ак  из  другой комнаты в переднюю тихо вошла
пожилая дама.
     Она  бросила  на  меня  быстрый  змеиный  взгляд  и,  не ответив на мой
поклон,  стала  медленно подниматься по лестнице. Мое знакомство с дневником
Мэриан подсказало мне что пожилая дама была мадам Фоско.
     Служанка  ввела  меня в комнату, из которой только что вышла графиня. Я
очутился лицом к лицу с графом.
     Он  был  все  еще  в вечернем костюме, кроме фрака, который он небрежно
сбросил  на  кресло.  Рукава его белоснежной рубашки были слегка отвернуты у
кисти.  Подле  него  по  одну  сторону  стоял  чемодан, по другую - открытый
сундук.  Повсюду были разбросаны книги, бумаги, одежда. Около двери на столе
стояла  клетка  с белыми мышами, хорошо знакомая мне по описаниям. Канарейки
и  какаду,  по  всей  вероятности,  были  "где-то  в другой комнате. Когда я
вошел,  граф сидел у сундука и укладывал вещи. Он встал, чтобы принять меня,
держа   в   руках  какие-то  бумаги.  Лицо  его  хранило  следы  потрясения,
пережитого   им  в  театре.  Толстые  щеки  обвисли,  холодные  серые  глаза
неустанно  наблюдали  за  мной,  его  голос, взгляд, манеры - все говорило о
недоверчивости  и  недоумении по поводу моего визита. Он сделал шаг ко мне и
с холодной любезностью попросил меня сесть.
     - Вы  пришли  по  делу,  сэр?  -  спросил  он. - Я совершенно теряюсь в
догадках. Какое дело вы можете иметь ко мне?
     Нескрываемое  любопытство,  с  которым  он  меня  рассматривал, убедило
меня,  что  он  не заметил меня в опере. Он увидел Песку - и с той минуты он
уже  не  замечал  никого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о
моих  враждебных  намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает,
с какой целью я пришел к нему.
     - Я  очень  рад,  что  застал  вас  дома,  -  сказал  я. - Вы, кажется,
собираетесь уезжать?
     - Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?
     - До некоторой степени.
     - До какой степени? Вам известно, куда я уезжаю?
     - Нет. Но мне известно, почему вы уезжаете.
     Он  мгновенно проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к
себе в карман.
     - Мы  с  вами превосходно знаем друг друга по отзывам, мистер Хартрайт,
-  сказал он. - Вам случайно не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я
не из тех, с кем можно шутить?
     - Конечно,  -  отвечал я, - и я здесь не для того, чтобы шутить с вами.
Дело  идет о жизни и смерти - вот почему я здесь. Будь эта дверь, которую вы
заперли,  открыта  сейчас  -  все  равно  никакие ваши слова или поступки не
заставят меня уйти отсюда.
     Я  прошел  в  глубь  комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он
придвинул  стул  к  двери  и  уселся  на него. Левую руку он положил на стол
около  клетки с белыми мышами. Стол дрогнул под тяжестью его руки. Маленькие
зверьки  проснулись  и,  глядя  на  него во все глаза, заметались по клетке,
высовывая мордочки через прутья своего затейливого домика.
     - Дело  идет  о  жизни  и смерти, - повторил он вполголоса. - Эти слова
имеют,  возможно,  еще  более серьезный смысл, чем вы думаете. Что вы хотите
сказать?
     - То, что сказал.
     Лоб  его покрылся испариной. Левая его рука подвинулась к краю стола. В
столе  был ящик. В замке ящика торчал ключ. Пальцы его сжались вокруг ключа,
но он не повернул его.
     - Итак,  вам  известно,  почему  я  покидаю  Лондон?  - продолжал он. -
Укажите  эту  причину,  пожалуйста.  -  С  этими  словами он повернул ключ и
открыл ящик.
     - Я сделаю больше, - отвечал я, - я покажу вам причину, если хотите.
     - Каким образом?
     - Вы  сняли фрак, - сказал я. - Засучите левый рукав вашей рубашки и вы
увидите.
     Лицо  его  мгновенно  покрылось  свинцовой  бледностью,  как  и тогда в
театре.  В  глазах  сверкнула  смертельная  ненависть.  Неумолимо он смотрел
прямо  в  мои  глаза.  Он  молчал.  Но  рука  его  медленно выдвинула ящик и
бесшумно  скользнула  в  него.  Скрежет  чего-то  тяжелого,  что двигалось в
ящике,  донесся  до  меня  и  стих. Настала такая гробовая тишина, что стало
слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.
