айне  убог и жалок, однако стоит
только  выдумать  крылатое  словцо,  что  все  обстоит благополучно, как все
готовы  слепо  этому поверить, все сбиты с толку. Преступление всегда бывает
раскрыто,  да?  И  убийство  всегда  бывает  наказано?  Моральные сентенции!
Спросите  следователей,  ведущих  дознание, так ли это, леди Глайд. Спросите
председателей  обществ  страхования  жизни,  правда  ли  это,  мисс Голкомб.
Почитайте  ваши  газеты. Среди тех немногих происшествий, которые попадают в
газеты,  разве  нет  отдельных  случаев,  когда  убитые найдены, а убийцы не
обнаружены?  Помножьте  преступления,  о  которых пишут, на те, о которых не
пишут,  и  найденные  мертвые  тела  на ненайденные мертвые тела, - к какому
выводу  вы  придете?  А  вот к какому: есть глупые убийцы - их ловят, и есть
умные  убийцы  -  они неуловимы. Что такое скрытое и раскрытое преступление?
Состязание   в  ловкости  между  полицией,  с  одной  стороны,  и  отдельной
личностью  -  с другой. Если преступник - примитивный, грубый дурак, полиция
в  девяти  случаях  из  десяти  выигрывает. Если преступник - хладнокровный,
образованный,   умный   человек,   полиция   в   девяти  случаях  из  десяти
проигрывает.   Если   полиция   выиграла  состязание,  вас  об  этом  широко
оповещают.  Если  нет,  вам  об  этом  не  сообщают.  И  вот  на этом шатком
фундаменте   вы   строите   вашу  удобную  высоконравственную  формулу,  что
преступление  всегда  бывает  раскрыто.  Да!  Те преступления, о которых вам
известно. А остальные?
     - Чертовски  правильно - и хорошо сказано! - воскликнул голос у входа в
беседку.
     Сэр  Персиваль  обрел  свое  душевное  равновесие и вернулся к нам в то
время, как мы слушали графа.
     - Возможно,  кое-что  и  правильно. Возможно, и недурно сказано. Но мне
непонятно,   почему   граф   Фоско  с  таким  восторгом  прославляет  победу
преступника   над   обществом   и  почему  вы,  сэр  Персиваль,  так  горячо
аплодируете ему за это, - заметила я.
     - Слышите,  Фоско? - спросил сэр Персиваль. - Послушайте моего совета и
поскорее  соглашайтесь с вашими слушательницами. Скажите им, что Добродетель
- превосходная вещь, это им понравится, смею вас уверить.
     Граф  беззвучно захохотал, трясясь всем телом; две белые мыши, сидевшие
на  его  жилете,  стремглав кинулись вниз и, дрожа от ужаса, забились в свою
пагоду.
     - Наши  дамы,  мой  дорогой Персиваль, расскажут мне про Добродетель, -
сказал  он.  -  В  этом вопросе авторитетом являются они, а не я. Они знают,
что такое Добродетель, а я - нет.
     - Вы слышите? - сказал сэр Персиваль. - Ужасно, не правда ли?
     - Это  правда,  -  спокойно сказал граф. - Я - гражданин мира, и в свое
время   мне   пришлось  встретиться  с  таким  количеством  различного  рода
добродетелей,  что  к  старости  я  затрудняюсь,  какую  из  них признать за
истинную.   Здесь,   в   Англии,   добродетельно   одно,  а  там,  в  Китае,
добродетельно  совершенно  другое.  Джон Буль - англичанин, говорит, что его
добродетель  истинная, а Джон - китаец, уверяет, что истинна его, китайская,
добродетель.  А  я говорю: "да" одному и "нет" другому, но все равно не могу
разобраться,  прав  ли  Джон  Буль  в  сапогах  или китаец с косичкой... Ах,
мышка,  милая  моя  крошка,  иди  поцелуй  меня! А с твоей точки зрения, кто
является  воистину  добродетельным  человеком, моя красотка? Тот, кто держит
тебя  в  тепле и кормит досыта. Правильная точка зрения, ибо она, по крайней
мере, общедоступна.
