я власть химии остается
рабски подчинена самым поверхностным и незначительным задачам.
     Что за взрыв? Почему и к чему это бурное словоизвержение?
     Ибо  поведение  мое представлено в искаженном свете. Ибо побуждения мои
неправильно  истолкованы. Мне приписывают, будто я употребил мои обширнейшие
химические  познания  против  Анны Катерик и будто бы готов был применить их
даже  против  самой божественной Мэриан! Гнусная ложь! Глубокое заблуждение!
Все  мои  мысли были сосредоточены на том, как сохранить жизнь Анны Катерик.
Все  мои  заботы  были  направлены  на  то,  чтобы  вырвать  Мэриан  из  рук
патентованного  болвана,  лечившего  ее,  который убедился в дальнейшем, что
советы  мои  с  самого начала были правильными (как подтвердил это и врач из
Лондона).  Только  в  двух  случаях, одинаково безобидно-безвредных для тех,
чьи   страдания  они  облегчили,  прибегнул  я  к  помощи  своих  химических
познаний.  В  первом случае, сопроводив Мэриан до деревенской гостиницы близ
Блекуотера  (изучая  под  защитой  фургона поэзию движений, воплощенную в ее
походке),  я воспользовался услугами моей неоценимой жены, чтобы снять копию
с  первого  и  перехватить  второе  из  двух  писем,  которые мой обожаемый,
восхитительный  враг  вверил  уволенной горничной. Письма эти были у девушки
за  пазухой, и мадам Фоско могла вскрыть эти письма, прочитать их, выполнить
свое  задание, запечатать и положить обратно только с помощью науки - в виде
маленького  пузыречка,  - которую я ей предоставил. Второй случай (о котором
дальше  я  пишу  подробнее) - случай, когда понадобилось прибегнуть к той же
научной  помощи,  имел  место  по  приезде леди Глайд в Лондон. Никогда ни в
каком  другом  случае  не  опирался я на свое могучее искусство - но лишь на
Самого  Себя.  Во  всех  других  затруднениях  моя  органическая способность
сражаться  врукопашную,  один  на один, с обстоятельствами была неизменно на
высоте.   Я   провозглашаю  всеобъемлющее  превосходство  этой  органической
способности! В противовес химику я прославляю человека!
     Отнеситесь   с   должным   уважением   к   этому   взрыву  благородного
негодования. Он неописуемо облегчил меня.
     В путь! Продолжим.
     Намекнув  миссис  Клеменс  (или  Клемент - я не уверен), что Анну лучше
всего  увезти  в  Лондон,  где  она  не  сможет  попасть  в  лапы Персиваля,
убедившись,  что миссис Клеменс с жадностью ухватилась за мое предложение, и
условившись  встретиться  со  спутницами  на  станции,  дабы  своими глазами
удостовериться,  что  они  действительно  уехали,  я  мог теперь вернуться в
Блекуотер  и  вступить  в  единоборство  с  теми  затруднениями, которые мне
оставалось   осилить.   Прежде  всего  я  решил  использовать  заслуживающую
величайшего  восхищения  преданность  превосходной  жены моей. Я условился с
миссис  Клеменс, что в интересах Анны она сообщит леди Глайд свой лондонский
адрес.  Но  одного  этого  было  недостаточно.  Злонамеренные личности в мое
отсутствие  могли поколебать добросердечную доверчивость миссис Клеменс, и в
конце  концов она могла бы не сообщить своего адреса. Кого найти, кто поехал
бы  в Лондон тем же поездом, что и она, и незаметно проводил бы ее и Анну до
их  квартиры?  Я  задал  себе  этот  вопрос.  Мое супружеское "я" немедленно
ответило: мадам Фоско.
     Приняв  решение  о миссии моей жены, я условился, что эта поездка будет
служить  двум  целям.  Нашей  страдалице  Мэриан  необходима  была  сиделка,
взаимно  преданная как пациентке, так и мне. По счастливой случайности, одна
из  самых  положительных  и  талантливых из всех женщин на свете была в моем
распоряжении.  Я  имею в виду достойнейшую миссис Рюбель. Я вручил моей жене
письмо к миссис Рюбель в Лондон.
     В  условленный  день  миссис  Клеменс  и Анна Катерик встретили меня на
станции.  Я  вежливо  проводил их до купе. Я вежливо проводил мадам Фоско до
другого  купе  в  том  же  поезде.  Поздно  вечером  моя  жена  вернулась  в
Блекуотер,  исполнив  все  мои  поручения  с  неукоснительной  точностью. Ее
сопровождала  миссис  Рюбель,  и моя жена привезла мне адрес миссис Клеменс.