     Жизнь  моя  висела  на  волоске. Я понимал это. Но в эту последнюю свою
минуту  я  думал  его  мыслями, я осязал его пальцами, я мысленно видел, что
именно он придвинул к себе в ящике.
     - Подождите  немного,  -  сказал  я.  - Дверь заперта, вы видите - я не
двигаюсь,  видите  -  в  руках  у  меня  ничего нет. Подождите. Я должен вам
что-то сказать.
     - Вы  сказали  достаточно,  -  отвечал  он  с  внезапным  спокойствием,
неестественным  и  зловещим,  гораздо  более  страшным,  чем  самая яростная
вспышка  гнева.  -  Мне самому нужна минута для размышления, если позволите.
Вы угадываете, над чем я хочу поразмыслить?
     - Возможно.
     - Я  думаю,  - сказал он тихо и невозмутимо, - прибавится ли беспорядка
в этой комнате, когда ваши мозги разлетятся вдребезги у камина.
     По  выражению  его  лица  я  понял,  что,  если  в  эту минуту я сделаю
малейшее движение, он спустит курок.
     - Прежде  чем покончить с этим вопросом, советую вам прочитать записку,
которую я с собой принес, - сказал я.
     По-видимому,  мое  предложение  возбудило  его  любопытство.  Он кивнул
головой.  Я  вынул  ответ  Пески  на  мое письмо, подал графу и снова стал у
камина.
     Он прочитал ее вслух:
     - "Ваше  письмо получено. Если я не услышу о вас до назначенного часа -
я сломаю печать, когда пробьют часы".
     Другому  человеку  на  его  месте  нужны  были  бы объяснения - граф не
нуждался  в  них. Он сразу же понял, как если бы сам присутствовал при этом,
какую  предосторожность  я  принял. Выражение его лица мгновенно изменилось.
Он вынул руку из ящика - в ней ничего не было.
     - Я  не  запру  ящика, мистер Хартрайт, - сказал он. - Я еще не сказал,
что  ваши  мозги  не  разлетятся вдребезги у камина, но я справедлив даже по
отношению  к  врагам  и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее,
чем я думал. К делу, сэр! Вам что-то нужно от меня.
     - Да. Я намерен это получить.
     - На условиях?
     - Без всяких условий!
     Его рука снова скользнула в ящик.
     - Ба!  Мы  топчемся  на  месте,  и  ваши умные мозги снова подвергаются
опасности,  -  сказал  он.  -  Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! С
моей  точки  зрения,  я  меньше  рискую, застрелив вас на месте, чем если вы
уйдете   из  этого  дома,  не  согласившись  на  условия,  продиктованные  и
одобренные  мною. Сейчас вы имеете дело не с моим горячо оплакиваемым другом
-  вы  стоите  лицом  к  лицу с Фоско! Если бы двадцать человеческих жизней,
мистер  Хартрайт,  были  камнями  преткновения  на моем пути, я прошел бы по
этим  камням,  поддерживаемый  моим  возвышенным  равнодушием,  балансируя с
помощью  моего  непреклонного  спокойствия.  Если  вы  дорожите  собственной
жизнью  - относитесь ко мне с должным уважением! Я призываю вас ответить мне
на  три  вопроса. Выслушайте их - они имеют существенное значение для нашего
дальнейшего  разговора.  Отвечайте  на них - это имеет существенное значение
для  меня. - Он поднял палец. - Первый вопрос, - сказал он. - Вы пришли сюда
благодаря каким-то сведениям, ложным или правдивым, - где вы их взяли?
     - Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
     - Неважно,  я все равно узнаю. Если эти сведения правильные - заметьте,
как  я  подчеркиваю  слово  "если"  -  вы получили возможность торговать ими
здесь  в  силу  собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это
обстоятельство  в  памяти  для  дальнейшего его использования в будущем. А я
ничего  не  забываю.  Продолжаю!  - Он поднял второй палец. - Второй вопрос.
Под строками, которые вы дали мне прочитать, нет подписи. Кто писал их?
     - Человек,  на  которого  я могу полностью положиться, человек, бояться
которого вы имеете полное основание.
     Мой ответ попал в цель. Рука в ящике заметно дрогнула.
     - Сколько  времени  вы  предоставляете  мне,  - сказал он, задавая свой
третий  вопрос  более  умеренным тоном, - до того, как пробьют часы и печать
будет сломана?