     - Подождите  минутку,  граф  -  вмешалась я. - Согласитесь, что у нас в
Англии,  во всяком случае, есть одно несомненное достоинство, которого нет в
Китае.  Китайские  императорские  власти  казнят  тысячи  невинных людей под
малейшим  предлогом,  мы  же  в  Англии  неповинны  в массовых казнях, мы не
совершаем  этого  страшного  преступления  -  нам от всего сердца ненавистно
безрассудное кровопролитие.
     - Правильно,   Мэриан!   -   сказала  Лора.  -  Хорошая  мысль,  хорошо
высказанная.
     - Прошу  вас, разрешите графу продолжать, - строго сказала мадам Фоско.
-  Вы поймете, молодые леди, что граф никогда не говорит о чем-либо, не имея
на то веских оснований.
     - Благодарю  вас,  ангел мой, - отозвался граф. - Хотите бомбошку? - Он
вынул  из  кармана  хорошенькую  инкрустированную  коробочку,  открыл  ее  и
поставил  на  стол.  -  Шоколад a la vanille! - воскликнул этот непостижимый
человек,  весело  потряхивая  бонбоньерку  и  отвешивая всем поклоны. - Дань
Фоско прелестному обществу добродетельных дам.
     - Будьте  добры, продолжайте, граф! - сказала его жена, злобно взглянув
на меня. - Сделайте мне одолжение, ответьте мисс Голкомб.
     - Утверждение  мисс  Голкомб неоспоримо, - отозвался учтивый итальянец.
-  Да!  Я  с ней согласен. Джону Булю ненавистны преступления китайцев. Джон
Буль  -  самый  зрячий  из  старых джентльменов, когда дело касается сучка в
глазах  у  соседей, и самый слепой, когда дело касается бревна в собственном
глазу.  Он  предпочитает  не замечать того, что происходит у него под носом.
Лучше  ли он тех, кого осуждает? Английское общество, мисс Голкомб, столь же
часто  соучастник  преступления, как и враг преступления. Да, да! Ни в одной
другой  стране  преступление не является тем, чем оно является в Англии. Оно
служит  здесь  на  пользу  обществу  столь же часто, как и наносит ему вред.
Крупный  мошенник  содержит  целую  семью. Чем хуже он, тем сочувственнее вы
относитесь  к  его  жене  и  детям.  Беспутный,  разнузданный мот, без конца
занимающий  деньги  направо  и  налево,  вытянет  у своих друзей больше, чем
безупречно  честный  человек,  решившийся  попросить  взаймы один раз за всю
свою  жизнь  в  крайней нужде. В первом случае никто не удивится и все дадут
денег,  во  втором случае все удивятся и вряд ли дадут в долг. Разве тюрьма,
в  которую  заточен  в  конце своей карьеры преступник, хуже работного дома,
где  кончает  свои  дни  честный  человек?  Мистер  Благотворитель, желающий
облегчить  нищету,  ищет  ее  по  тюрьмам  и  помогает  преступникам,  он не
интересуется  лачугами,  где ютятся честные бедняки. А этот английский поэт,
завоевавший  признание  и  всеобщую  симпатию,  с  необыкновенной  легкостью
воспевший  свои  трогательные  переживания,  - кто он? Милый молодой человек
начал  свою карьеру с подлога и кончил жизнь самоубийством. Я говорю о вашем
дорогом,  романтичном,  симпатичном  Чаттертоне*. Как по-вашему, кто из двух
бедных,  полуголодных  портних  преуспеет в жизни: та ли, что, не поддаваясь
искушению,  остается  честной,  или  та,  что  соблазнилась легкой наживой и
начала  воровать? Вы все будете знать, что она разбогатела нечестным путем -