Последующие  события  показали, что эта последняя мера предосторожности была
излишней.  Миссис  Клеменс  известила леди Глайд о своем местопребывании. Из
осмотрительности я сохранил при себе ее письмо для будущих надобностей.
     В  тот  же  день  у меня произошло небольшое разногласие с доктором. Из
человеколюбия  я  запротестовал  против  его  методов  лечения.  Он вел себя
дерзко,  как  это  бывает  со  всеми  невежественными  людьми. Я не высказал
никакой  обиды.  Я  отложил  ссору, пока она не станет необходимой в связи с
моим планом.
     Затем  я  сам  уехал  из  Блекуотера.  Мне  надо  было  нанять для себя
резиденцию  в  Лондоне  -  вскоре  таковая  могла  мне  понадобиться. Так же
необходимо  было  мне  провести  одно  небольшое  дело семейного характера с
мистером  Фэрли.  Я снял загородный дом в Сент-Джонз-Вуде. Я повидал мистера
Фэрли в Лиммеридже, Кумберленд.
     Из  письма  Мэриан я узнал, что она предложила мистеру Фэрли пригласить
леди  Глайд  на  некоторое  время  в  Лиммеридж,  дабы  тем  самым облегчить
супружеские  неприятности четы Глайд. Это побудило меня поехать в Лиммеридж.
Перед  этим  я  мудро  предоставил письму дойти по назначению, чувствуя, что
вреда  оно  не  принесет,  а,  наоборот,  может  пригодиться. Представ перед
мистером  Фэрли,  я поддержал предложение Мэриан с некоторыми исправлениями,
неизбежными  в  силу  ее  болезни, которые, по счастливому совпадению, могли
способствовать  успеху  моего  проекта.  Необходимо  было, чтобы леди Глайд,
получив  приглашение  от  своего  дядюшки,  уехала из Блекуотер-Парка одна и
чтобы  она  по  его  совету  остановилась  отдохнуть  на  ночь  в доме своей
тетушки,  то  есть  моей  жены.  К  мистеру  Фэрли  я поехал именно за таким
пригласительным  письмом.  Скажу  только,  что  сей джентльмен был одинаково
немощен  и  умственно  и  физически. Мне пришлось дать волю всей силе своего
темперамента,  чтобы  заставить  его  поступить  так,  как мне было нужно. Я
пришел, увидел и победил Фэрли.
     По  возвращении  в  Блекуотер-Парк (с приглашением дядюшки в кармане) я
узнал,  что  глупейшее  лечение  невежды-доктора  привело к весьма плачевным
результатам  в  ходе  болезни  Мэриан. Горячка оказалась тифом. В день моего
приезда  леди  Глайд  пыталась проникнуть в комнату больной, чтобы ухаживать
за  ней.  Мы  с  ней  не питали друг к другу взаимной симпатии - она нанесла
непростительную  рану  моей  чувствительности, назвав меня шпионом, она была
камнем  преткновения на пути Персиваля и моем, - и, несмотря на все это, мое
великодушие  не  позволяло мне намеренно подвергнуть ее опасности заразиться
тифом.  Если  бы  это  произошло,  то сложный гордиев узел, над завязыванием
которого  я  так тщательно и терпеливо трудился, был бы, возможно, разрублен
благодаря  превратностям  судьбы. Но доктор воспрепятствовал тому, чтобы она
вошла в комнату больной.
     Еще  до  этого я советовал послать за лондонским врачом. Теперь наконец
так  и  сделали.  По приезде врач из Лондона подтвердил, что мой диагноз был
правильным.  Болезнь  Мэриан  была весьма серьезной. Но на пятый день, после
кризиса,  мы  могли  уже  надеяться  на  выздоровление  нашей обаятельнейшей
пациентки.   За   это   время  я  съездил  в  Лондон:  сделал  окончательные
распоряжения  относительно  моего  дома  в  Сент-Джонз-Вуде,  убедился путем
частных  расспросов,  что  миссис Клеменс никуда не переехала, и условился о
кое-каких  мелочах с супругом мадам Рюбель. К ночи я вернулся. По прошествии
пяти  дней  доктор  из  Лондона  объявил, что наша восхитительная Мэриан вне
опасности,  ей  не  нужны  больше никакие лекарства, нужен только тщательный
уход.  Вот  когда  наступила  минута,  которой  я так долго ждал! Теперь уже
можно  было  обойтись  без медицинской помощи, и я сделал первый ход в игре,
поссорившись  с  доктором.  Он  был  одним  из многочисленных свидетелей, от
которых  необходимо  было избавиться. Оживленный спор между нами - Персиваль
заранее  был  мною  предупрежден и отказался вмешиваться - привел к желаемым
результатам.  Я  обрушился  на  этого жалкого человека непреодолимой лавиной
благородного гнева и одним махом вымел его из Блекуотер-Парка.
