ьной усмешкой понюхала цветы.
     - Конечно,   нет,   -   сказала  она,  -  я  и  не  думала  уезжать  из
Блекуотер-Парка.
     Я отдышалась и набралась храбрости, чтобы задать ей другой вопрос:
     - Где мисс Голкомб?
     На этот раз миссис Рюбель чуть ли не засмеялась мне в лицо и ответила:
     - Мисс Голкомб, мэм, тоже никуда не уезжала из Блекуотер-Парка.
     Когда  я  услышала  этот  потрясающий ответ, мне мгновенно припомнилось
мое  прощание  с  леди  Глайд.  Я  не  могу  сказать, что упрекала себя, но,
кажется,  я отдала бы все свои сбережения, чтобы четыре часа назад знать то,
о чем узнала теперь.
     Миссис  Рюбель спокойно стояла передо мной, занятая составлением своего
букета. Казалось, она ждала, что я скажу еще что-нибудь.
     Но  у  меня  не  было  слов, я думала об ослабевшей энергии и о хрупком
здоровье  леди Глайд и содрогалась, представляя себе, что будет с ней, когда
она  узнает  эту  новость.  Я  так  тревожилась за моих бедных хозяек, что в
течение  нескольких  минут  не могла говорить. Наконец миссис Рюбель подняла
глаза от своего букета, поглядела вбок и сказала:
     - Вот и сэр Персиваль, мэм, вернулся с верховой прогулки.
     Я  тоже  увидела  его.  Он  шел  к  нам,  злобно сбивая хлыстом головки
цветов.  Когда  он  был  уже  настолько  близко,  чтобы увидеть мое лицо, он
остановился,  стегнул  хлыстом  по  своим  ботфортам  и  вдруг захохотал так
неистово  и  оглушительно,  что  испуганные  птицы  вспорхнули с дерева, под
которым он стоял.
     - Ну,  миссис  Майклсон,  - сказал он, - вы наконец узнали обо всем, не
правда ли?
     Я ничего не ответила. Он повернулся к миссис Рюбель:
     - Когда вы вышли в сад?
     - Полчаса  назад, сэр. Вы сказали, что я могу снова гулять, где захочу,
как только леди Глайд уедет в Лондон.
     - Совершенно  верно. Я не делаю вам замечания, я только спрашиваю. - Он
помолчал  с минуту, а затем обратился ко мне: - Вам не верится, не так ли? -
насмешливо спросил он. - Пойдемте! Идите за мной, и вы сами увидите!
     Он  направился  к  дому, я следовала за ним, миссис Рюбель шла за мной.
Пройдя  через  чугунные  ворота,  он  остановился и показал на нежилую часть
дома.
     - Вот!  -  сказал  он.  -  Посмотрите  на первый этаж. Вы знаете старые
елизаветинские  спальни?  В  лучшей  из  них  находится в эту минуту живая и
невредимая  мисс  Голкомб.  Проведите  ее  туда, миссис Рюбель. Ключи у вас?
Проведите  туда миссис Майклсон, пусть она своими глазами удостоверится, что
на этот раз никто ее не обманывает.
     Тон,  которым он говорил со мной, помог мне несколько овладеть собой за
те  две-три  минуты, прошедшие с тех пор, как мы вышли из сада. Не знаю, как
бы  я  поступила  в  эту критическую минуту, если б всю свою жизнь провела в
услужении.  Но,  обладая чувствами, принципами и воспитанием настоящей леди,
я  ни  на  секунду  не усомнилась в том, как мне следовало сейчас поступить.
Мой  нравственный долг перед самой собой, мой долг перед леди Глайд обязывал
меня  ни  в  коем  случае  не  оставаться  на службе у человека, который так
бессовестно обманул нас обеих и так недостойно вел себя.
     - Разрешите  просить  вас,  сэр  Персиваль, уделить мне несколько минут
для  разговора  наедине, - сказала я. - После этого я готова проследовать за
этой особой в комнату мисс Голкомб.
     Миссис  Рюбель,  на  которую  я указала легким поворотом головы, дерзко
фыркнула,  понюхала свой букет и с нарочитой медлительностью отошла к дверям
дома.
     - Ну! - резко сказал сэр Персиваль. - Что еще?
     - Я  хочу  сказать, сэр, что отказываюсь от должности, которую занимала
до сих пор в Блекуотер-Парке.
     Буквально  так я ему и сказала. Мне хотелось, чтобы он с первых же моих
слов  понял,  что  я  не  намерена  больше оставаться в его доме и служить у
него.
     Он угрюмо поглядел на меня и яростным жестом засунул руки в карманы.
