     - Ни  один  человек  не мог бы сказать больше, мисс