     Затем  следовало  избавиться  от  слуг.  Я  снова  дал  соответствующие
указания   Персивалю,   чьи   нравственные   силы   нуждались  в  постоянных
возбуждающих   средствах,  и  в  один  прекрасный  день  миссис  Майклсон  с
удивлением  выслушала приказ рассчитать всех слуг. Мы оставили в доме только
одну  служанку,  такую непроходимо глупую, что могли вполне положиться на ее
полную  неспособность  что-либо  заподозрить.  Когда  вся  прислуга  уехала,
оставалось  отделаться  и  от  миссис  Майклсон.  Мы  отослали  эту приятную
женщину снять дачу на морском побережье для ее госпожи.
     Теперь  обстоятельства  были  именно  такими, как это требовалось. Леди
Глайд  лежала  больная,  толстая  служанка (не помню ее имени) оставалась на
ночь  в комнате своей госпожи. Мэриан, хотя и чувствовала себя с каждым днем
все  лучше  и  лучше,  с  постели  еще  не  вставала, за ней ухаживала мадам
Рюбель.  В  доме,  кроме  моей  жены,  Персиваля и меня, не было никого. Все
благоприятствовало нам. Тогда я сделал второй ход в игре.
     Второй  ход заключался в том, что надо было принудить леди Глайд уехать
из  Блекуотера  одну,  без  ее  сестры. Если бы мы не сумели уверить ее, что
Мэриан  уже  уехала  в  Кумберленд, мы не смогли бы заставить ее добровольно
покинуть  дом.  Поэтому  мы  спрятали  нашу  прелестную  больную  в одной из
нежилых  комнат  Блекуотер-Парка.  Под  покровом ночной темноты мадам Фоско,
мадам  Рюбель  и  я  сам - Персиваль не был настолько хладнокровен, чтобы на
него   можно  было  положиться,  -  проделали  эту  операцию.  Зрелище  было
чрезвычайно  живописным,  таинственным,  драматичным.  По  моему  приказанию
постель  была  вделана  в раму из досок, наподобие паланкина. Нам оставалось
только  поднять  кровать у изголовья и в ногах и перенести больную, куда нам
угодно,   не   потревожив   ее.  В  данном  случае  вмешательства  химии  не
требовалось,  и  ее  помощь  не  применялась. Наша божественная Мэриан спала
глубоким,   крепким   сном  выздоравливающего  человека.  Предварительно  мы
распахнули  все  двери, через которые должны были пройти, и зажгли свечи. По
праву  самого  сильного  я  взялся  за  изголовье,  моя  жена и мадам Рюбель
держали   кровать   в  ногах.  Я  нес  эту  неизмеримо  драгоценную  ношу  с
материнской  нежностью,  с  отеческой  заботливостью.  Где  тот  современный
Рембрандт,  который  смог  бы передать на полотне нашу полунощную процессию?
Увы, искусство! Увы, живописнейшее зрелище! Современного Рембрандта нет...
     На  следующее  утро  я  и  моя  жена  уехали в Лондон, оставив Мэриан в
спокойном  уединении  необитаемой  части  дома  на  попечении  мадам Рюбель,
которая  любезно  согласилась  разделить  темницу своей пациентки на два-три
дня.  Перед  отъездом  я  передал  в  руки Персиваля письмо мистера Фэрли, в
котором  он  приглашал  к  себе  свою племянницу Лору (рекомендуя ей на пути
переночевать  в  доме  ее  тетушки),  с тем чтобы Персиваль показал его леди
Глайд,  когда  получит  от меня соответствующие указания. Кроме того, я взял
от  Персиваля  адрес  лечебницы,  где  содержалась в прошлом Анна Катерик, и
письмо  от  него  же  к  директору  лечебницы. Сэр Персиваль уведомлял этого
джентльмена о возвращении убежавшей пациентки под его медицинское крыло.
     Во  время  последней  моей  поездки  в столицу я договорился о том, что
наша  скромная резиденция будет готова ко дню нашего приезда. В связи с этой
мудрой  предусмотрительностью  мы  смогли в тот же день сделать третий ход в
игре - добыть Анну Катерик.
     Даты   играют   здесь  очень  важную  роль.  Я  олицетворяю  собой  две
противоположности:  я  человек  чувства  и  человек  дела. Нужные мне даты я
всегда знаю наизусть.
