длинный путь из Хемпшира в Лиммеридж. Как
вам   известно,   ее   личную   горничную   удалили,  из  остальных  слуг  в
Блекуотер-Парке  нет  никого,  кто  мог  бы  ее  сопровождать.  Опять  же вы
считаете,  что  останавливаться  на  пути  сюда  в лондонском отеле ей будет
крайне  неудобно. Единым духом я подтверждаю правильность ваших возражений -
единым  духом  я  устраняю  их!  Следите  за  ходом  моей мысли, прошу вас в
последний  раз.  По  возвращении  с  сэром Персивалем в Англию я намеревался
поселиться  в  окрестностях  Лондона.  Это  намерение только что приведено в
исполнение.  Я  снял  небольшой  меблированный  дом в Сэнт-Джонз-Вуд. Будьте
любезны,  заметьте  этот  факт  в совокупности с планом, который я собираюсь
предложить.  Леди Глайд едет в Лондон (путь недолгий!). Я сам встречаю ее на
станции,  сам  везу  переночевать  в  мой  дом,  являющийся также и домом ее
родной  тетушки,  утром  я  сам  отвожу ее на станцию, усаживаю в вагон, она
едет  сюда,  и  ее  собственная  горничная  (которая находится сейчас здесь)
встречает   ее   у   дверцы   кареты.  Вот  план,  подсказанный  родственной
заботливостью,  план,  подсказанный чувством приличия, - вот ваш собственный
долг,   долг   гостеприимства,  симпатии,  покровительства  и  сочувствия  к
обездоленной  леди,  которая  в них так нуждается! Я дружески приглашаю вас,
сэр,  присоединиться  к  моей  родственной  заботливости  во  имя  священных
интересов  нашей  семьи! Я серьезно советую вам написать и отправить со мной
письмо   с   предложением   вашего   гостеприимства   (и   сердца)  и  моего
гостеприимства  (и  сердца) этой оскорбленной и несчастной леди, за чье дело
я ратую!
     Он  махал  в  мою  сторону  своей  страшной ручищей, он ударял по своей
заразной  груди,  он  разглагольствовал  так высокопарно, как будто выступал
передо  мной  в  парламенте.  Пробил  час  принять крайние меры любого рода.
Пробил  час  позвонить  Луи  и  принять  нужные  предосторожности, экстренно
продезинфицировав комнаты.
     И  вдруг  меня  осенила  мысль, гениальная мысль, которая, так сказать,
сразу  убивала  двух  зайцев.  Я  решил отвязаться от утомившего меня вконец
красноречия  графа  и от надоедливых треволнений леди Глайд, согласившись на
просьбу  этого ненавистного иностранца! Я решил сразу же написать письмо. Не
было  никакой  опасности,  что  приглашение  будет принято, ибо, несомненно,
Лора  никогда не согласится уехать из Блекуотер-Парка, пока Мэриан лежит там
больная.  Непонятно,  как  это очаровательно удобное препятствие не пришло в
голову  самому  графу, - он просто до него не додумался! Ужасная мысль, что,
если  я  дам  ему время для размышления, он еще додумается, воодушевила меня
до  такой  потрясающей  степени,  что  я  изо  всех  сил  постарался сесть и
бросился,  буквально  бросился  к  письменным принадлежностям, лежащим подле
меня.  Я  написал  письмо  с такой быстротой, как будто я простой конторский
клерк.  "Дорогая Лора, пожалуйста, приезжайте, когда захотите. Переночуйте в
Лондоне  в доме вашей тетки. Огорчен известием о болезни дорогой Мэриан. Ваш
любящий  дядя".  Держа эту записку на почтительном расстоянии, я протянул ее
графу, откинулся в кресле и сказал:
     - Простите,  вот  все,  что  я  могу  сделать, - я в полной прострации.
Отдохните  и  позавтракайте  внизу,  хорошо?  Приветы  и поклоны всем, и так
далее. До свиданья.