это  будет  известно  всей  доброй,  веселой  Англии,  - но она будет жить в
довольстве,  нарушив  заповедь,  а  умерла  бы с голоду, если бы не нарушила
ее...  Поди  сюда,  моя  славная  мышечка!  Гей,  беги быстрей! На минутку я
превращу  тебя  в  добродетельную  даму.  Сиди тут на моей огромной ладони и
слушай!  Предположим,  ты,  мышка, вышла замуж за бедняка, по любви, - и вот
половина  твоих  друзей  осуждает  тебя,  а  половина  тебя  жалеет.  Теперь
наоборот:  ты  продала себя за золото и обвенчалась с человеком, которого не
любишь,  -  и  все  твои друзья в восторге! Священник освящает гнуснейшую из
всех  человеческих  сделок  и  благодушно улыбается за твоим столом, если ты
любезно  пригласишь  его  отобедать.  Гей,  беги скорей! Стань мышью снова и
пискни  в  ответ.  Оставаясь  добродетельной дамой, ты еще, пожалуй, заявишь
мне,   что  обществу  ненавистно  преступление,  и  тогда,  мышка,  я  начну
сомневаться,  есть ли у тебя глаза и уши... О, я плохой человек, леди Глайд,
ведь  так?  У  меня  на языке то, что у других на уме, и, в то время как все
остальные  сговорились  принимать  маску  за  настоящее лицо, моя рука грубо
срывает  жалкую  личину  и  не боится обнажить для всеобщего обозрения голый
страшный  череп.  Пожалуй,  для  того  чтобы  не  пасть  в ваших глазах, мне
следует  встать  на  свои огромные ножищи и пойти прогуляться. Дорогие дамы,
как  сказал  ваш  славный  Шеридан**, "я ухожу и оставляю вам на память свою
репутацию".
     ______________
     * Чаттертон (1752-1770) - английский поэт.
     **    Шеридан    (1751-1816)   -   знаменитый   английский   драматург.
Вышеприведенная фраза взята из его комедии "Школа злословия".

     Он  поднялся,  поставил  пагоду  на  стол  и  начал пересчитывать своих
мышей.
     - Одна,  две, три, четыре... Ха! - вскричал он в ужасе. - Куда девалась
пятая,  самая  юная,  самая  белая,  самая прелестная - мой перл среди белых
мышек!
     Ни  Лора,  ни  я  не были расположены в эту минуту к веселью. Развязный
цинизм  графа  открыл  нам  в  его характере новые черты, ужаснувшие нас. Но
нельзя  было  смотреть  без  смеха  на комичное отчаяние этого колоссального
человека  при  исчезновении малюсенькой мыши. Мы невольно рассмеялись. Мадам
Фоско  встала,  чтобы  выйти  из  беседки  и  дать  своему  мужу возможность
отыскать его драгоценную пропажу; мы поднялись вслед за ней.
     Не  успели  мы  сделать и трех шагов, как зоркие глаза графа обнаружили
мышь  под  скамейкой,  где  мы  сидели.  Он отодвинул скамью, взял маленькую
беглянку  на  руки  и  вдруг  замер, стоя на коленях и уставившись на пятно,
темневшее на полу.
     Когда  он  поднялся  на  ноги,  руки  его  так дрожали, что он с трудом
засунул мышку в пагоду, лицо его было мертвенно-бледным.
     - Персиваль! - позвал он шепотом. - Персиваль, подите сюда!
     Сэр  Персиваль  в  течение последних нескольких минут не обращал на нас
ни  малейшего  внимания. Он был всецело поглощен тем, что своей новой палкой
рисовал на песке какие-то цифры, а затем стирал их.
     - В чем дело? - небрежно спросил он, входя в беседку.
     - Вы  ничего  не  видите?  - сказал граф, хватая его за руки и указывая
вниз, туда, где он нашел мышь.
