фраз  - я их ненавижу - и без комплиментов - я их
презираю,  - что за время вашего пребывания у нас я начала чувствовать к вам
искреннюю  дружбу  и  уважение.  Вы  с самого начала расположили меня к себе
вашим  отношением  к  той несчастной женщине, которую вы встретили при таких
необычных  обстоятельствах.  Может  быть,  ваше  поведение  в  данном случае
нельзя   назвать  осмотрительным,  но  оно  говорит  о  чуткости  и  доброте
человека,  которого  можно  назвать  джентльменом  в  полном смысле слова. Я
ждала от вас только хорошего, и вы не обманули этих ожиданий.
     Она  умолкла,  но жестом дала мне понять, что еще не все сказала. Когда
я  вошел  с нею в домик, я не думал о женщине в белом, но слова мисс Голкомб
напомнили  мне  о  моем  приключении.  Мысль  о  нем  уже не покидала меня в
продолжение всего разговора, который закончился совершенно неожиданно...
     - Как  друг  ваш,  -  продолжала мисс Голкомб, - скажу вам откровенно и
напрямик  -  я  поняла  вашу  сердечную  тайну  сама, без всякой помощи, без
намека  со  стороны  кого  бы  то  ни  было. Мистер Хартрайт, вы безрассудно
разрешили  себе полюбить - боюсь, что глубоко и серьезно, - мою сестру Лору.
Я  не  буду  мучить  вас,  заставляя  исповедоваться.  Я вижу и знаю, что вы
слишком  честный человек, чтобы отрицать это. Я не виню вас, но скорблю, что
в  сердце  ваше  вкралась любовь, обреченная на безнадежность. Правда, вы не
делали  никаких  попыток  говорить об этом моей сестре. Вы виноваты только в
слабости  и  в  том,  что не умеете блюсти собственные интересы, больше ни в
чем.  Если б вы хоть раз поступили менее сдержанно и скромно, я бы приказала
вам  оставить  наш  дом  немедленно  и  без предупреждений, я бы ни с кем не
стала  советоваться.  Но  в  данном  случае я виню только ваш возраст и ваше
положение  -  не  вас  лично.  Дайте руку, я причинила вам боль и сделаю еще
больнее,  но  этому  помочь  нельзя.  Дайте сначала руку вашему другу Мэриан
Голкомб.
     Я  был  тронут  до  глубины  души  этой  неожиданной  добротой, теплой,
благородной,   этим  бесстрашным  дружелюбием,  обращенным  ко  мне,  как  к
равному.  Они  взывали  прямо  к  моему  сердцу,  чести,  мужеству.  Я хотел
взглянуть  на  нее,  но  глаза мои были влажны, я хотел поблагодарить ее, но
голос изменил мне.
     - Выслушайте  меня, - сказала она, умышленно не замечая моего волнения,
-  выслушайте,  и  покончим с этим. Я чувствую истинное облегчение, что могу
не  касаться вопроса о социальном неравенстве (несправедливого и тягостного,
как  я  считаю)  -  в  связи  с  тем,  о  чем  я  вам сейчас должна сказать.
Обстоятельства,  которые  заденут  вас  за  живое,  щадят  меня, избавляя от
жестокой  необходимости  причинять  лишнюю  боль  человеку, жившему в тесной
дружбе  под  одной  крышей  со  мной,  напоминанием об унизительном значении
знатности  и  положения  в  обществе.  Вы  должны покинуть Лиммеридж, мистер
Хартрайт,  пока еще не поздно. Мой долг сказать вам это. Моим долгом было бы
сказать  вам то же самое - в силу одной серьезной причины, - даже если бы вы
принадлежали  к самой древней и богатой фамилии в Англии. Вы должны оставить
нас  не  потому,  что  вы  учитель  рисования...  -  Она помолчала с минуту,
посмотрела  мне  прямо  в  лицо  и  твердо  положила  свою руку на мою. - Не
потому,  что  вы  учитель  рисования, - повторила она, - но потому, что Лора
Фэрли помолвлена и выходит замуж.
     Эти  последние  слова,  как  выстрел,  пронзили  мне  сердце.  Рука моя
перестала  чувствовать  пожатие  ее  руки.  Я молчал, я не шевелился. Резкий
осенний  ветер,  круживший  мертвые листья у наших ног, вдруг дохнул на меня
ледяным  дыханием,  будто  безумные надежды мои были тоже мертвыми листьями,
уносимыми  ветром.  Надежды!  Помолвленная  или  нет  -  все  равно она была
недосягаема  для  меня. Вспомнили бы об этом другие на моем месте? Нет, если
б они любили, как я.