     Но   он  произнес  еще  одну  речь  -  этот  человек  был  положительно
неистощим!  Я  закрыл  глаза,  я  пытался  не  слушать.  Несмотря на все мои
усилия,  кое-что  я все-таки услышал. Неистощимый муж моей сестры поздравлял
себя,  поздравлял меня, поздравлял всех нас с результатами нашего свидания и
наговорил  еще  с  три  короба  о  нашей взаимной симпатии. Он оплакивал мои
недуги,  он  предлагал  выписать  мне рецепт, он умолял меня не забывать его
проповеди  по  поводу  освещения,  он  принимал  мое любезнейшее приглашение
отдохнуть  и позавтракать, он советовал мне ожидать леди Глайд через два-три
дня,  он  заклинал  меня разрешить ему мечтать о нашем будущем свидании и не
огорчать  его  и  себя  нашим  сегодняшним  прощанием,  - он наговорил массу
разной  чепухи,  на  которую  я,  к своей радости, не обратил тогда никакого
внимания   и  которую  теперь  совершенно  не  помню.  Я  услышал,  как  его
сочувственный  голос  постепенно  утихал,  удалялся,  но,  несмотря  на  его
колоссальный  рост,  я так и не услышал его шагов. Он обладал отвратительным
свойством  -  быть  совершенно  бесшумным. Не знаю, когда именно он открыл и
закрыл  двери  за  собой.  Спустя некоторое время после того, как воцарилась
тишина, я наконец осмелился открыть глаза, - его не было.
     Я  позвонил  Луи  и поспешил в ванную комнату. Горячая вода с ароматным
уксусом   -   для  меня,  тщательное  окуривание  моего  кабинета  и  всякие
необходимые   предосторожности   были   тут   же   приняты.   Рад,  что  они
подействовали  успешно.  Зараза  не  распространилась. Днем я хорошо поспал.
Проснулся освеженный и успокоенный.
     Первым  долгом  я осведомился о графе. Неужели мы действительно от него
отделались?  Да.  Он  уехал с дневным поездом. Позавтракал ли он и если так,
то чем? Фруктовым тортом со сливками. Что за человек! Что за пищеварение!
     Надо  ли мне прибавлять еще что-либо к вышеизложенному? Думаю, что нет.
По-моему,   я   добрался   до   границ,   мне  предназначенных.  Последующие
прискорбные  события  произошли, слава богу, не в моем присутствии. Я горячо
надеюсь,  что  никто  не  будет  настолько  бесчувственным,  чтобы  хотя  бы
частично  обвинить  меня  в  чем-либо!  Я  старался  сделать все, что мог. Я
никоим  образом  не  несу  ответственности  за  прискорбное событие, которое
нельзя  было предвидеть. Оно ввергло меня в полную прострацию, - я пострадал
от  него  больше,  чем  кто-либо другой. Мой камердинер Луи (который, право,
привязан  ко  мне по глупости) думает, что мне уж никогда не поправиться. Он
свидетель  того,  что  в данную минуту я диктую ему, держа платок у глаз. Из
справедливости  к  самому себе я обязан присовокупить, что все это случилось
вовсе  не  по  моей  вине! Я совершенно измучен и убит горем. Что я могу еще
сказать?


РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЕТ ЭЛОИЗА МАЙКЛСОН

                    (домоуправительница Блекуотер-Парка)


I

     Меня  попросили  изложить  все, что мне известно о течении болезни мисс
Голкомб   и   об   обстоятельствах,   при   которых  леди  Глайд  уехала  из
Блекуотер-Парка в Лондон.
     Ко  мне обратились с этой просьбой, ибо, как мне сказали, мои показания
необходимы  в интересах истины. Будучи вдовой священника англиканской церкви
(вынужденная,  к  несчастью, идти в услужение), я всегда считала, что истина
превыше  всего.  Только  это и побуждает меня исполнить сию просьбу, чего я,
не  желая  компрометировать себя в связи с этой горестной семейной историей,
не решилась бы сделать ни по каким другим соображениям.
     В  то  время  я  не  вела  никаких записей и потому не могу ручаться за
точность,  но,  думаю,  буду  права,  если скажу, что серьезная болезнь мисс
Голкомб   началась  во  второй  половине  июня.  Час  утреннего  завтрака  в
Блекуотер-Парке  был  поздним.  Завтрак  подавали иногда даже в десять часов
утра,  никогда  не  раньше  половины  десятого.  Мисс  Голкомб обычно первая
спускалась  в  столовую.  В  то  утро,  о  котором я сейчас пишу, она все не
приходила.  После  того  как  семья  собралась  за  столом  и  прождала ее с
четверть  часа,  за  ней послали старшую горничную, - та выбежала из комнаты
мисс  Голкомб  страшно перепуганная. Я встретилась с ней на лестнице и сразу
же  поспешила  в  спальню мисс Голкомб, чтобы посмотреть, в чем дело. Бедная
леди  была  не  в  состоянии  объяснить,  что с ней. Она ходила по комнате с
пером  в  руке  и бредила, горя, как в лихорадке. У нее был страшнейший жар.