     - Вижу  -  сухой  песок,  -  отвечал  сэр Персиваль, - с грязным пятном
посередине.
     - Это  не  грязь,  - прошептал граф, хватая сэра Персиваля за шиворот и
не замечая, что от волнения трясет его. - Это кровь!
     Лора,  стоявшая  достаточно  близко,  чтобы  расслышать  это  последнее
слово, с ужасом взглянула на меня.
     - Пустяки,  моя дорогая, - сказала я, - пугаться совершенно не следует.
Это кровь одной приблудной собаки.
     Все вопросительно уставились на меня.
     - Откуда вы это знаете? - спросил сэр Персиваль, заговорив первый.
     - В  тот  день, когда вы вернулись из-за границы, я нашла здесь собаку,
- отвечала я. - Бедняга заблудилась, и ее подстрелил лесник.
     - Чья это была собака? - спросил сэр Персиваль. - Одна из моих?
     - Ты  пробовала  спасти  ее?  -  серьезно спросила Лора. - Ты, конечно,
хотела спасти ее, Мэриан?
     - Да,  -  сказала  я. - Мы с домоправительницей сделали все, что могли,
но собака была смертельно ранена и сдохла на наших глазах.
     - Чья  же  это  была  собака?  -  с легким раздражением переспросил сэр
Персиваль. - Одна из моих?
     - Нет.
     - Тогда чья же? Домоправительница знает?
     В  эту  минуту  я вспомнила слова домоправительницы, что миссис Катерик
просила  не  говорить  сэру Персивалю о ее визите в Блекуотер-Парк, и хотела
было  уклониться  от  ответа.  Но  это  возбудило  бы  ненужные подозрения -
отступать  было  поздно.  Мне  оставалось только отвечать, не раздумывая над
последствиями.
     - Да,  - сказала я. - Домоправительница узнала собаку. Она сказала мне,
что это собака миссис Катерик.
     До  этой минуты сэр Персиваль стоял в глубине беседки, а я отвечала ему
с  порога.  Но  как  только  с моих губ слетело имя миссис Катерик, он грубо
оттолкнул графа и подошел ко мне.
     - Каким   образом  домоправительница  узнала,  что  это  собака  миссис
Катерик?  -  спросил  он,  глядя на меня исподлобья так пристально и угрюмо,
что я удивилась и рассердилась.
     - Она  узнала  ее,  -  спокойно  ответила я. - Миссис Катерик приводила
собаку с собой.
     - Приводила с собой? Куда?
     - К нам, сюда.
     - Какого черта нужно было здесь миссис Катерик?
     Тон,  которым он задал этот вопрос, был гораздо оскорбительнее, чем его
слова.  Я  молча  отвернулась  от  него,  давая  ему  понять, что считаю его
невежливым.
     В  это  время  тяжелая  рука  графа  успокоительно  легла на плечо сэра
Персиваля, и благозвучный голос графа умоляюще произнес:
     - Дорогой Персиваль! Тише! Тише!
     Сэр  Персиваль гневно обернулся к нему. Граф только улыбнулся в ответ и
повторил успокоительно:
     - Тише, друг мой, тише!
     Сэр  Персиваль  с  минуту  постоял  в нерешительности, сделал несколько
шагов ко мне и, к моему великому изумлению, извинился передо мной.
     - Прошу  прощения,  мисс Голкомб! - сказал он. - Мои нервы не в порядке
в  последнее время; боюсь, что я стал немного раздражителен. Но мне хотелось
бы  знать, зачем миссис Катерик понадобилось приходить сюда? Когда это было?
Кто, кроме домоправительницы, виделся с нею?
     - Никто, по-моему, - отвечала я.
     Граф вмешался снова.
     - Почему  бы  не спросить об этом домоправительницу? - сказал он. - Вам
следует обратиться к первоисточнику, Персиваль.
