бочно знать их. Обрисую вам положение, в
котором  вы  находитесь:  если  ваша жена будет жива, вы оплатите векселя ее
подписью под документом. Если она умрет, вы оплатите векселя ее смертью.
     Когда  он  проговорил эти слова, свет в комнате мадам Фоско погас. Весь
второй этаж дома погрузился в темноту.
     - Разговоры!  Разговоры!  -  проворчал  сэр Персиваль. - Послушать вас,
так можно подумать, что подпись моей жены уже стоит под документом.
     - Вы  передали  дела  в  мои руки, - отпарировал граф, - у меня впереди
около  двух  месяцев,  чтобы  обернуться.  Не будем больше говорить об этом,
прошу  вас.  Когда  истечет  срок векселей, вы сами убедитесь, что стоят мои
разговоры!  А  теперь, Персиваль, покончив на сегодня с житейскими мелочами,
я  могу  выслушать  вас,  если  вам  хочется  посоветоваться со мной об этой
второй  трудности,  которая  примешалась  к  нашим  небольшим затруднениям и
из-за  которой  вы настолько изменились к худшему, что я с трудом узнаю вас.
Говорите,  друг  мой,  и  простите,  если  я  снова  оскорблю ваш изощренный
национальный вкус, намешав себе водички с сахаром.
     - Хорошо  сказать  "говорите"!  -  возразил сэр Персиваль гораздо более
спокойным и вежливым тоном, чем раньше. - Я просто не знаю, с чего начать.
     - Помочь  вам? - предложил граф. - Хотите, я назову эту вашу трудность?
Что, если я окрещу ее "Анной Катерик"?
     - Послушайте,  Фоско,  мы  с  вами  давно  знаем  друг друга, и если вы
помогали  мне в кое-каких передрягах, то и я, в свою очередь, делал все, что
мог,  и  выручал  вас  деньгами.  Мы  сделали  друг  другу  много  дружеских
одолжений,  как  водится  между  мужчинами.  Но  мы кое-что скрывали один от
другого, не так ли?
     - Это  у  вас  были секреты от меня, Персиваль. У вас в Блекуотер-Парке
есть  какой-то  скелет  в  шкафу*,  который  чуть-чуть  высунулся  из него в
последние дни и стал заметен и другим, помимо вас.
     ______________
     * Английское выражение, означающее "семейная тайна".