     Удар  обрушился,  и  не осталось ничего, кроме тупой, сковывающей боли.
Мисс  Голкомб  снова  сжала  мою руку. Я поднял голову и взглянул на нее. Ее
большие  черные  глаза  были прикованы к моему лицу, они заметили, как я был
бледен, я чувствовал это.
     - Покончите  с этим! - сказала она. - Здесь, где вы впервые ее увидали,
покончите  с  этим! Не малодушничайте, как женщина. Вы должны вырвать это из
сердца, как мужчина!
     Сдержанная  страсть,  звучащая в ее словах, сила ее воли, повелительный
взгляд,  устремленный  на  меня, заставили меня очнуться. Через минуту я мог
оправдать ее веру в мое мужество. Я, по крайней мере внешне, овладел собой.
     - Вы пришли в себя?
     - Да,  мисс  Голкомб, достаточно, чтобы просить прощения у нее и у вас;
достаточно  для  того,  чтобы последовать вашему совету и хоть этим доказать
мою благодарность за ваше предостережение.
     - Вы  уже  доказали  ее  своим  ответом,  -  произнесла  она.  - Мистер
Хартрайт,  нам  нечего  больше скрывать друг от друга. Я не утаю от вас, что
моя  сестра, сама того не сознавая, выдала себя. Вы должны покинуть нас ради
нее,  не только ради себя. Ваше присутствие здесь, ваша вынужденная близость
-  безобидная,  видит  бог,  во  всех  отношениях  - мучит и тревожит ее. Я,
которая  любит  ее  больше  жизни, я, которая научилась верить в это чистое,
благородное,  невинное  сердце,  как я верю в бога, слишком хорошо знаю, что
тайные  угрызения  терзают  ее, с тех пор как, вопреки ей самой, первая тень
неверности  по  отношению  к  предстоящему браку закралась в ее сердце. Я не
говорю  -  было  бы  бесполезно говорить это после всего случившегося, - что
эта  помолвка  когда-либо сильно затрагивала ее чувство. Эта помолвка - дело
чести,  а  не  любви. Отец на смертном одре два года назад благословил ее на
этот  брак.  Сама  она ни обрадовалась, ни отказалась - она просто дала свое
согласие.  До  вашего  приезда  она  была  в таком же положении, как и сотни
других  женщин, которые выходят замуж не по сердечной привязанности и учатся
любить  (или  ненавидеть)  мужа  уже  после  свадьбы, а не до нее. Я не могу
выразить,  как  глубоко  я  надеюсь  - так же как и вы должны самоотверженно
надеяться,  -  что  новое  чувство,  нарушившее  ее  прежние  спокойствие  и
безмятежность,  не  пустило  еще  в ее сердце таких глубоких корней, которые
нельзя  уже  будет  вырвать. Ваше отсутствие (если бы я не была непоколебимо
уверена  в  вашей  чести, мужестве и здравом смысле, я бы не доверилась вам,
как  доверяю  сейчас),  ваше  отсутствие  поможет  моим  стараниям,  а время
поможет  нам  троим.  Отрадно  знать,  что  не  напрасно  я  с самого начала
почувствовала  к  вам  доверие,  отрадно  знать, что и на этот раз вы будете
таким  же  честным, мужественным и великодушным к вашей ученице, в отношении
которой  вы  имели  несчастье  забыться,  каким  вы  были к той незнакомой и
отверженной, которая обратилась к вам за помощью.
     Опять  женщина  в  белом!  Разве нельзя было, говоря о мисс Фэрли и обо
мне,  не  воскрешать  памяти об Анне Катерик и не ставить ее между нами, как
роковое предопределение, избежать которого нет никакой надежды?
     - Скажите  мне,  как  оправдать  перед  мистером Фэрли нарушение нашего
договора?  -  сказал  я.  -  И после того, как он согласится отпустить меня,
скажите, когда мне уехать? Я обещаю слепо повиноваться вам и вашим советам.
     - Время  не  терпит,  - отвечала она. - Вы слышали, утром я упомянула о
следующем  понедельнике  и  о  необходимости  привести в порядок комнату для
гостей. Гость, которого мы ждем в понедельник...
     Я  был  не  в  силах  дождаться  конца  ее  фразы. Вспомнив поведение и
выражение  лица  мисс  Фэрли  за  утренним  завтраком,  я  понял, что гость,
которого  ждали  в  Лиммеридже,  был  ее  будущий  муж. Я не мог сдержаться,
что-то было сильнее моей воли. Я прервал мисс Голкомб.
     - Разрешите  мне  уехать  сегодня, - сказал я горько. - Чем скорее, тем
лучше...