     - В  самом  деле! - сказал сэр Персиваль. - Конечно, надо первым долгом
расспросить  именно  ее.  Глупо,  что  я сам не догадался об этом. - С этими
словами он сейчас же отправился домой, не дожидаясь нас.
     Как  только  сэр  Персиваль  повернулся  к нам спиной, я поняла причину
вмешательства  графа.  Он  забросал меня вопросами о миссис Катерик и о цели
ее  прихода  в Блекуотер, чего не мог бы сделать в присутствии своего друга.
Я  отвечала ему очень вежливо, но сдержанно, ибо твердо решила держаться как
можно  дальше  от графа Фоско и не пускаться с ним ни в какие откровенности.
Однако  Лора  неумышленно помогла ему - она стала задавать мне вопросы сама.
Мне  пришлось  отвечать ей. Через несколько минут граф знал о миссис Катерик
все,  что  знала  я, узнал он также и о тех событиях, которые таким странным
образом  связывали  нас  с  ее  дочерью Анной после того, как Хартрайт с ней
встретился.
     Мои сведения, казалось, произвели на него сильное впечатление.
     По-видимому,  он  совершенно  ничего  не  знал  об  Анне Катерик и о ее
истории,  несмотря на свою близость с сэром Персивалем и знакомство со всеми
другими  его  делами.  Я убеждена теперь, что сэр Персиваль скрыл тайну Анны
Катерик  даже от своего лучшего друга, поэтому ее история стала для меня еще
более  непонятной и подозрительной. Граф с жадным любопытством вслушивался в
каждое  мое  слово.  Любопытство  бывает разное; на этот раз на лице графа я
видела любопытство, смешанное с неподдельным изумлением.
     Обмениваясь  вопросами  и  ответами,  мы все вместе мирно брели обратно
через  лесок.  Первое,  что  мы  увидели, подойдя к дому, была двуколка сэра
Персиваля.  Она  стояла  у подъезда; грум в рабочей куртке держал лошадь под
уздцы.  Судя  по  всему,  допрос  домоправительницы  привел  к неожиданным и
важным результатам.
     - Прекрасный  конь,  друг  мой!  -  сказал  граф,  обращаясь  к груму с
подкупающей фамильярностью. - Кто будет править? Вы?
     - Я  не  поеду,  сэр, - отвечал грум, поглядывая на свою рабочую куртку
и,  очевидно,  думая,  что  иностранный  джентльмен  принял  ее за кучерскую
ливрею. - Мой хозяин будет править сам.
     - Ага!  -  сказал  граф.  -  Он будет править сам? Вот как! Не понимаю,
зачем  ему  это нужно, когда вы можете править за него. Верно, он собирается
утомить эту гладкую, красивую лошадь, отправляясь в дальний путь?
     - Не  знаю,  сэр,  -  отвечал грум. - Лошадь эта - кобыла, с позволения
вашей  милости.  Это  самая  быстроходная  кобыла  на нашей конюшне, сэр. Ее
зовут  Рыжая  Молли, она может бежать без устали. На короткие расстояния сэр
Персиваль обычно берет Исаака Йоркского.
     - А на дальние - вашу красивую Рыжую Молли?
     - Да, сэр.
     - Логический  вывод,  мисс Голкомб, - сказал граф, весело поворачиваясь
ко мне: - сэр Персиваль уезжает сегодня далеко.
     Я  ничего  не ответила. Я пришла к своему собственному выводу, и мне не
хотелось делиться им с графом Фоско.
     Когда   сэр  Персиваль  был  в  Кумберленде,  думала  я  про  себя,  он
отправился  в далекую прогулку на ферму Тодда из-за Анны. Очевидно, и теперь
он  готов ехать из Хемпшира в Уэлмингтон из-за Анны, чтобы расспросить о ней
миссис Катерик.
     Мы  вошли  в дом. Когда мы проходили через холл, сэр Персиваль поспешно
вышел  к  нам  навстречу  из  библиотеки.  Он  был  бледен и взволнован, но,
несмотря на это, чрезвычайно любезно обратился к нам.