     В  среду  24  июля 1850 года я послал мою жену в кебе к миссис Клеменс,
чтобы  убрать  эту  последнюю  с дороги. Для этого моей жене было достаточно
объявить  ей, что леди Глайд находится в Лондоне. Миссис Клеменс села в кеб,
где  и  осталась,  а  моя  жена  под  предлогом,  что  ей необходимо сделать
кое-какие  покупки, спокойно вернулась в Сент-Джонз-Вуд - ждать свою гостью.
Надо  ли  упоминать  о том, что прислугу предупредили о скором прибытии леди
Глайд?
     В  это  время я поехал к Анне Катерик с запиской, в которой говорилось,
что  леди  Глайд,  оставив  у  себя  миссис  Клеменс, просит Анну немедленно
приехать  к  ней  в сопровождении доброго джентльмена - он ждет ее внизу; он
тот  самый  человек,  который  спас  ее от сэра Персиваля в Хемпшире. Добрый
джентльмен  отослал  эту  записку с мальчиком-рассыльным и подождал внизу. В
ту  же  минуту,  как  Анна  вышла  из дому, этот превосходный человек открыл
перед ней дверцы кареты, усадил ее туда и увез.
     (Разрешите мне заметить здесь мимоходом, как все это интересно!)
     По  дороге  в  Сент-Джонз-Вуд  моя  спутница  не  обнаруживала  никаких
признаков  тревоги.  При желании я могу быть заботливым, как отец, - на этот
раз  я  был  усиленно  заботлив.  Кроме  того,  у меня было чем завоевать ее
полное  доверие.  Разве  не  я  сделал  лекарство, облегчившее ее страдания,
разве  не  я  предупредил  ее  об  опасности,  грозившей  ей со стороны сэра
Персиваля?   Возможно,   я   немного   перестарался,   возможно,  недооценил
общеизвестной  проницательности и природного чутья людей умственно отсталых,
но,  к  сожалению,  мне  не  удалось  в  достаточной мере подготовить Анну к
разочарованию,  ожидавшему  ее в моем доме. Когда я ввел ее в гостиную и она
увидела,  что  там  никого  нет,  кроме  мадам  Фоско,  с  которой  она была
незнакома,  она  проявила  сильнейшие  признаки  нервного  возбуждения.  Она
почуяла  в  воздухе  опасность, как собака чует нюхом присутствие невидимого
человека.   Испуг   ее  был  беспричинным  и  внезапным.  Мои  уговоры  были
напрасными.  Может быть, я сумел бы рассеять ее страхи, но серьезная болезнь
сердца,  от  которой  она  давно  страдала,  была мне не подвластна. К моему
невыразимому  ужасу,  у  нее  начались  конвульсии,  что  могло  привести  к
мгновенной смерти!
     Послали  за  ближайшим  врачом. Ему сказали, что помощь его требовалась
неожиданно  занемогшей  леди  Глайд. Я с бесконечным облегчением увидел, что
доктор  - знающий человек. Описав ему мою больную гостью как особу со слабым
интеллектом,  подверженную бредовым идеям, я условился, что ухаживать за ней
будет  только  моя  жена.  Бедняжка Анна, однако, была настолько больна, что
можно  было  не  опасаться  излишней  разговорчивости с ее стороны. Одного я
теперь  боялся:  самозванная  леди Глайд могла умереть раньше, чем настоящая
леди Глайд прибудет в Лондон.
     Наутро  я написал мадам Рюбель, чтобы она встретилась со мной в Лондоне
в  пятницу  26 июля в доме своего мужа. Я написал также Персивалю. Он должен
был  передать  своей жене приглашение ее дядюшки; уверить ее, что Мэриан уже
уехала  в  Лондон,  и  отправить  леди  Глайд  в  город с дневным поездом, -
обязательно   26-го   числа.   После   некоторого  раздумья  я  почувствовал
необходимость  ввиду  состояния  здоровья  Анны  Катерик  ускорить события и
иметь  леди  Глайд  под  рукой  раньше, чем я предполагал вначале. Какие еще
шаги  мог  я  предпринять?  В  моем до ужаса шатком положении мне оставалось
только  возложить  надежды  на  счастливый  случай  и  доктора. Мое волнение
выразилось  в  трогательных  восклицаниях  -  у  меня  хватило самообладания
сочетать  их с именем "леди Глайд". Но во всех других отношениях слава Фоско
в этот памятный день померкла.