     - Нет,  не сегодня, - возразила она. - Единственный предлог, на который
вы  можете  сослаться мистеру Фэрли, чтобы объяснить ваш отъезд до истечения
срока  договора,  -  это  то,  что  в  силу  непредвиденных обстоятельств вы
вынуждены  просить  у  него  разрешения  немедленно  вернуться  в Лондон. Вы
должны  подождать  до  завтра и поговорить с ним после утренней почты, тогда
он  отнесет  перемену  ваших планов за счет якобы полученного вами письма из
Лондона.  Нехорошо  и  нечестно прибегать к обману, даже самому безобидному,
но  я  слишком  хорошо  знаю мистера Фэрли: если только ему придет в голову,
что  все это выдумка, он вас никогда не отпустит. Поговорите с ним в пятницу
утром;  займитесь  после  этого (в ваших собственных интересах и в интересах
вашего  хозяина) вашей неоконченной работой. Оставьте все в полном порядке и
уезжайте  отсюда  в  субботу  утром.  Таким  образом,  у вас хватит времени,
мистер Хартрайт, да и у нас тоже.
     Прежде  чем  я  мог ей ответить, что все ее желания будут исполнены, мы
оба   услышали   приближающиеся  шаги.  Кто-то  из  домашних  искал  нас.  Я
почувствовал, что лицо мое вспыхнуло. Неужели к нам шла мисс Фэрли?
     С  облегчением,  горестным  и безнадежным - до такой степени изменилось
уже мое положение, - я увидел, что это была только ее горничная.
     - Можно  попросить  вас на минуту, мисс? - сказала девушка взволнованно
и смущенно.
     Мисс Голкомб спустилась к ней, и они отошли на несколько шагов.
     Оставшись  один,  я  с безнадежной грустью, описать которую не в силах,
стал  думать  о  моем бесславном возвращении к горестному одиночеству в моей
бедной  комнате  в  Лондоне. Воспоминания о моей доброй старенькой матушке и
сестре,  которые  так радовались моей службе в Кумберленде, мысли о том, что
я  постыдно  забыл  их  и только сейчас впервые о них вспомнил, нахлынули на
меня,  будя  во  мне  горестное  раскаяние,  -  так  упрекали бы меня старые
забытые  друзья.  Что  почувствуют мои мать и сестра, когда я вернусь к ним,
бросив  службу,  с  исповедью о моем безрассудстве? Они, возлагавшие на меня
столько надежд в тот памятный, счастливый прощальный вечер в Хемпстеде!..
     Опять  Анна Катерик! Даже воспоминание о прощальном вечере с матушкой и
сестрой  было  теперь связано для меня с другим воспоминанием: об освещенной
луной  дороге  в  Лондон.  Что это означало? Должны ли я и эта женщина снова
встретиться?  Возможно.  Знала  ли  она,  что  я  живу в Лондоне? Я ведь сам
сказал  ей об этом до или после того, как она недоверчиво спросила, много ли
у  меня  знакомых  баронетов.  До или после? Я был слишком взволнован, чтобы
вспомнить, когда именно.
     Прошло  несколько  минут,  прежде  чем мисс Голкомб вернулась, отпустив
горничную. Она была тоже явно взволнована.
     - Мы  с  вами  условились  обо  всем  необходимом,  мистер  Хартрайт, -
сказала  она.  -  Мы поняли друг друга, как настоящие друзья, и теперь можем
вернуться  домой.  Признаюсь, я беспокоюсь о Лоре. Она прислала сказать, что
хочет   немедленно   видеть  меня.  Горничная  говорит,  что  барышню  очень
встревожило  какое-то письмо, которое она получила сегодня утром, несомненно
то самое, которое я велела отнести в дом, когда мы шли сюда.
     Мы  поспешили  обратно.  Мисс Голкомб уже сказала мне то, что хотела, я
же  сказал  ей  далеко  не  все. С той самой минуты, как я узнал, что гость,
которого  ждут  в  Лиммеридже, - будущий муж мисс Фэрли, я чувствовал жгучее
любопытство,  горькую необходимость узнать, кто он. По всей вероятности, мне
не  представилась  бы  новая возможность спросить об этом, и я решил сделать
это теперь.
     - Вы  с  такой  добротой  сказали,  что  мы  понимаем  друг друга, мисс
Голкомб.  Теперь,  когда  вы  поверили  в  мою  благодарность  и  готовность
последовать всем вашим советам, могу ли я спросить, кто...
     Я  замялся.  Я  заставил  себя думать о нем, но как трудно было назвать
его ее будущим мужем!