     - Достаточно  времени,  чтобы  вы согласились на мои условия, - отвечал
я.
     - Отвечайте  мне точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить
часы?
     - Девять завтра утром.
     - Девять  завтра утром? Да, да, ловушка захлопнется прежде, чем я успею
привести  в порядок паспорт и уехать из Лондона. А не раньше? Ну, это мы еще
посмотрим.  Я  могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться с
вами,  чтобы  вы  послали  за  вашим письмом до того, как отпущу вас. А пока
что, будьте добры, изложите ваши условия.
     - Вы  их  услышите.  Они очень несложны. Их можно изложить в нескольких
словах. Знаете ли вы, в чьих интересах я пришел сюда?
     Он улыбнулся с непостижимым хладнокровием и небрежно помахал рукой:
     - Я согласен ответить наугад. Конечно, в интересах какой-то дамы?
     - В интересах моей жены.
     Впервые   за   весь   наш   разговор  неподдельное,  искреннее  чувство
промелькнуло  на его лице. Он крайне изумился. Я понял, что с этой минуты он
перестал  считать меня опасным врагом. Он задвинул ящик стола, скрестил руки
на груди и, презрительно улыбаясь, стал с большим интересом слушать меня.
     - Вы  прекрасно  знаете  о  расследовании, которое я веду вот уже много
месяцев,  -  продолжал  я.  -  Будет  бесполезно,  если  вы начнете отрицать
какие-либо  факты,  мне  известные.  Вы  виноваты в чудовищном злодеянии. Вы
совершили его с целью присвоить себе десять тысяч фунтов.
     Он ничего не сказал, но лицо его вдруг затуманилось.
     - Оставьте  их  себе,  - сказал я. (Лицо его снова прояснилось, а глаза
широко  раскрылись от удивления.) - Я здесь не для того, чтобы торговаться о
деньгах,   которые   прошли   через   ваши   руки   и   были  ценою  низкого
преступления...
     - Осторожнее,  мистер  Хартрайт. Ваши моральные мышеловки имеют успех в
Англии,  - оставьте их для себя и ваших соотечественников, прошу вас. Десять
тысяч  фунтов  -  это наследство, завещанное моей превосходной жене покойным
мистером  Фэрли.  Рассматривайте  их  с  этой  точки  зрения,  и тогда, если
хотите,  я  поговорю  с  вами по этому поводу. Должен, однако, заметить, что
для  человека  столь утонченной чувствительности, как я... подобный разговор
будет  плачевно  низменным.  Я  предпочел  бы  обойти молчанием эту мелочную
тему. Предлагаю вам вернуться к обсуждению ваших условий. Чего вы хотите?
     - Я  требую, во-первых, полного вашего признания в письменной форме. Вы
его  напишете  и  проставите  под  ним  ваше  имя  -  сейчас,  здесь, в моем
присутствии.
     Он поднял палец.
     - Раз!  -  сказал  он,  отсчитывая мои требования с серьезным вниманием
солидного, делового человека.
     - Во-вторых,  я  требую  от  вас доказательства, не зависящего от ваших
личных  клятвенных  утверждений,  - я требую, чтобы вы указали точную дату -
чтобы  вы написали, какого именно числа моя жена уехала из Блекуотер-Парка в
Лондон.
     - Так,  так!  Вы  таки  поняли,  в  чем  наше  слабое место, - спокойно
заметил он. - Что еще?
     - Пока что это все.
     - Хорошо.   Вы   изложили   ваши  условия,  теперь  слушайте  мои.  Моя
ответственность  за  "преступление",  как  вам  угодно его назвать, в целом,
быть  может,  меньше ответственности за то, что я уложу вас на месте, здесь,
на  ковре  у  камина.  Скажем,  я  принимаю  ваше  предложение,  но  с моими
поправками.  Нужный вам отчет будет написан и необходимые вам доказательства
будут  мною представлены. Считаете ли вы доказательством письмо моего горячо
оплакиваемого   друга,   собственноручно   им   написанное   и  подписанное,
извещающее   меня   о   дне   прибытия  его  жены  в  Лондон?  Оно  является
доказательством,  не  так  ли? Я вручу его вам. Больше того: я могу отослать
вас  к человеку, чей экипаж я нанял, чтобы увезти мою гостью с вокзала по ее
прибытии  в  Лондон. С помощью книги заказов этого человека вы узнаете дату,
даже  если кебмен, который вез нас, забыл, какого числа это было. Я могу это
сделать  - и сделаю - на следующих условиях. Я перечислю их. Условие первое.