     Анна   провела  неспокойную  ночь,  проснулась  сильно  ослабевшая,  но
позднее,   днем,   почувствовала   себя   гораздо   лучше.  Мое  безотказное
присутствие  духа  воскресло вместе с нею. Ответы Персиваля и мадам Рюбель я
мог  получить  только  завтра,  то  есть утром 26 июля. Уверенный, что они в
точности   выполнят   мои   указания,   -  если,  конечно,  им  не  помешает
какая-нибудь  непредвиденная  случайность,  - я пошел заказать экипаж, чтобы
на  следующий  день  встретить  леди Глайд на вокзале, и приказал послать за
мной  карету  26  июля  в  два  часа  дня.  После  того как я своими глазами
убедился,  что  заказ внесен в книгу, я пошел условиться о некоторых деталях
с  месье  Рюбелем. Я обеспечил также услуги двух джентльменов, которые могли
дать  нужные  медицинские  свидетельства об умопомешательстве. Одного из них
знал  лично  я,  другого  знал месье Рюбель. Оба эти джентльмена были людьми
умными,  оба  стояли  выше  узких  предрассудков,  оба  временно нуждались в
презренном металле, оба верили в меня.
     Был  шестой  час,  когда  я  наконец  отправился  домой, подготовив все
необходимое  для завтрашней встречи. Когда я вернулся, Анна Катерик уже была
мертва.  Умерла  25-го,  а  леди  Глайд должна была приехать только завтра -
26-го!
     Я был потрясен. Задумайтесь над этим - Фоско был потрясен!
     Отступать  было поздно. Еще до моего возвращения домой доктор заботливо
постарался  избавить меня от хлопот и собственноручно зарегистрировал смерть
Анны  Катерик,  проставив  именно  то  число,  когда  это  произошло. В моем
грандиозном  плане,  до  сих  пор  безупречном,  было теперь уязвимое место.
Никакие  меры  не  могли  изменить  роковое  происшествие  25  июля.  Но я с
непоколебимым  мужеством  смотрел  в  лицо будущему. Дело касалось интересов
Персиваля  (и  моих),  игра  стоила  свеч,  игру надо было довести до конца.
Призвав на помощь свое нерушимое самообладание, я ее доиграл.
     Утром  26-го  я получил письмо Персиваля, извещавшее меня о приезде его
жены  с  дневным  поездом. Мадам Рюбель написала, что приедет вечером. В три
часа  я  поехал на вокзал встречать живую леди Глайд, в то время как мертвая
леди  Глайд  лежала  в моем доме. Под сиденьем кареты находилась одежда Анны
Катерик,  в  которой  она  прибыла в мой дом. Сия одежда предназначалась для
того,  чтобы  помочь  воскресить  ту,  которая  умерла,  в лице той, которая
здравствовала.  Вот  драматическое  положение!  Я предлагаю его подрастающим
писателям  Англии! Я предлагаю его, как до сих пор не использованное, вконец
исписавшимся драматургам Франции!
     Леди  Глайд  приехала. На вокзале была масса народу, обычная вокзальная
сутолока  грозила  промедлением,  крайне  нежелательным,  - среди пассажиров
могли  встретиться  знакомые.  Когда  мы  сели  в карету, первый вопрос леди
Глайд   относился   к   состоянию   здоровья  ее  сестры.  Я  выдумал  самые
успокоительные  новости и уверил ее, что она увидит свою сестру в моем доме.
На  этот раз "мой дом" находился близ Лестер-Сквера, в нем жил месье Рюбель,
который и встретил нас в холле.
     Я  провел мою гостью наверх, в комнату, которая выходила во двор; внизу
уже  ждали  два  джентльмена, чтобы осмотреть пациентку и выдать необходимое
медицинское  свидетельство.  Успокоив  леди  Глайд  по  поводу  ее сестры, я
представил  ей поочередно моих медицинских друзей. Они выполнили необходимые
формальности  быстро,  разумно,  добросовестно.  Как только они удалились, я
вошел  в  комнату  и  сразу  же  ускорил события, известив бедняжку о плохом
состоянии здоровья мисс Голкомб.
     Это  дало  желаемые  результаты.  Леди  Глайд  разволновалась, ей стало
дурно.  Во  второй,  и  в  последний,  раз  я  призвал  в помощь себе науку.
Лекарственная  вода  и  лекарственная  нюхательная  соль избавили ее от всех
дальнейших  волнений  и  хлопот.  Последующая  доза  вечером  обеспечила  ей
умиротворяющее  блаженство  хорошего,  крепкого  сна.  Мадам Рюбель приехала
вовремя,  чтобы  уложить леди Глайд в постель. Ее