     - Кто этот джентльмен, за которого выходит мисс Фэрли?
     Очевидно,  она  была  всецело поглощена мыслями о сестре. Она рассеянно
отвечала:
     - Владелец большого поместья в Хемпшире.
     Хемпшир...  где  родилась  Анна  Катерик. Снова женщина в белом. В этом
было что-то роковое.
     - А его имя? - спросил я как можно равнодушнее и спокойнее.
     - Сэр Персиваль Глайд.
     Сэр...  сэр  Персиваль.  Вопрос Анны Катерик про баронетов, с которым я
мог  быть  знаком, снова припомнился мне. Я внезапно остановился и посмотрел
на мисс Голкомб.
     - Сэр Персиваль Глайд, - повторила она, думая, что я не расслышал.
     - Он баронет? - спросил я с нескрываемым волнением.
     Она помедлила, а потом довольно холодно ответила:
     - Баронет, конечно.


XI

     На  обратном  пути  домой  мы  не сказали больше ни слова. Мисс Голкомб
поспешила  подняться  к  сестре.  Я вернулся в свою студию, чтобы привести в
порядок,  прежде  чем  передать  их в другие руки, те рисунки мистера Фэрли,
которые  я  еще  не успел реставрировать и окантовать. Когда я остался один,
на  меня  лавиной  нахлынули мысли, которые я отгонял раньше, мысли, которые
делали мое положение еще более тягостным.
     Она  выходила  замуж.  Ее  мужем  будет  сэр Персиваль Глайд. Человек с
титулом баронета и владелец поместья в Хемпшире.
     В   Англии  были  сотни  баронетов  и  десятки  владельцев  поместий  в
Хемпшире.  Судя  по  всему,  пока  что  у меня не было ни малейших оснований
подозревать,  что  слова  женщины  в  белом имели отношение к сэру Персивалю
Глайду.  И  все  же я почувствовал, что они относились именно к нему. Потому
ли,  что  теперь  я  знал, что он имеет отношение к мисс Фэрли, а та, в свою
очередь  к  Анне  Катерик, с той самой ночи, когда я убедился в их сходстве?
Потому  ли,  что  утренние  события  взволновали меня и я был весь во власти
воображаемых  страхов  из-за  простых  совпадений,  простых случайностей? Но
разговор  с  мисс  Голкомб на обратном пути из летнего домика оказал на меня
странное  влияние.  Предчувствие какой-то страшной опасности, подстерегавшей
нас  в  неизвестном  будущем,  овладело  мной  целиком.  Я почувствовал, что
теперь  я  -  одно  из звеньев той цепи событий, разорвать которую не сможет
даже  мой  отъезд  из  Кумберленда.  Мучительные мысли о том, к чему все это
приведет,  чем  все  это  кончится,  все  более  омрачали мою душу. Каким бы
горьким  ни  было  мое страдание из-за несчастного конца моей дерзкой любви,
оно   было   притуплено   и   приглушено   еще   более  сильным  страданием:
предчувствием,  что  со  временем с нами неминуемо случится нечто совершенно
непредвиденное и грозное...
     Я  работал  уже  около  получаса,  когда  в мою дверь постучали. На мой
вопрос:  "Кто там?" - дверь открылась, и, к моему удивлению, в комнату вошла
мисс Голкомб.
     Она   была   чем-то  разгневана  и  взволнована.  Прежде  чем  я  успел
предложить ей сесть, она схватила стул и опустилась на него подле меня.
     - Мистер   Хартрайт,   -  сказала  она,  -  мне  казалось,  что  всякие
неприятные  разговоры  уже  окончены,  по крайней мере на сегодня. Но это не
так.  Кто-то затеял гадкую интригу с целью испугать мою сестру и помешать ее
замужеству.  Вы  видели,  что  я  велела  садовнику  отнести  в  дом письмо,
адресованное мисс Фэрли?
     - Конечно.
     - Это  анонимное  письмо,  гнусная  попытка  опорочить  сэра  Персиваля
Глайда  в  глазах моей сестры. Оно испугало и встревожило ее, и мне с трудом
удалось  ее успокоить, прежде чем я смогла оставить ее одну и прийти сюда. Я
знаю,  что  не имею права советоваться с вами о наших семейных делах, они не
могут представлять для вас интереса...
     - Простите  меня,  мисс  Голкомб, я чувствую живейший интерес ко всему,
что касается мисс Фэрли или вас.