     - Я  очень  сожалею, что мне приходится уезжать - далеко, по неотложным
делам,  - начал он. - Завтра утром я постараюсь вернуться, но до отъезда мне
хотелось  бы  покончить  с  той пустячной формальностью, о которой я вам уже
говорил.  Лора,  не  пройдете  ли  вы  в библиотеку? Это не займет и минуты.
Графиня,  разрешите  побеспокоить  вас тоже. Вас, Фоско, и графиню я попрошу
только  засвидетельствовать  подпись,  вот  и  все.  Пойдемте  сейчас  же  и
покончим с этим.
     Он  распахнул перед ними двери библиотеки и, войдя последним, закрыл их
за собой.
     С   минуту   я   постояла   в  холле  с  бьющимся  сердцем,  с  тяжелым
предчувствием.  Потом  я  подошла  к лестнице и медленно поднялась наверх, в
свою комнату.


IV

     17 июня

     Только  я  хотела открыть дверь в свой будуар, как услышала снизу голос
сэра Персиваля.
     - Я  должен  попросить вас спуститься к нам, мисс Голкомб, - сказал он.
-  Это  вина  Фоско,  я ни при чем. Он выдвигает какие-то нелепые возражения
против  того,  чтобы  его  жена была свидетельницей, и заставил меня просить
вас присоединиться к нам в библиотеке.
     Я  вошла  туда  вместе  с  сэром  Персивалем.  Лора ждала у письменного
стола,  тревожно  теребя в руках свою соломенную шляпу. Мадам Фоско сидела в
кресле  подле  нее, невозмутимо любуясь своим мужем, который стоял в глубине
комнаты, ощипывая засохшие листья с цветов на подоконнике.
     Как  только  я  появилась  в  дверях,  граф  направился  ко  мне, чтобы
объяснить, в чем дело.
     - Ради  бога,  извините, мисс Голкомб. Вы знаете, что говорят англичане
о  моих соотечественниках. В представлении Джона Буля мы, итальянцы, лукавые
и  недоверчивые  люди.  Считайте,  что я не лучше остальных моих земляков. Я
лукавый  и  недоверчивый итальянец. Вы сами так думали, моя дорогая леди, не
правда  ли?  Ну,  так  вот  -  в  силу  своего  лукавства и недоверчивости я
возражаю,  чтобы  мадам  Фоско  расписывалась как свидетельница под подписью
леди Глайд, когда я являюсь свидетелем тоже.
     - Нет  ни  малейших  оснований  для  его  возражения,  -  вмешался  сэр
Персиваль.  -  Я  уже  объяснил  ему,  что по английским законам мадам Фоско
имеет право засвидетельствовать подпись одновременно со своим мужем.
     - Пусть  так,  -  продолжал  граф.  -  Законы  Англии  говорят "да", но
совесть  Фоско  говорит "нет". - Он растопырил толстые пальцы на груди своей
блузы  и  торжественно  отвесил нам поклон, как бы знакомя каждого из нас со
своей  совестью.  -  Я  не  знаю  и не желаю знать, что из себя представляет
документ,  который  собирается  подписывать леди Глайд, - продолжал он, - но
говорю  только  -  в  будущем  может  случиться,  что сэру Персивалю или его
представителям  придется  ссылаться на своих двух свидетелей. В таком случае
было  бы  желательно,  чтобы эти два лица были людьми, не зависящими друг от
друга,  имеющими свои собственные взгляды, чего не может быть, если моя жена
будет  свидетельницей  одновременно  со  мной,  ибо  у  нас с ней одинаковый
взгляд  на  вещи  -  мой.  Я  не  допущу,  чтобы  в один прекрасный день мне
заявили,  что  мадам Фоско действовала под моим давлением, по принуждению, и
потому  фактически  вовсе  не  являет