Леди  Глайд (я уже не служу у сэра Персиваля и потому будет вполне прилично,
если  я  стану  называть  мою бывшую госпожу по имени, а не "миледи") первая
прибежала  к  ней  из своей спальни. Она так разволновалась и пришла в такое
отчаяние,  что  была  не  в  состоянии  чем-либо  помочь.  Граф  Фоско и его
супруга,  которые  поднялись наверх, были, наоборот, чрезвычайно внимательны
и  всячески  старались  быть  полезными.  Миледи графиня помогла мне уложить
мисс  Голкомб  в  постель.  Милорд  граф  остался в будуаре и послал меня за
домашней  аптечкой,  чтобы, не теряя времени до приезда доктора, приготовить
мисс  Голкомб  лекарство  и  примочки  к  голове.  Примочки мы приложили, но
заставить  мисс  Голкомб  принять  лекарство не могли. Сэр Персиваль взял на
себя  обязанность  послать  за  доктором. Он отправил верхового за ближайшим
врачом - мистером Доусоном из Ок-Лодж.
     Не  прошло  и часа, как приехал мистер Доусон. Он был почтенным пожилым
доктором,  хорошо  известным  в  округе,  и мы очень взволновались, когда он
заявил, что считает болезнь весьма серьезной.
     Милорд   граф  любезно  вступил  в  разговор  с  доктором  и  с  полной
откровенностью  высказал  свое мнение по поводу болезни мисс Голкомб. Мистер
Доусон  не  слишком  любезно  осведомился,  является  ли совет графа советом
доктора,   и,   узнав,   что   это   совет   человека,  изучавшего  медицину
непрофессионально,     возразил,    что    не    привык    советоваться    с
врачами-любителями.  Граф  с  истинно  христианской  кротостью  улыбнулся  и
удалился  из  комнаты. Прежде чем уйти, он предупредил меня, что, если будет
нужен,  его  смогут  найти  в  беседке  на берегу озера. Зачем он отправился
туда,  я  сказать  не  могу.  Он  ушел  и  пробыл в отсутствии до семи часов
вечера,  то  есть  до  самого  обеда.  Возможно,  он  хотел  подать пример и
подчеркнуть,  что в доме должна соблюдаться полнейшая тишина. Это было так в
его характере! Он был так внимателен к другим!
     Ночью  мисс  Голкомб  было очень плохо. Жар то повышался, то падал, и к
утру  ей  стало  еще  хуже.  Так  как  под  рукой не было никакой подходящей
сиделки,  миледи  графиня  и  я поочередно дежурили у ее постели. Леди Глайд
весьма  безрассудно  настаивала,  что  будет  помогать  нам. Но она была так
нервна  и  хрупка,  что не могла спокойно относиться к болезни мисс Голкомб.
Своим  отчаянием  она  только  причиняла  вред  себе  и  не приносила никому
никакой  пользы.  Не  было  на  свете  более  кроткой  и нежной леди, но она
плакала,  она  отчаивалась  и  пугалась.  Из-за  этого  она  была совершенно
непригодна к уходу за мисс Голкомб.
     Утром  сэр  Персиваль  и милорд граф приходили осведомиться о состоянии
больной.
     Сэр  Персиваль  (очевидно,  из-за  огорчения  своей жены и болезни мисс
Голкомб)   выглядел   очень  обеспокоенным  и  взволнованным.  Милорд  граф,
наоборот,  держал  себя с полным достоинством и спокойствием. В одной руке у
него  была  соломенная  шляпа,  а в другой - книга, и он при мне сказал сэру
Персивалю,  что  снова  пойдет  на  озеро заниматься науками. "В доме должна
быть  тишина,  - сказал он. - Мы не должны курить, пока мисс Голкомб болеет.
Идите  вашей дорогой, Персиваль, а я пойду своей. Когда я занимаюсь, я люблю
быть один. До свиданья, миссис Майклсон".