     - Вот как? - сказал он. - Почему, хотел бы я знать?
     - Мне  не подобает высказывать свое мнение о том, что произошло в доме,
сэр  Персиваль.  Я  никого  не  хочу  оскорблять. Я только хочу заявить, что
считаю  несовместимым  с  моим чувством долга перед самой собой и перед леди
Глайд оставаться у вас в услужении.
     - А  это  совместимо  с  вашим  чувством  долга  по  отношению ко мне -
бросать  мне  в  лицо  ваши  подозрения? - в бешенстве крикнул он. - Я вижу,
куда  вы  клоните!  Невинный  обман, к которому мы прибегли для пользы самой
леди   Глайд,  вы  истолковали  превратно  и  злостно!  Перемена  климата  и
обстановки  были  совершенно  необходимы для ее здоровья, и вы так же хорошо
знаете,  как  и я, что она никогда бы не уехала, если б ей сказали, что мисс
Голкомб  все  еще  тут. Ее обманули для ее же пользы, - мне безразлично, кто
будет  об  этом  знать!  Уходите, если хотите, - таких домоправительниц, как
вы,  много,  они  появятся,  стоит только кликнуть. Уходите когда хотите, но
остерегайтесь  распространять  сплетни обо мне и моих делах! Говорите правду
и  только правду, иначе вам не поздоровится! Повидайте мисс Голкомб сами - и
вы  убедитесь, что за ней такой же хороший уход, как был раньше в ее прежних
комнатах.  Вспомните  распоряжение  доктора:  он  сказал, что леди Глайд как
можно  скорей необходима перемена обстановки. Хорошенько подумайте обо всем,
а  потом  можете говорить что угодно обо мне и о моих поступках, если только
посмеете!
     Он  выпалил  эту  тираду,  не  переводя  дыхания, шагая взад и вперед и
яростно рассекая воздух своим хлыстом.
     Но  что  бы  он  ни  сказал  и ни сделал, ничто не могло изменить моего
мнения  насчет  бессовестной  лжи,  которую он в моем присутствии произносил
накануне,  и жестокого обмана, посредством которого он разлучил леди Глайд с
ее  сестрой,  отослав  ее  в  Лондон,  в  то  время как она сходила с ума от
беспокойства  за  мисс  Голкомб. Естественно, я хранила эти мысли про себя и
не  высказала  их  вслух,  чтобы не рассердить его еще больше. Однако это не
помешало  мне  еще  прочнее  утвердиться  в своем решении. "Да утихнет злоба
перед  кротостью  ангельской".  Соответственно  я  подавила свое возмущение,
когда настал мой черед отвечать ему.
     - Пока  я  состою  у  вас  в  услужении,  сэр Персиваль, - сказала я, -
надеюсь,  я  слишком  хорошо знаю свое место, чтобы требовать у вас отчета в
ваших  действиях.  Когда  я  перестану служить у вас, я достаточно знаю свое
место, чтобы не говорить о том, что меня не касается...
     - Когда  вы  хотите  уходить?  -  бесцеремонно  перебил  он  меня. - Не
подумайте,  что  я  желаю,  чтоб вы оставались, и намерен вас уговаривать. Я
справедлив и откровенен всегда и во всем. Когда вы хотите уходить?
     - Мне  хотелось  бы  уйти  как  можно  скорее, если вам это удобно, сэр
Персиваль.
     - Мои  удобства  не  имеют  к  этому никакого отношения. Завтра утром я
навсегда  уезжаю  из  Блекуотер-Парка и могу рассчитать вас сегодня вечером.
Если  вы  хотите  позаботиться  о  чьих-то удобствах, подумайте лучше о мисс
Голкомб.  Срок  найма  миссис Рюбель истекает сегодня. По некоторым причинам
ей  необходимо  быть  в  Лондоне  сегодня же к ночи. Если вечером вы уедете,
около  мисс Голкомб не останется ни одной живой души. Ухаживать за ней будет
некому.
     Надеюсь,  я  могу  не  говорить о том, что, конечно, я была не способна
бросить  мисс  Голкомб  на  произвол  судьбы,  особенно теперь, когда с леди
Глайд  и  с  ней  случилась такая неприятность. После того как сэр Персиваль
снова  подтвердил  мне,  что  миссис  Рюбель  сегодня уезжает, я согласилась
заменить  ее  и  остаться  в Блекуотер-Парке, поставив непременным условием,
чтобы  мистер  Доусон  снова  возобновил  свои  визиты  и вел наблюдение над
состоянием  здоровья  мисс Голкомб. Я обещала сэру Персивалю остаться до тех
пор,   пока  мисс  Голкомб  не  перестанет  нуждаться  в  моих  услугах.  Мы
условились,  что  за  неделю  до моего отъезда я предупрежу поверенного сэра
Персиваля,  чтобы он мог принять необходимые меры и найти кого-нибудь на мое
место.  В  нескольких  словах  мы договорились обо всем. Затем сэр Персиваль
резко  повернулся  на  каблуках  и  пошел  прочь, а я могла подойти к миссис
Рюбель.  Эта  удивительная  иностранная персона невозмутимо сидела все время
на  пороге  у  двери  дома,  ожидая, пока я смогу проследовать за ней к мисс
Голкомб.