     - Что  ж,  предположим. Если это вас не касается, зачем любопытствовать
по этому поводу, правда?
     - Разве похоже на то, что я любопытствую?
     - Да, похоже.
     - Вот  как!  Значит, на моем лице написана правда? Какой огромный запас
прекрасных  душевных  качеств  заложен  в человеке, который, достигнув моего
возраста,  еще  не потерял способности отражать на своем лице свои подлинные
чувства!  Да  ну  же, Глайд, будем чистосердечны и откровенны друг с другом.
Ваш  секрет сам меня нашел, не я его искал. Предположим, я любопытствую. Раз
и  навсегда:  угодно ли вам, чтобы я, как старый ваш друг, уважал ваш секрет
и предоставил вам хранить его?
     - Да, именно этого я и хочу.
     - Тогда   я  перестаю  интересоваться  им.  С  этой  самой  минуты  мое
любопытство умерло.
     - В самом деле?
     - Почему вы в этом сомневаетесь?
     - Мне  немножко  знакомы  ваши окольные пути, Фоско, и я не уверен, что
вы не постараетесь все-таки докопаться до него.
     Вдруг  кресло  внизу заскрипело снова, и я почувствовала, как подо мной
дрогнула  колонна,  поддерживающая  крышу веранды. Граф вскочил на ноги и от
негодования ударил по колонне кулаком.
     - Персиваль!  Персиваль!  - вскричал он с жаром. - Неужели вы так плохо
меня  знаете? Неужели до сих пор меня не поняли? По характеру я принадлежу к
благороднейшему  античному  миру! Я способен на самые высокие подвиги, когда
мне   представляется   случай   совершать   их.  Все  несчастье  моей  жизни
заключается  в  том, что подобных случаев было так мало! Дружба священна для
меня!  Разве  я  виноват, что ваш скелет сам приоткрыл дверцу вашего шкафа и
попался  мне  на  глаза?  Почему  я  признался  в  своем  любопытстве? Чтобы
усовершенствовать   собственную   выдержку   и  самообладание,  вы,  жалкий,
поверхностный,  ненаблюдательный  англичанин!  Я  мог бы вытянуть из вас ваш
секрет,  мне  бы  это ничего не стоило, вы сами это знаете! Но вы воззвали к
моему  чувству  дружбы,  а дружба для меня священна. Глядите! Я топчу ногами
свое  низкое  любопытство. Мои пылкие чувства торжествуют над ним. Признайте
эти  чувства,  Персиваль!  Берите с них пример, Персиваль! Пожмем друг другу
руки - я вас прощаю!
     Голос  его дрогнул на этих словах, дрогнул, как если бы он в самом деле
прослезился.
     Сэр  Персиваль  стал  смущенно бормотать извинения, но граф был слишком
великодушен, чтобы слушать его.
     - Нет!  -  сказал  он. - Если друг обидел меня, я прощаю его, не требуя
извинений. Скажите прямо: вам нужна моя помощь?
     - Да, очень.
     - Вы можете сказать мне, в чем дело, не открывая секрета?
     - Во всяком случае, я могу попробовать сделать это.
     - Тогда пробуйте.
     - Дело  обстоит  так:  я уже сказал вам, что, несмотря на все старания,
мне не удалось найти Анну Катерик.
     - Да, сказали.
     - Фоско, я погиб, если она не найдется.
     - Ха! Неужели это так серьезно?
     Узкая  полоска  света  скользнула  по  веранде и упала на дорожку. Граф
поднес лампу к самому лицу своего друга, чтобы вглядеться в него.
     - Да,  -  произнес  он,  - на этот раз правда отражается на вашем лице.
Очевидно, это столь же серьезно, как и дело с векселями.
     - Гораздо  серьезнее!  И  это  так же верно, как и то, что я сижу здесь
перед вами!
     Свет снова померк. Разговор возобновился.
     - Я  показал  вам  письмо  к  моей  жене, которое Анна Катерик зарыла в
песок,   -   продолжал   сэр  Персиваль.  -  Она  не  хвастает,  Фоско,  она
действительно знает мою тайну.
     - Упоминайте   об  этой  тайне  как  можно  реже  в  моем  присутствии,
Персиваль. Она знает ее от вас?
     - Нет. От своей матери.
     - Две  женщины  знакомы  с  вашими  личными делами - скверно, друг мой,
скверно!  Еще  вопрос,  прежде  чем  мы пойдем дальше. Мне теперь совершенно
ясно,  почему  вы  упрятали  дочь  в  сумасшедший  дом,  но  ее побег оттуда
остается  для  меня  загадкой.  Подозреваете  ли  вы,  что какой-то ваш враг
подкупил  людей,  которым был поручен присмотр за ней, и они нарочно дали ей
убежать?
     - Нет.  Она  была  самой  послушной и безобидной из их пациенток, и они
просто  доверяли ей. Она достаточно слабоумна, чтобы пребывать в сумасшедшем
доме,  но  достаточно  умна, чтобы погубить меня, если останется на свободе.
Вы меня понимаете?
     - Понимаю.  Теперь, Персиваль, ответьте мне на самое главное, и тогда я
буду  знать,  что делать. В чем заключается в настоящую минуту опасность для
вас?
     - Анна  Катерик находится где-то по соседству и общается с леди Глайд -
вот  в  чем опасность! Разве не ясно из письма, которое было зарыто в песок,
что моя жена знает мою тайну, хотя и отрицает это?
     - Одну  минуту,  Персиваль.  Если  леди Глайд знает вашу тайну, значит,
она  понимает,  что  разглашение  этой тайны скомпрометирует вас. В качестве
вашей жены ей безусловно не имеет смысла выдавать вас.
     - Вы  так  думаете?  Слушайте  дальше.  Если  бы  она была хоть немного
привязана  ко  мне,  ей  было  бы  невыгодно  делать  это.  Но  я  -  только
препятствие  на  пути  другого  человека.  Она любила его до замужества, она
любит  его  и  теперь, проклятого проходимца, простого учителя рисования, по
фамилии Хартрайт!
     - Мой  дорогой  друг! Ну что тут особенного? Все они влюблены в кого-то
другого.  Кто  на  первом  месте  в  сердце  женщины?  При всем моем опыте я
никогда  не  встречал мужчины, который был бы номером первым. Встречал номер
второй,  иногда  номер  третий,  четвертый, пятый - часто. Но номер первый -
никогда! Он существует, конечно, но я его не встречал!
     - Подождите!  Я  еще  не  кончил.  Как  вы думаете, кто с самого начала
помогал  Анне  Катерик,  когда  служащие  сумасшедшего дома помчались за ней