     - Я  рада, что вы это сказали. Вы единственный человек в доме, да и вне
дома,  с  которым  я могу посоветоваться. Мистер Фэрли так носится со своими
нервами   и  приходит  в  такой  ужас  при  малейшей  мысли  о  каких-нибудь
затруднениях,  что  обращаться  к  нему нет никакого смысла. Наш священник -
хороший,  но  слабохарактерный человек, он способен заниматься только делами
своего  прихода,  а наши соседи - просто равнодушные знакомые, которых никак
нельзя  беспокоить  в  минуты треволнений и опасностей. Посоветуйте: следует
ли  мне  предпринимать немедленные шаги к выяснению, кто автор этого письма,
или  подождать  до завтра и обратиться к поверенному мистера Фэрли? Стоит ли
терять  целый  день  или  нет?  Это  очень  важно.  Как  вы  думаете, мистер
Хартрайт?  Если  бы  необходимость  не  заставила  меня  в  разговоре с вами
упомянуть  о  некоторых  обстоятельствах,  конечно,  можно  было  бы считать
непростительным,  что  сейчас  я обращаюсь именно к вам. Но после всего, что
было  между  нами  сегодня, право, я могу не принимать во внимание, что мы с
вами знакомы всего три месяца.
     Она подала мне письмо. Оно начиналось сразу без обращения, вот так:
     "Верите  ли  вы  в  сны? Я надеюсь, что да, ради вас самих. Посмотрите,
что  говорится  о  снах  в  священном писании, и выслушайте предостережение,
пока еще не поздно.
     Прошлой  ночью  я видела сон о вас, мисс Фэрли. Мне снилось, что я стою
в  церкви. Я - по одну сторону аналоя, а священник с молитвенником в руках -
по другую.
     Через  некоторое  время в церковь вошли двое - мужчина и женщина, чтобы
сочетаться  браком.  Той женщиной были вы. В чудесном белом атласном платье,
в  длинной  белой  прозрачной  фате, вы выглядели такой красивой и невинной,
что сердце замерло во мне и глаза мои наполнились слезами.
     Слезы  эти  были  благословенными слезами жалости, моя молодая леди, и,
вместо  того  чтобы  литься  из  моих  глаз, как текут слезы у всех нас, они
превратились  в  два  светлых луча, которые все дальше и дальше устремлялись
от  меня  к  мужчине,  стоявшему с вами перед аналоем, пока не коснулись его
груди.  Два  луча,  как  две светлые радуги, протянулись между ним и мной. Я
посмотрела, куда они указывали, и заглянула в самую глубину его сердца.
     Внешность   мужчины,   за  которого  вы  выходили  замуж,  была  весьма
приятной.  Он  был  не  высок  и  не  низок  -  чуть  ниже  среднего  роста.
Оживленный,  веселый, довольный, лет сорока пяти. У него было бледное лицо и
облысевший  лоб, у него были темные волосы и красивые каштановые бакенбарды.
Глаза  карие  и  очень  блестящие;  нос такой прямой, красивый и тонкий, что
подошел  бы  и  женщине.  И руки тоже. Время от времени его беспокоил сухой,
отрывистый  кашель,  и,  когда  он  прикрывал  рот  рукой,  на  ней виднелся
багровый  рубец  от  старой  раны.  Такой  ли  он, как снился мне? Вам лучше
знать,  мисс  Фэрли,  вы  сами  знаете - ошиблась я или нет. Читайте дальше.
Узнайте,  что  я  увидела под его внешней оболочкой, - заклинаю вас, читайте
себе на пользу.
     Я  посмотрела  туда, куда шли лучи, и заглянула в самое его сердце. Оно
было  черным,  как ночь, и на нем было написано пылающими, огненными буквами
рукою  падшего  ангела: "Без сострадания и без раскаяния. Он сеял горести на
пути  других и будет жить, сея горести на пути той, что стоит подле него". Я
прочитала  это,  и  тогда  лучи переместились и устремились за его плечо: за
ним  стоял  дьявол  и  смеялся.  И лучи переместились вновь и устремились за
ваше  плечо: за вами стоял ангел и плакал. И в третий раз переместились лучи
и  легли  между вами и этим человеком. Они ширились и ширились, оттесняя вас
друг  от  друга. И священник напрасно искал венчальную молитву - она исчезла
из  книги,  и  он  перестал  листать  книгу  и  закрыл  ее,  отчаявшись. А я
проснулась в слезах, и сердце мое разрывалось от горя, ибо я верю в сны.
     Верьте  тоже, мисс Фэрли, молю вас, ради вас самих, верьте, верьте, как
я. Иосиф и Даниил и другие в священном писании верили в сны.
     Разузнайте  о  прошлом  этого  человека  с  рубцом  на руке, прежде чем
произнести  слова,  которые сделают вас