     Не  успела  я к ней приблизиться, как сэр Персиваль вдруг остановился и
позвал меня обратно.
     - Почему вы оставляете службу у меня? - спросил он.
     Вопрос  этот  был  настолько неожиданным после всего происшедшего между
нами, что я была в затруднении, как на него ответить.
     - Имейте  в виду, мне дела нет, почему вы уходите! - продолжал он. - Но
при  поступлении на новое место вы должны будете указать причину, по которой
оставили службу у меня. Какую причину вы укажете? Что семья уехала? Так?
     - Против   этой   причины   не   может  быть  никаких  возражений,  сэр
Персиваль...
     - Прекрасно!  Это  все,  что  я  хотел  знать. Если ко мне обратятся за
вашими  рекомендациями  - вот причина, по которой вы оставили службу у меня,
как вы сами только что сказали. Вы взяли расчет оттого, что семья уехала!
     Прежде  чем  я  успела вымолвить слово, он повернулся и быстро пошел от
меня  через  лужайку. Его поведение было таким же странным, как и его манера
разговаривать. Признаюсь, он испугал меня.
     Подойдя  к  миссис  Рюбель,  я  увидела,  что  даже  ее  терпение стало
иссякать.
     - Наконец-то!   -  сказала  она,  пожимая  своими  сухими  иностранными
плечами.
     Она  пошла  вперед,  поднялась  по лестнице, открыла своим ключом дверь
длинного  коридора,  который  вел в старые комнаты, уцелевшие с незапамятных
времен  королевы  Елизаветы.  Эту  дверь ни разу не открывали за время моего
пребывания  в  Блекуотер-Парке.  Комнаты  я хорошо знала, но проходила в них
через   другую   дверь,   с  противоположной  стороны  дома.  Миссис  Рюбель
остановилась  у  третьей  комнаты  из  тех,  которые  были расположены вдоль
старой  галереи, подала мне ключ от двери вместе с ключом от дверей коридора
и сказала:
     - В этой комнате находится мисс Голкомб.
     Прежде  чем  войти,  я  решила дать миссис Рюбель понять, что она здесь
больше  не  служит. Поэтому я напрямик сказала ей, что с этой минуты уход за
больной возложен всецело на меня.
     - Рада  слышать  это, мэм, - сказала миссис Рюбель, - мне очень хочется
уехать.
     - Вы уедете сегодня? - спросила я, чтобы удостовериться в этом.
     - Раз  вы  все  взяли  на  себя,  мэм, через полчаса меня не будет. Сэр
Персиваль  любезно  предоставил в мое распоряжение садовника и экипаж. Через
полчаса  они мне потребуются, чтобы ехать на станцию. Я уже уложилась. Желаю
вам счастливо оставаться, мэм, прощайте!
     Она  сделала  книксен  и пошла обратно по галерее, напевая себе под нос
какую-то   песенку  и  помахивая  своим  букетом.  Благодарение  богу,  могу
сказать: никогда больше я не видела миссис Рюбель.
     Мисс  Голкомб  спала, когда я вошла к ней. Я с тревогой всматривалась в
нее.  Она  лежала  на  высокой,  мрачной,  старомодной  кровати.  Но  должна
сказать,  она  выглядела  ничуть  не хуже, чем когда я видела ее в последний
раз.  По  всем  признакам,  за  ней  был  должный уход. Комната была унылая,
запущенная,  темная.  Но  окно, выходившее на двор позади дома, было открыто
настежь,  чтобы  дать  доступ свежему воздуху, и все, что можно было сделать
для  необходимого  комфорта,  было  сделано.  Жестокий  обман сэра Персиваля
обрушился  всецело  на  одну  леди  Глайд.  Судя по всему, единственное зло,
которое  они  с миссис Рюбель причинили мисс Голкомб, заключалось в том, что
они ее спрятали.