вдогонку?  Хартрайт!  Как вы думаете, кто снова виделся с ней в Кумберленде?
Хартрайт!  Он  дважды  говорил  с ней с глазу на глаз... Стоп! Не прерывайте
меня.  Негодяй влюблен в мою жену не меньше, чем она в него. Оба они знают о
моей  тайне.  Дайте  им  только  встретиться,  и они в собственных интересах
предадут и погубят меня.
     - Спокойно,  Персиваль,  спокойно!  Разве  вы  не верите в порядочность
леди Глайд?
     - К  черту  порядочность  леди  Глайд!  Я  верю  только в ее деньги. Вы
теперь  поняли,  как  обстоит дело? Возможно, сама по себе она безвредна, но
вместе с этим бродягой Хартрайтом...
     - Да, да, я понимаю. Где этот мистер Хартрайт?
     - За  границей.  Я  не советовал бы ему торопиться с возвращением, если
он хочет сохранить свою шкуру.
     - Вы уверены, что он за границей?
     - Уверен.  Я  распорядился,  чтобы  за ним следили с той минуты, как он
уехал  из  Кумберленда  и до самого его отплытия. О, могу вас уверить, я был
осторожен!  Анна  Катерик жила в доме одного фермера около Лиммериджа. Я сам
ходил  на ферму после того, как она удрала оттуда, и убедился, что фермеру и
его  жене  ничего не известно. Я дал ее матери указания насчет письма к мисс
Голкомб,  снимающего  с  меня всякие подозрения в злом умысле в связи с тем,
что  я  упрятал  ее  в сумасшедший дом. Страшно сказать, сколько я истратил,
чтобы  найти ее, и вдруг, несмотря на все предосторожности, она появляется в
моем  собственном  имении,  у  меня  под носом, - и снова исчезает! Откуда я
знаю,  с  кем  еще  она  встречается и откровенничает? Этот проныра, негодяй
Хартрайт  может  вернуться  в  любую  минуту - а я не буду знать об этом! Он
завтра же сможет воспользоваться...
     - Нет,  Персиваль,  нет! Ему не удастся это сделать. Пока я здесь и эта
женщина  тоже  где-то  неподалеку,  я отвечаю за то, что она попадет к нам в
руки  прежде, чем встретится с мистером Хартрайтом, даже если он и вернется.
Я  понимаю,  да,  да, я понимаю! Во-первых, необходимо найти Анну Катерик, -
об  остальном  можете  не  беспокоиться.  Ваша  жена  у  вас под рукой, мисс
Голкомб  неразлучна  с  ней  и,  стало  быть,  тоже в ваших руках, а мистера
Хартрайта  нет  в  Англии. Ваша невидимка Анна Катерик - вот о чем мы должны
думать в настоящую минуту. Вы расспрашивали о ней?
     - Да. Я был у ее матери. Я обыскал всю деревню - и безуспешно.
     - Можно ли положиться на ее мать?
     - Да.
     - Она однажды уже выдала вашу тайну.
     - Она этого больше не сделает.
     - Почему бы нет? Разве ей выгодно молчать?
     - Да, весьма выгодно.
     - Я  счастлив  слышать  это,  Персиваль,  - ради вас. Не падайте духом,
друг  мой.  Как  я вам уже сказал, наши материальные дела таковы, что у меня
достанет  времени обернуться. С завтрашнего дня я начну искать Анну Катерик,
надеюсь,  более  успешно,  чем вы. Еще один вопрос, прежде чем мы отправимся
спать.
     - Какой?
     - Вот  какой.  Когда  я  пошел  в  беседку  доложить  леди  Глайд,  что
небольшое  недоразумение  в  связи  с  ее подписью под документом улажено, я
случайно  увидел,  как  какая-то  женщина  подозрительно быстро рассталась с
вашей  женой.  Волею  судеб  я  был недостаточно близко, чтобы разглядеть ее
лицо. Как я узнаю нашу незримую Анну? На кого она похожа?
     - Похожа? Что же, в двух словах: она до тошноты похожа на мою жену!
     Кресло  застонало,  и колонна содрогнулась снова. Граф вскочил на ноги,
на этот раз от изумления.
     - Что!!! - вскричал он.
     - Вообразите  себе мою жену после тяжелой болезни и немножко не в своем
уме - и перед вами Анна Катерик, - отвечал сэр Персиваль.
     - Между ними есть какое-то родство?
     - Совершенно никакого.
     - И они до такой степени похожи друг на друга?
     - Да, до такой степени. Чего вы смеетесь?
     Ответа  не  последовало. Стояла тишина. Граф беззвучно хохотал, трясясь
всем телом.
     - Чего вы смеетесь? - повторил сэр Персиваль.
     - Я  смеюсь  над  собственными фантазиями, мой дорогой друг. Примите во
внимание  мой  итальянский юмор, - разве я не принадлежу к знаменитой нации,
выдумавшей  Паяца?  Великолепно,  великолепно!  Итак,  когда  я  увижу  Анну
Катерик,  я  сразу  ее  узнаю.  Хватит  на  сегодня.  Можете спать спокойно,
Персиваль.  Спите  сном  праведника,  сын  мой,  - вы увидите, что я для вас
сделаю,  когда  в помощь нам взойдет солнце! В моей огромной голове теснятся
грандиозные  планы и проекты. Вы оплатите ваши долги и найдете Анну Катерик,
даю  вам священную клятву в этом! Я друг, которого вы должны лелеять в самом
сокровенном  уголке  вашего сердца. Разве нет? Не заслужил ли я те небольшие
денежные  одолжения,  о  которых вы так деликатно напомнили мне незадолго до
этого?  Что  бы  ни  было  в  будущем,  никогда больше не оскорбляйте во мне
лучшие  чувства.  Признавайте их, Персиваль! Берите с них пример, Персиваль!
Я опять прощаю вас. Я опять жму вашу руку. Спокойной ночи!
     Ни  слова  больше  не  последовало.  Я  услышала, как граф закрыл дверь
библиотеки.   Я  услышала,  как  сэр  Персиваль  закрыл  ставни.  Дождь  лил
непрерывно.   Я  закоченела  и  промокла  до  костей.  Когда  я  попробовала
пошевельнуться,  мне  стало так больно, что пришлось подождать. Сделав новую
попытку,  мне  удалось  стать  на колени на мокрую, скользкую крышу. Когда я
доползла  до  стены,  я увидела, как осветилось окно комнаты графа. Мужество
вернулось ко мне, и, не спуская глаз с его окна, я поползла дальше.
     Часы  пробили  четверть  второго,  когда  наконец  я  положила  руки на
подоконник моей комнаты.
     По  пути  я  не  увидела  и  не  услышала  ничего  подозрительного. Мое
отсутствие не было обнаружено.