     Сэр  Персиваль  не  был настолько вежлив - пожалуй, будет справедливее,
если  я  скажу, что он не был настолько спокоен, чтобы попрощаться со мной с
той  же любезностью. Безусловно, единственный человек в доме, который всегда
и  при  всех обстоятельствах обращался со мной, как с дамой в несчастье, был
граф.  Он  вел  себя как настоящий аристократ. Он был внимателен ко всем. Он
проявлял  заботу  даже по отношению к одной девушке, по имени Фанни, которая
была  прежде  личной  горничной  леди  Глайд. Когда сэр Персиваль уволил ее,
милорд  граф (который в тот день показывал мне своих миленьких птичек) самым
тщательным  образом  расспрашивал  меня,  что  с  ней дальше будет, куда она
отправится  из  Блекуотер-Парка,  и так далее. Вот в таких мелочах - в таких
деликатных,  заботливых  проявлениях сочувствия - и сказывается преимущество
настоящего  аристократизма  и  воспитанности.  Я  не  прошу  прощения за эти
подробности.  Они  мне  памятны,  и  я  хочу  только  по всей справедливости
воздать  должное  милорду графу, о котором, как мне известно, некоторые лица
не  очень  высокого  мнения.  Аристократ, способный относиться с почтением к
даме  в  несчастье  и  с  отеческой  заботой - к простой служанке, проявляет
чувства  и  принципы  слишком  высокие,  чтобы их не ценить. Я не высказываю
своего  мнения  - я указываю на факты. Мое жизненное правило: "Не судите, да
не  судимы  будете".  Одна из лучших проповедей моего дорогого мужа написана
именно  на  эту  тему. Я постоянно перечитываю ее. Проповедь эта была издана
по  подписке  прихожан  отдельной  брошюрой в первые дни моего вдовства. При
каждом  новом  прочтении  я  извлекаю  из  нее все большую духовную пользу и
назидание.
     Мисс  Голкомб не поправлялась. На вторую ночь ей стало совсем худо. Она
была  под  неусыпным  наблюдением  мистера  Доусона.  Мы  с  миледи графиней
поочередно  исполняли  обязанности  сиделок.  Леди  Глайд настойчиво просила
разрешить  ей  ухаживать  за  мисс  Голкомб  вместе  с  нами,  хотя  мы  обе
уговаривали  ее  отдохнуть.  "Мое  место подле Мэриан, - отвечала она на все
увещания.  -  Как  бы  я  себя  ни  чувствовала, здорова я или нет, никто не
заставит меня отойти от нее".
     К  полудню я сошла вниз, чтобы присмотреть за хозяйством. Час спустя по
дороге  в  комнату больной я встретила милорда графа. В этот день он снова с
раннего  утра  уходил куда-то. Он вошел в холл в прекрасном настроении. В ту
же  минуту  сэр  Персиваль  выглянул  из  библиотеки  и  обратился  к своему
благородному другу крайне резко с таким вопросом:
     - Вы ее нашли?
     Широкое,   приятное   лицо   милорда   графа   покрылось   ямочками  от
благожелательной  улыбки,  но он промолчал. Сэр Персиваль повернул голову и,
заметив  меня  у  подножия  лестницы,  посмотрел  на  меня  очень  сердито и
невежливо.
     - Идите  сюда  и  рассказывайте,  -  сказал он милорду графу. - Когда в
доме есть женщины, они то и дело снуют вверх и вниз по лестнице...
     - Мой  дорогой  Персиваль,  -  кротко  ответил  милорд граф, - у миссис
Майклсон  есть  свои  обязанности.  Прошу  вас  вместе со мной отметить, как
великолепно она их исполняет!.. Как наша страдалица, миссис Майклсон?
     - Ей не лучше, милорд, к моему сожалению.
     - Печально,  весьма  печально!  -  заметил  граф.  - Вы выглядите очень
утомленной,  миссис  Майклсон.  Пора, чтобы кто-нибудь помог вам и моей жене
ухаживать  за  больной.  Думаю,  что  смогу оказать в этом содействие. Ввиду
некоторых  обстоятельств мадам Фоско придется поехать завтра или послезавтра
в  Лондон.  Она  уедет  утром, а к ночи вернется и привезет с собой сиделку,
прекрасного  поведения  и  очень  опытную, которая сейчас не у дел. Моя жена
знает  эту  женщину  с  самой  положительной  стороны. До приезда сиделки не
говорите  о  ней  доктору, прошу вас, ибо к человеку, рекомендованному мной,
он  отнесется  неприязненно. Когда она появится, она безусловно покажет себя
с  наилучшей стороны, и мистеру Доусону придется согласиться, что нет причин
не  брать  ее  на  должность сиделки. Леди Глайд тоже поймет это. Прошу вас,
передайте леди Глайд мое глубокое почтение и искренние симпатии.
     Я  выразила  милорду  графу  свою  признательность  за его любезность и
доброту.  Сэр  Персиваль  нетерпеливо  прервал  меня, позвав своего высокого
друга   (к   сожалению,   должна  отметить,  что  он  употребил  ругательные
выражения) в библиотеку, убеждая графа не заставлять его больше ждать.