     Я  тихонько вышла из комнаты, оставив больную леди мирно спать, и пошла
дать  распоряжение  садовнику  привезти  в Блекуотер-Парк мистера Доусона. Я
попросила  садовника,  после  того  как он отвезет миссис Рюбель на станцию,
заехать  к  доктору  и передать ему от моего имени просьбу навестить меня. Я
была  уверена,  что  мистер Доусон приедет ко мне, а когда узнает, что графа
Фоско  в  доме  больше  нет,  останется  и  будет  по-прежнему навещать мисс
Голкомб.
     Спустя  некоторое  время  садовник  пришел  сказать,  что  отвез миссис
Рюбель  на станцию, а потом заезжал к доктору. Мистер Доусон просил передать
мне, что не совсем здоров, но, если сможет, приедет завтра утром.
     Доложив  мне  об  этом,  садовник  хотел было уже уйти, но я остановила
его.  Я  попросила  его  обязательно  вернуться  до  наступления  темноты  и
провести  ночь  в  одной  из  пустых  спален, чтобы в случае, если это будет
необходимо,  быть под рукой. Он понял мое нежелание оставаться одной в самой
пустынной  части  безлюдного дома и охотно согласился. Мы условились, что он
вернется к девяти часам вечера.
     Он   пришел   в   назначенный   час.   Как  я  была  довольна,  что  из
предосторожности  позвала  его!  Еще  до полуночи сэр Персиваль, который так
странно  вел  себя  днем,  пришел в совершенное неистовство. С ним был такой
припадок  бешенства,  что,  если  б садовник вовремя не усмирил его, боюсь и
подумать, что могло бы случиться.
     Целый  день  и  весь вечер сэр Персиваль бродил по дому и саду, страшно
возбужденный  и сердитый. Я приписала это тому, что, по всей вероятности, он
выпил  неумеренное  количество вина за обедом. Не знаю, было ли это так, но,
во  всяком  случае,  когда  поздно  вечером  я проходила по галерее, я вдруг
услышала,  как  он  громко  и  гневно  что-то кричал в жилой части дома, где
находился.  Я  заперла  дверь  в  коридор,  чтобы  крик  не достиг ушей мисс
Голкомб,  а  садовник  немедленно пошел к сэру Персивалю узнать, в чем дело.
Только  через  полчаса  садовник наконец вернулся. Он заявил, что его хозяин
совершенно  сошел с ума, но не по причине чрезмерного злоупотребления вином,
как  я  предполагала,  а  то  ли  из-за  какого-то необъяснимого панического
страха,  то ли из-за страшного раздражения. Садовник застал сэра Персиваля в
холле.  Исступленно  ругаясь,  тот  метался по холлу и кричал, что ни минуты
больше  не  желает  оставаться  в  таком страшном могильном склепе, как этот
дом,  и  намерен  немедленно,  ночью  же,  навсегда  отсюда  уехать.  Увидев
садовника,  он  с  проклятиями  и руганью велел ему запрягать коляску. Через
четверть  часа  сэр  Персиваль  выбежал  во двор. При свете луны он выглядел
бледным,  как  мертвец,  вскочил  в  коляску и, хлестнув лошадь так, что она
взвилась  на  дыбы,  уехал.  Садовник  слышал,  как  он  кричал  и проклинал
привратника,  приказывая немедленно отпереть ворота. Когда ворота открылись,
садовник  услышал,  как в ночной тишине колеса бешено загрохотали по дороге;
грохот мгновенно стих - это было все.
     День  или  два  спустя,  не помню точно, коляску привез из ближайшего к
нам  города  -  из  Нолсбери  -  конюх  тамошней  гостиницы.  Сэр  Персиваль
остановился  в Нолсбери, а потом уехал поездом в неизвестном направлении. Ни
от  него  самого,  ни  от  кого-либо  другого я не получала о нем известий и
ничего  не  знаю  о  его  дальнейшей судьбе. В Англии он сейчас или нет, мне
неизвестно.  Мы  с  ним  больше  никогда  не  встречались  с тех пор, как он
умчался  из  собственного  дома,  как  беглый  каторжник. Молю бога и горячо
надеюсь, что никогда больше мы с ним не встретимся.
     Мое  собственное  участие  в  этой грустной семейной истории подходит к
концу.