Мадам  Фоско  и  я  уедем,  когда,  куда и как нам заблагорассудится. Чинить
препятствий  вы  нам  не  будете. Второе условие. Вы подождете здесь, в моем
обществе,  прихода  моего  агента. Он придет в семь часов утра, чтобы помочь
мне  с оставшимися делами. С ним вы пошлете держателю вашего письма указание
вручить  его  моему  агенту.  Вы подождете здесь, пока мой агент не передаст
это  нераспечатанное  письмо  мне  в руки, после чего вы дадите мне полчаса,
чтобы  я  мог  уехать,  а  затем можете считать себя свободным и идти на все
четыре  стороны.  Третье  условие. Вы дадите мне сатисфакцию* джентльмена за
ваше  вмешательство  в мои дела и за те выражения, которые вы разрешили себе
в  моем  присутствии  во  время данной конференции. Время и место дуэли - за
границей!   -   будут  указаны,  я  напишу  вам,  когда  буду  находиться  в
безопасности   на   континенте.   В   моем   письме  будет  полоска  бумаги,
соответствующая  длине моей шпаги. Вот мои условия. Будьте любезны ответить:
принимаете ли вы их?
     ______________
     * Дать сатисфакцию - принять вызов на поединок.

     Необычайная   смесь   мгновенной  решимости,  дальнозоркого  коварства,
безмерной  бравады  ошеломила  меня  на миг, но только на миг. Мне надо было
решить,  имею  ли я нравственное право дать этому негодяю, похитившему имя у
моей  жены,  уйти  безнаказанно  в  обмен  на представленные им средства для
восстановления  попранных  прав  Лоры.  С  самого  начала к моему стремлению
достичь  этой  цели  примешивалось чувство мести. Я понимал, что сама цель -
добиться  справедливого  признания  моей  жены  в  доме,  где она родилась и
откуда  ее  изгнали как самозванку, и публичное уничтожение той лжи, которая
была  начертана  на  надгробном  памятнике  ее  матери,  -  эта цель была бы
гораздо  благороднее  и  возвышеннее, не отягченная налетом дурных страстей,
свободная  от  стремления  отомстить,  которое  примешивалось  ко  всем моим
действиям  с самого начала. И все же я не могу со всей искренностью сказать,
что  мои  моральные убеждения были во мне достаточно сильны, чтобы решить за
меня  мою  внутреннюю  борьбу. Перевес остался за ними благодаря тому, что в
этот  миг  я  вспомнил  о  смерти сэра Персиваля. Каким ужасным образом сама
судьба  вырвала  возмездие  из  моих  слабых  рук!  В  моем слепом неведении
будущего  имел ли я право считать, что этот человек останется безнаказанным,
если  уйдет  от  меня?  Я  размышлял об этом - может быть, с некоторой долей
суеверного  предчувствия, мне свойственного, может быть, с более благородным
побуждением,   не   зависящим   от   этого  предчувствия.  Трудно  было  мне
добровольно  выпустить его из рук - выпустить теперь, когда наконец я держал
его  за  горло,  - но я заставил себя это сделать. Я решил руководствоваться
только  той  высокой,  справедливой  целью,  в  которую я незыблемо верил, -
служить делу Лоры, делу Правды.
     - Я принимаю ваши условия, - сказал я, - с одной оговоркой.
     - С какой? - спросил он.
     - Дело  касается  моего  письма,  - ответил я. - Я требую, чтобы вы, не
читая,  уничтожили  его  в  моем  присутствии,  как только оно будет в ваших
руках.
     Я  не  хотел  оставлять  в  его  руках  доказательство  моего общения с
Пеской.  Факт моего знакомства с профессором все равно станет ему известным,
когда  утром я дам его агенту адрес Пески. Но он не мог воспользоваться этим
во  вред  моему  другу  на  основании  только собственных слов, даже если бы
отважился   на  этот  эксперимент,  и  я  мог  быть  совершенно  спокоен  за
маленького профессора.
     - Я  согласен  на вашу оговорку, - отвечал он после минутного глубокого
раздумья.  -  Не стоит поднимать спор из-за этого - письмо будет уничтожено,
как только его доставят сюда.
     С  этими словами он встал со стула (на этот раз он сидел напротив меня,
по  другую  сторону  камина).  Усилием  воли он мгновенно сбросил с себя всю
тяжесть нашего предыдущего разговора.