X

     20 июня.
     8 часов утра.

     На  безоблачном  небе сияет солнце. Я еще не подходила к постели, я еще
не  смыкала  усталых  глаз.  Из того же окна, из которого вчера я смотрела в
ночную тьму, смотрю сегодня на яркий утренний свет.
     Я  считаю  часы,  прошедшие  с тех пор, как я вернулась в свою спальню.
Эти часы кажутся мне неделями.
     Вероятно,  прошло  немного времени, но каким долгим оно кажется мне - с
той  минуты,  как в темноте я опустилась на пол своего будуара, продрогшая и
промокшая   насквозь,   бесполезное,   беззащитное,   панически   напуганное
существо.
     Я  не  помню,  когда пришла в себя. Не помню, как добралась до спальни,
зажгла  свечу  и  начала  искать,  забыв, как это ни странно, где оно лежит,
сухое  белье  и одежду, чтобы переодеться и хоть немного согреться. Я помню,
что я это сделала, но когда именно, не помню.
     Как  случилось,  что  я  перестала дрожать от холода и начала гореть от
нестерпимого жара?
     Наверно,  это  произошло  еще  до  рассвета.  Да, помню, я слышала, как
пробило  три  часа.  Помню, как удары башенных часов пробудили мое дремавшее
сознание  и я с необыкновенной ясностью представила себе все, что произошло.
Помню,  как я решила держать себя в руках и терпеливо - час за часом - ждать
первого  удобного  случая,  чтобы  вырвать  Лору  из этого ужасного дома, не
подвергаясь  опасности,  что  нас сразу поймают и вернут обратно. Помню, как
начала  убеждаться,  что  разговор  этих  двух  злодеев  не только полностью
оправдывал  наш  побег,  но  и давал нам в руки оружие борьбы с ними. Помню,
это  побудило  меня  немедленно  записать  их слова в точности, как они были
сказаны,  пока слова эти не изгладились из моей памяти. Все это я помню ясно
-  в  голове  моей еще нет путаницы. Я пришла в спальню с пером, чернилами и
дневником  до  рассвета,  села у открытого окна, чтобы немного охладить свою
пылающую  голову,  и писала непрерывно, все быстрей, все неутомимей, пока не
начал  просыпаться  дом,  пока  не  забрезжило утро. Это я помню так ясно! Я
начала  писать  при  свече,  а  доканчивала эту страницу при солнечном свете
нового дня!
     Почему  я  продолжаю  сидеть  за  столом? Почему продолжаю утомлять мои
воспаленные  глаза и бедную голову? Почему бы не лечь и отдохнуть, почему бы
не попытаться утишить во сне жар, снедающий меня?
     Я  не  смею.  Страх  страшнее всех других страхов овладел мной. Я боюсь
этого  жара,  который  жжет  мою  кожу; я боюсь этого пульсирования и боли в
голове.  Если  я  лягу  сейчас, хватит ли у меня сил и сознания, чтобы снова
подняться?
     О,  этот  дождь,  этот  жестокий  дождь, из-за которого я так продрогла
вчера ночью!


