ены?  В  результате  моего  опрометчивого согласия я
предвидел  такой  лабиринт  треволнений,  что  твердо  решил  предварительно
нащупать  почву,  а  пока что не сдаваться. Поэтому я написал дорогой Мэриан
(поскольку  у  нее  не  было  мужа,  который  мог  бы предъявить на нее свои
права),  чтобы сначала она сама приехала сюда в Лиммеридж для переговоров со
мной.   Я   заверял   ее,  что  приму  нашу  прелестную  Лору  с  превеликим
удовольствием,  но  только  если  Мэриан  удастся  успокоить  мои страхи, не
иначе.
     Промедление  это,  как  я  предчувствовал в то время, кончится тем, что
дорогая  Мэриан  примчится  сюда  в  состоянии  неслыханного негодования и с
хлопанием  дверьми.  С другой стороны, если бы я принял другое решение, сюда
мог  примчаться  сэр Персиваль в состоянии неслыханного негодования и тоже с
хлопанием  дверьми.  Из  этих  двух  негодований  и  грохотов  я предпочитал
негодование  Мэриан,  ибо  к  нему  уже  привык! Соответственно я отослал ей
письмо  с обратной почтой. Во всяком случае, это был выигрыш во времени, и -
о боги небесные! - одно это было уже хорошо!
     Когда  я  нахожусь  в  состоянии  полной прострации (упомянул ли я, что
письмо  Мэриан  повергло меня в полную прострацию?), обычно я прихожу в себя
только  через  три дня. Я был весьма опрометчив - я надеялся, что буду иметь
трехдневный покой. Не тут-то было! Конечно, я его не имел!
     На   третий   день  я  получил  крайне  дерзкое  письмо  от  совершенно
незнакомой   мне   личности.   Личность  называла  себя  компаньоном  нашего
поверенного  в  делах  -  нашего доброго, тупоголового старика Гилмора. Этот
якобы  компаньон  уведомлял  меня,  что получил недавно письмо, адресованное
ему  мисс  Голкомб.  Распечатав конверт, он, к своему изумлению, обнаружил в
нем  всего  только  чистый  лист  бумаги.  Это обстоятельство показалось ему
весьма  подозрительным (его неугомонный юридический нюх подсказывал ему, что
кто-то  тайно  похитил письмо), и он немедленно написал мисс Голкомб. Однако
ответа  на  свое  письмо  он  до  сих  пор  не  получил.  Оказавшись в таком
затруднении,  он, вместо того чтобы действовать согласно здравому смыслу, то
есть  предоставить  все своему течению, бессмысленно надоедал мне вопросами,
не  знаю ли я чего-нибудь обо всем этом. Какого черта должен был я знать обо
всем  этом?  Зачем  будоражить  и  себя и меня? Об этом я и написал ему. Это
было   одно  из  моих  самых  язвительных  писем.  Ничего  более  острого  в
эпистолярном  стиле  я  не  производил  с  той поры, как выгнал в письменной
форме одного крайне надоедливого человека - мистера Уолтера Хартрайта.
     Письмо  мое  возымело  должный  эффект.  Я  больше ничего не получал от
этого юриста.
     Это  было  неудивительно.  Удивительным  было то обстоятельство, что от
Мэриан  не  только  не было никакого ответа, но не было и никаких угрожающих
признаков   ее  появления.  Неожиданное  отсутствие  дорогой  Мэриан  просто
окрылило  меня.  Было  так  приятно и успокоительно прийти к заключению, что
между   моими   женатыми   родственниками  снова  наступил  мир.  Пять  дней
нерушимого  покоя,  чарующего  блаженного  одиночества  почти привели меня в
равновесие.  На  шестой  день  я  почувствовал  себя настолько окрепшим, что
послал   за  моим  фотографом  и  засадил  его  снова  за  работу  -  делать
дагерротипы  моих  сокровищ искусства, имея в виду, как я уже упоминал выше,
усовершенствование  вкусов  всех окрестных варваров. Только я отпустил его в
рабочую  комнату  и  начал  заниматься моими древними монетами, как внезапно
появился Луи с визитной карточкой в руках.
     - Еще  какая-нибудь  молодая  особа?  -  сказал я. - Я ее не приму. При
моем состоянии здоровья молодые особы мне не под силу. Меня нет дома.
     - На этот раз джентльмен, сэр.
     Джентльмен  это,  конечно,  было  другое  дело.  Я взглянул на визитную
карточку.
     Боже милосердный! Иностранный муж моей скучнейшей сестры - граф Фоско!
     Стоит  ли  говорить,  какая  мысль возникла у меня, когда я взглянул на
визитную  карточку  гостя?  Разумеется, не стоит. Сестра моя была замужем за
иностранцем,  и  здравомыслящему человеку могло прийти в голову только одно:
граф явился, чтобы занять у меня денег.