     - Уф!  -  вскричал  он,  с  наслаждением  потягиваясь.  -  Схватка была
жаркой,  покуда  длилась.  Присаживайтесь,  мистер  Хартрайт. В будущем мы с
вами   встретимся  как  смертельные  враги,  а  пока  что  будем  любезны  и
приветливы  друг с другом, как подобает истинным джентльменам. Разрешите мне
пригласить сюда мою жену.
     Он отпер двери и распахнул их.
     - Элеонора! - позвал он своим густым, звучным басом.
     Леди со змеиным лицом вошла в комнату.
     - Мадам  Фоско  -  мистер Хартрайт, - сказал граф, представляя нас друг
другу  со светской непринужденностью. - Ангел мой, - продолжал он, обращаясь
к  графине,  -  позволят  ли вам ваши хлопоты с укладкой вещей оторваться на
минуту,  чтобы приготовить мне горячий, крепкий кофе? Мне придется закончить
кое-какие  дела  с  мистером Хартрайтом. Мне необходимо собраться с мыслями,
чтобы быть на должной, достойной меня высоте!
     Мадам  Фоско дважды молча наклонила голову - сухо кивнула мне, смиренно
кивнула мужу - и выскользнула из комнаты.
     Граф  подошел  к  письменному столу у окна, открыл его и вынул из ящика
несколько  стоп  бумаги и связку гусиных перьев. Он рассыпал перья по столу,
чтобы  они  были  под  рукой,  по  мере  надобности, и нарезал бумагу узкими
полосами, как это делают писатели-профессионалы для печатного станка.
     - Я  напишу  замечательный  документ,  - сказал он, глядя на меня через
плечо,   -   труд  сочинителя  хорошо  мне  знаком.  У  меня  есть  навык  к
литературным  композициям.  Одно  из  редчайших  и драгоценнейших достижений
человеческого  разума  - это умение приводить в порядок свои мысли. Огромное
преимущество! Я обладаю им. А вы?
     Он  заходил  по  комнате  в  ожидании  кофе, - он мурлыкал себе под нос
какую-то  мелодию  и  время от времени хлопал себя по лбу, как бы отметая те
препятствия,  которые  нарушали  в  эту минуту стройность его мыслей. Больше
всего  меня  удивляла  его  непомерная  дерзость:  он сделал из положения, в
которое  я  его  поставил,  пьедестал  для  своего  тщеславия  и  предавался
любимейшему  своему  занятию  -  выставлять  себя  напоказ.  Но, несмотря на
искреннее  презрение,  которое  я  питал  к этому человеку, его удивительная
жизнеспособность и сила его воли произвели на меня большое впечатление.
     Мадам  Фоско  принесла кофе. Он благодарно поцеловал ее руку и проводил
до  двери.  Затем  он  налил  себе  чашку  дымящегося  кофе и поставил ее на
письменный стол.
     - Разрешите  предложить вам кофейку, мистер Хартрайт? - сказал он перед
тем, как сесть за стол.
     Я отказался.
     - Что?  Вы  думаете, я отравлю вас? - весело воскликнул он. - Англичане
обладают  здравым  смыслом, - продолжал он, усаживаясь за стол, - но и у них
есть один крупный недостаток: они осторожны, даже когда этого не требуется.
     Он  окунул  гусиное  перо  в чернила, положил перед собой одну из полос
бумаги,  придерживая ее большим пальцем, откашлялся и начал писать. Писал он
быстро  и  шумно,  таким  крупным,  смелым  почерком, оставляя такие широкие
промежутки  между  строчками,  что  не  прошло и двух минут, как полоса была
заполнена,   и  он  перебросил  ее  на  пол  через  плечо.  Когда  перо  его
притупилось,  оно  тоже  полетело  на  пол,  и  он  схватил  другое из числа
разбросанных  по  столу.  Полосы  за полосами, десятками, сотнями, летели на
пол  и росли, как снежная гора, вокруг его стула. Час шел за часом - я сидел
и  наблюдал за ним, а он все продолжал писать. Он ни разу не приостановился,
разве  только  чтобы отхлебнуть кофе, а когда кофе был выпит, - чтобы иногда
хлопать  себя  по  лбу. Пробил час, два, три, а полосы все еще падали вокруг
него;  неутомимое  перо  все  еще скрипело по бумаге, а белоснежный бумажный
хаос  рос  выше  и  выше  у ег