     Я  прошла  наверх.  Мы  бедные,  заблудшие  создания,  и как бы ни были
непоколебимы  принципы  женщины,  она не всегда может устоять перед праздным
любопытством.  К  стыду  моему,  должна  признаться,  на  этот  раз праздное
любопытство  восторжествовало  над моими незыблемыми принципами. Меня крайне
заинтересовал  вопрос,  который  сэр  Персиваль задал своему высокому другу,
выглянув  из  библиотеки.  Кого  должен  был  найти  милорд  граф,  гуляя по
Блекуотер-Парку  во время своих ученых изысканий? Очевидно, какую-то женщину
-  это  было  ясно  из  вопроса  сэра  Персиваля.  Мне  не  пришло  в голову
заподозрить  милорда  графа  в  какой бы то ни было нескромности - я слишком
хорошо  знала  его  высоконравственный характер. Я спрашивала себя только об
одном: нашел ли он ее?
     Продолжаю.   Ночь   прошла,  снова  не  принеся  никакого  улучшения  в
состоянии  здоровья  мисс Голкомб. На следующий день ей стало немного лучше.
Через  день после этого миледи графиня, никому из нас не сказав о цели своей
поездки,  уехала с утренним поездом в Лондон. Ее благородный супруг со своей
обычной внимательностью провожал ее на станцию.
     Теперь  я  осталась  ухаживать  за  мисс Голкомб совершенно одна. Ввиду
намерения  леди  Глайд  не  отходить  от  одра больной я предвидела, что мне
придется в дальнейшем ухаживать еще и за ней.
     Единственным  важным  событием  в  тот  день  была  неприятная  стычка,
происшедшая между милордом графом и мистером Доусоном.
     Вернувшись  со  станции, милорд граф вошел в будуар мисс Голкомб, чтобы
справиться  о  ее  здоровье.  Я  вышла из спальни поговорить с ним, а мистер
Доусон  с  леди  Глайд  остались  около больной. Граф по дробно расспрашивал
меня  о лечении и симптомах. Я доложила ему, что лечение было так называемым
"физиологическим",  а  симптомы  в  промежутках  между  вспышками  лихорадки
указывали  на  растущую  слабость  и  полный  упадок сил. В это время мистер
Доусон вышел из спальни.
     - Доброе  утро,  сэр,  -  сказал милорд граф, обращаясь к доктору самым
изысканным  образом,  с  аристократической  настойчивостью,  против  которой
невозможно было устоять. - Боюсь, что никаких признаков улучшения нет?
     - Напротив. Я нахожу, что больная чувствует себя гораздо лучше.
     - Вы все еще настаиваете на вашем методе лечения?
     - Я  настаиваю  на  лечении,  подсказанном  мне  моим  профессиональным
опытом.
     - Разрешите  высказать вам одно замечание по поводу чрезвычайно важного
вопроса  о профессиональном опыте, - заметил милорд граф. - Я не осмеливаюсь
больше  советовать,  я  осмелюсь  только  спросить.  Сэр, вы живете вдали от
гигантских  центров  научной  деятельности - от Лондона и Парижа. Слыхали ли
вы,  что  лихорадку успешно и разумно лечат, подкрепляя ослабевшего пациента
вином,  коньяком,  нашатырным спиртом и хиной? Долетала ли до ваших ушей эта
новая ересь высочайших медицинских светил? Да или нет?
     - Если  б  этот  вопрос  задавал  мне  врач-профессионал,  я был бы рад
ответить  на  него,  - сказал доктор, открывая дверь, чтобы уйти, - но вы не
врач, и, простите, я отказываюсь отвечать вам.
     Получив  эту  пощечину,  милорд  граф,  как  истый  христианин,  кротко
подставил другую щеку и самым любезным образом сказал:
     - До свиданья, мистер Доусон.
     Если  б  мой покойный дорогой муж имел счастье познакомиться с милордом
графом, как высоко он и граф оценили бы друг друга!
     Поздно  вечером с последним поездом вернулась миледи графиня и привезла
с  собой  сиделку из Лондона. Мне сказали, что имя этой особы миссис Рюбель.
Ее внешность и ломаный английский язык выдавали в ней иностранку.
     Я  всегда  воспитывала в себе гуманную снисходительность по отношению к
иностранцам.  Они  не  обладают  нашими преимуществами и благами. В огромном
большинстве   своем  они  воспитаны  в  слепых  заблуждениях  папизма.  Моим
постоянным  правилом  и заповедью, так же как это было постоянным правилом и
заповедью  моего  дорогого  покойного мужа (смотри проповедь XXIX в собрании
проповедей  преподобного  Самюэля  Майклсона,  магистра  богословия),  было:
"Отойди  от  зла и сотвори благо - или: поступай с другими так, как