     - Луи,  - сказал я, - как вы думаете, он уйдет, если вы дадите ему пять
шиллингов?
     Луи  был  явно  шокирован. Он невыразимо изумил меня, провозгласив, что
иностранный  муж  моей  сестры  роскошно  одет  и  выглядит,  "как настоящий
богач".   От  этих  сведений  моя  первая  мысль  соответственно  претерпела
некоторое  изменение.  Теперь я был убежден, что у графа имеются собственные
супружеские  треволнения и он приехал, по обычаю членов моей семьи, взвалить
их на мои плечи.
     - Он сказал, по какому делу приехал?
     - Граф  Фоско  приехал,  сэр,  потому,  что мисс Голкомб не в состоянии
сама уехать из Блекуотер-Парка.
     Новые  треволнения!  По-видимому,  не  совсем  его  собственные,  как я
предполагал, но этой дорогой Мэриан. Во всяком случае, треволнения. О боже!
     - Введите его, - сказал я, покорившись своей участи.
     Появление  графа  буквально  ошеломило  меня.  Он  был  так  устрашающе
огромен,  что,  признаюсь, я задрожал. Я был совершенно уверен, что он будет
сотрясать  пол  и повалит все мои сокровища искусства. Он не сделал ни того,
ни   другого.   Он  был  в  премилом  светлом  летнем  костюме,  держался  с
очаровательным  спокойствием и самообладанием и любезно улыбался. Вначале он
произвел  на  меня  превосходное  впечатление.  Это  не  делает  чести  моей
проницательности,   как   покажет   дальнейшее.  Об  этом  не  следовало  бы
упоминать, но я откровенный человек и упоминаю об этом, несмотря ни на что.
     - Разрешите  вам  представиться, мистер Фэрли, - сказал он, - я приехал
из  Блекуотер-Парка  и  имею  счастье  и  честь  быть  супругом мадам Фоско.
Позвольте   мне  в  первый  и  последний  раз  упомянуть  об  этом  огромном
преимуществе  и  умолять  вас  не  относиться  ко  мне  как  к  постороннему
человеку. Прошу вас - не беспокойтесь! Молю вас - не шевелитесь!
     - Вы  очень  любезны,  -  отвечал я. - Я хотел бы иметь достаточно сил,
чтобы приподняться. Счастлив видеть вас в Лиммеридже. Прошу вас, садитесь.
     - Боюсь, что вы очень страдаете сегодня, - сказал граф.
     - Как  обычно,  - сказал я. - Я всего-навсего сплошной клубок нервов, я
только выгляжу человеком.
     - В  свое  время  я  изучил  много  наук,  -  заметил  этот симпатичный
человек.  -  Среди  них  -  и  сложнейший  вопрос о нервах. Могу ли я внести
некоторые  предложения  -  наипростейшие  и  в  то  же время наиглубочайшие?
Разрешите исправить освещение вашей комнаты?
     - Конечно.  Только  будьте  любезны,  следите,  чтобы  свет не падал на
меня.
     Он  подошел к окну. Какой контраст по сравнению с дорогой Мэриан! Какая
внимательность, какая бесшумная походка!
     - Свет,  -  сказал  он  очаровательно интимным тоном, так успокоительно
действующим  на  всякого  инвалида,  -  имеет  первостепенное значение. Свет
возбуждает,  питает,  сохраняет.  Если  бы вы были цветком, мистер Фэрли, вы
тоже  не  могли бы обойтись без него. Следите за мной. Здесь, где сидите вы,
я  закрою  ставни,  чтобы  свет  не  беспокоил вас. Там, где вы не сидите, я
распахну  ставни  навстречу  целительному  солнцу.  Впускайте  свет  в  вашу
комнату,  даже  если  не  переносите  его  на себе. Свет, сэр, заповедан нам
благостным   провидением.   Вы  исполняете  заповеди  провидения  со  своими
поправками. Впускайте свет на таких же условиях.
     Я   счел  все  это  весьма  убедительным  и  заботливым.  Он  бесспорно
понравился мне всей этой историей со светом. Да. Бесспорно.
     - Я  в  смятении,  мистер  Фэрли,  - сказал он, возвращаясь на место, -
клянусь честью, мистер Фэрли, при виде вас я в смятении.
     - Весьма сожалею, уверяю вас. Разрешите спросить: почему?
     - Сэр,  мог  ли  я  войти в эту комнату (где находитесь вы, страдалец),
увидеть  вас  окруженным великолепными произведениями искусства и не понять,
что    вы    человек    необычайно    восприимчивый,   человек   обостренной
чувствительности? Скажите, мог ли я?
     Если  бы  у  меня  хватило  сил приподняться, я бы поклонился ему. Но у
меня  не  было  сил, я мог только слабо улыбнуться в ответ. По существу, это
было то же самое. Мы оба поняли друг друга.