     9 часов

     Пробило  девять  или  восемь  ударов? Кажется, девять. Я опять трясусь,
дрожу  в  нестерпимом  ознобе  на  жарком  летнем  воздухе. Спала ли я, сидя
здесь? Не знаю.
     О господи, неужели я заболею?
     Заболеть!  В  такое  время!  Моя голова - я так боюсь за свою голову. Я
еще  могу  писать, но все строчки сливаются вместе. Я различаю слова. Лора -
я  пишу  "Лора"  и  вижу  написанное слово. Сколько было ударов - восемь или
девять?
     О,  как  мне холодно! Какой дождь лил вчера ночью! И удары часов, удары
- я не могу сосчитать их - все время отзываются в моем мозгу...


                                 Примечание

     На  этом  запись  в  дневнике  перестает  быть разборчивой. Последующие
несколько  строк  содержат  в  себе  обрывки  фраз  вперемежку  с кляксами и
росчерками  пера. Последние отметки на бумаге отдаленно напоминают буквы "Л"
и "А", то есть имя леди Глайд.
     На  следующей  странице  дневника  -  другая  запись.  Почерк мужской -
крупный,  размашистый,  твердый,  четкий.  Запись помечена датой "21 июня" и
содержит следующие строки:


ПОСЛЕСЛОВИЕ ИСКРЕННЕГО ДРУГА

     Благодаря  болезни  нашей  превосходной  мисс Голкомб мне представилась
возможность испытать неожиданное интеллектуальное удовольствие.
     Я  говорю  о  прочтении этого интереснейшего дневника, который я только
что дочитал до последней строки.
     В  нем  несколько  сотен страниц. Положа руку на сердце, я заявляю, что
каждая страница очаровала, освежила, восхитила меня.
     Такому  чувствительному  человеку,  как я, невыразимо приятно, когда он
может сказать это.
     Замечательная женщина!
     Я подразумеваю мисс Голкомб.
     Громаднейший труд!
     Я подразумеваю дневник.
     Да,  это  потрясающие  страницы.  Чуткость,  которую  я  нахожу  в них,
сдержанность,  редкое  мужество,  великолепнейшая  память, правильная оценка
характеров,   легкая   грациозность  стиля,  очаровательные  взрывы  женской
чувствительности  -  все это несказанно усилило мое восхищение и преклонение
перед  этим  божественным  существом,  перед  этой  великолепной  Мэриан. Ее
описание  моей  собственной персоны сделано рукой мастера, оно превосходно в
высшей  степени.  Я  от  всего сердца свидетельствую, что портрет совершенно
верен.  Я  понимаю,  какое  неотразимое впечатление должен я был произвести,
чтобы  меня  описали  такими роскошными, богатыми, крупными мазками! Я вновь
скорблю   о   жестокой   необходимости   быть   в   разногласии   с   ней  и
противопоставлять  мои  интересы ее интересам. При более счастливом стечении
обстоятельств  как  я был бы достоин мисс Голкомб! Как достойна была бы мисс
Голкомб меня!
     Чувства,  которыми  живет мое сердце, свидетельствуют сами за себя. Они
провозглашают, что строки, только что мною написанные, глубоко правдивы.
     Эти  чувства  возвышают  меня над чисто личными соображениями. С полной
беспристрастностью  я  отдаю должное превосходному плану, благодаря которому
эта  непревзойденная женщина слышала частную беседу между Персивалем и мною,
а  также  чудодейственную  точность,  с которой она изложила наш разговор от
начала до конца.
     Эти  чувства побудили меня предложить невежественному доктору, лечащему
ее,  мои  обширные  познания  в  области  фармакологии  и  мое  знакомство с
утонченными  средствами, которые медицина и магнетическая наука предоставили
на  пользу  человечества. Пока что этот лекарь отказывается прибегать к моей
помощи. Жалкий человек!
     В  заключение:  эти чувства вдохновили эти строки, благодарные, нежные,
отеческие  строки. Я закрываю дневник. Моя щепетильность в отношении частной
собственности  вынуждает меня положить его обратно (руками моей жены) в стол
ми