     Подробности  о  том,  как  мисс Голкомб проснулась и увидела меня подле
своей  кровати,  не имеют, как мне сказали, существенного значения для цели,
которую  преследует  данное  повествование.  Скажу  только, что мисс Голкомб
сама  не  понимала,  каким  образом  ее  переправили  из  жилой части дома в
нежилую.  Когда  это происходило, она спала глубоким сном и не знает, был ли
ее  сон  естественным  или  вызван  искусственным  образом. Ко времени моего
отъезда  в Торкей в доме уже не было никого из прежней прислуги, кроме одной
Маргарет  Порчер,  которая  беспрестанно  ела,  пила  и спала, когда не была
занята  работой.  Благодаря этому перенести мисс Голкомб из одной части дома
в  другую  было  нетрудно.  Осмотрев комнату, я убедилась, что миссис Рюбель
заранее  запаслась  нужной  провизией  и  всем  необходимым,  чтобы провести
несколько  дней  в полном уединении с больной леди. Миссис Рюбель уклонялась
от  ответов  на  вопросы, которые мисс Голкомб, естественно, задавала ей, но
во  всем  остальном  была  внимательна  и  заботлива. Я могу обвинить миссис
Рюбель  только  в  том,  что  она  участвовала  в  бессовестном, недостойном
обмане.
     К  моему великому облегчению, мне позволено не описывать, как отнеслась
мисс  Голкомб  к  сообщению  об  отъезде  леди  Глайд  и  какое  впечатление
произвело  на  нее  позднее  то  страшное  известие,  которое слишком быстро
донеслось  до  нас  в  Блекуотер-Парк. В обоих случаях я постаралась заранее
подготовить  мисс  Голкомб  так  заботливо  и  осторожно,  как могла. Мистер
Доусон  в  течение нескольких дней был нездоров и не мог приехать сразу, как
я  его просила. Но его советы очень помогли мне, когда мне пришлось передать
мисс  Голкомб  ту прискорбную весть. Это было такое печальное время, что мне
и  сейчас  горько  о  нем  вспоминать и писать. Бесценное благо религиозного
утешения,  которым  я  старалась  облегчить  горе  мисс  Голкомб,  долго  не
проникало  в  ее сознание, но верю и горячо надеюсь, что под конец она вняла
ему.  Я  не отходила от нее, пока она не окрепла. Поезд, с которым я уезжала
из  этого  несчастного дома, увозил и ее. Мы с глубокой грустью расстались в
Лондоне.  Я  осталась  у родственников в Айлингтоне, а она поехала к мистеру
Фэрли в Кумберленд.
     Мне  остается  написать  еще несколько строк, прежде чем я закончу свой
грустный отчет. Эти строки продиктованы мне чувством долга.
     Во-первых,  я  хочу  заявить о своем глубоком убеждении, что граф Фоско
совершенно  непричастен  к событиям, о которых я сейчас рассказала. Его ни в
чем  нельзя  упрекнуть.  Как я слышала, возникло весьма серьезное подозрение
против  милорда  графа  -  его  обвиняют  в  страшном  злодеянии.  Однако  я
непоколебимо  верю,  что  милорд  граф  не виноват ни в чем. Если он и помог
сэру  Персивалю  отослать  меня  в  Торкей,  он  поступил  так  под влиянием
заблуждения,  за которое его, как иностранца, незнакомого с нашими обычаями,
нельзя  обвинять.  Если  миссис  Рюбель  появилась  в Блекуотер-Парке по его
инициативе,  это  было  его  несчастьем,  а  не виной, когда эта иностранная
особа   оказалась   столь   низкой,   что  помогла  обману,  придуманному  и
приведенному  в  исполнение хозяином дома. Во имя высшей человеческой морали
я  протестую  против необоснованного и бездоказательного осуждения поступков
милорда графа.
     Во-вторых,  я  хочу  выразить  глубокое  сожаление,  что  никак не могу
вспомнить,  какого  именно  числа  леди  Глайд  уехала  из Блекуотер-Парка в
Лондон.  Мне  сказали,  что  чрезвычайно  важно установить точную дату этого
прискорбного  путешествия, но я тщетно старалась припомнить ее. Помню только
-  это  было  во второй половине июля. Мы все знаем, как трудно по истечении
некоторого  времени  вспомнить  какое-нибудь  число,  если  мы его раньше не
записали.  В  данном  случае  для меня это еще труднее из-за тех тревожных и
путаных  событий,  которые произошли в период отъезда леди Глайд. Я искренне
и  глубоко  сожалею,  что  тогда  же не записала, какого это было числа. Мне
хотелось  бы вспомнить его с той же отчетливостью, с какой я помню лицо моей
бедной  госпожи, когда она так печально поглядела на меня в последний раз из
окна вагона.


РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЮТ РАЗНЫЕ ЛИЦА

1. ОТЧЕТ ЭСТЕР ПИНХОРН, КУХАРКИ,
                    СОСТОЯЩЕЙ В УСЛУЖЕНИИ У ГРАФА ФОСКО

                      (записано с ее собственных слов)

     Должна  сказать,  что,  к