     - Прошу  вас,  следите  за ходом моей мысли, - продолжал граф. - Будучи
человеком  утонченной  чувствительности,  я сижу здесь в присутствии другого
человека  утонченной  чувствительности и сознаю ужасную необходимость ранить
эту    чувствительность    некоторыми    семейными   происшествиями   крайне
меланхолического  порядка.  Каковы  неизбежные последствия этого? Как я имел
честь доложить вам, я в смятении!
     Не  в  эту ли минуту я заподозрил, что он будет надоедать мне? Кажется,
да.
     - Неужели    так   необходимо   упоминать   об   этих   меланхолических
происшествиях?   -   осведомился   я.  -  Выражаясь  нашим  непритязательным
английским языком, граф Фоско, неужели нельзя забыть о них?
     Граф с ужасающей торжественностью вздохнул и покачал головой.
     - Разве мне необходимо знать о них?
     Он  пожал плечами - первый иностранный жест, который он позволил себе с
той   минуты,  как  появился  у  меня  в  комнате,  -  и  устремил  на  меня
пренеприятный,  пронизывающий  взгляд. Мой инстинкт подсказал мне, что лучше
закрыть глаза. Я подчинился своему инстинкту.
     - Только, пожалуйста, осторожнее! - взмолился я. - Кто-нибудь умер?
     - Умер!  -  вскричал  граф с излишней иностранной горячностью. - Мистер
Фэрли,  ваше  национальное самообладание ужасает меня. Ради создателя, что я
такого  сделал  или  сказал,  чтобы  вы  могли  предположить во мне вестника
смерти?
     - Тысяча  извинений,  - отвечал я. - Вы ничего не сделали и не сказали.
Но  в  таких случаях я всегда заранее подготовляюсь к худшему. Это несколько
смягчает  удар,  встречая  его  на  полдороге,  и так далее. Уверяю вас, мне
невыразимо приятно слышать, что никто не умер. Кто-нибудь болен?
     Я  открыл  глаза.  Был  ли  он  очень  желтым,  когда вошел, или сильно
пожелтел  за  последние  две-три  минуты?  Право, не знаю и не могу спросить
Луи, ибо его в это время в комнате не было.
     - Кто-нибудь  болен?  -  повторил  я,  понимая,  что  мое  национальное
самообладание продолжает ужасать его.
     - Да, мистер Фэрли, кто-то болен.
     - Очень огорчен, уверяю вас. Кто из них?
     - К   моему   глубокому  прискорбию,  мисс  Голкомб.  Вероятно,  вы  до
некоторой  степени  были  подготовлены  к этому? Вероятно, когда вы увидели,
что  мисс  Голкомб  не  приехала,  как  вы  ей предлагали, и не написала вам
ответного  письма,  вы,  как любящий дядюшка, разволновались, не заболела ли
она?
     Несомненно,   как   любящий   дядюшка,   я   испытывал  такое  грустное
предчувствие  в  какой-то  из  этих дней, но в ту минуту я совершенно не мог
припомнить,  когда  именно  это  было.  Однако  я  отвечал  утвердительно из
справедливости  к  самому  себе.  Я  был  очень  удивлен.  Болеть  было  так
нетипично  для  дорогой  Мэриан.  Я  мог  предположить  только  какой-нибудь
несчастный  случай,  происшедший  с  нею. Необъезженная верховая лошадь, или
падение с лестницы, или еще что-то в этом роде.
     - Это серьезно? - спросил я.
     - Серьезно?  Без  сомнения, - отвечал он. - Опасно? Надеюсь, что нет. К
несчастью,   мисс   Голкомб   попала   под   проливной   дождь.  Она  сильно
простудилась, а теперь состояние ее осложнилось сильнейшей лихорадкой.
     При   слове  "лихорадка"  я  вспомнил,  что  наглая  личность,  которая
разговаривала   со   мной,   только   что   прибыла  из  Блекуотер-Парка!  Я
почувствовал, что падаю в обморок...
     - Боже милосердный! - сказал я. - Это заразно?
     - Пока  нет,  -  отвечал  он  с  отвратительным  хладнокровием,  -  но,
возможно,  станет  заразным.  Когда  я  уезжал  из Блекуотер-Парка, подобных
удручающих  осложнений  еще  не  было.  Я  питаю глубочайший интерес к этому
случаю,  мистер  Фэрли,  и  пытался  помочь  врачу,  лечащему  мисс Голкомб.
Примите  мои  личные  уверения:  когда  я  наблюдал больную в последний раз,
лихорадка была еще незаразной.
     Принять  его  уверения! Я не принял бы его уверения ни за какие блага в
мире!  Я  не  поверил  бы  даже самой нерушимой из его клятв! Он был слишком
желт,  чтобы  ему можно было поверить! Он выглядел, как вопиющая зараза, как
воплощение  заразы.  Достаточно объемистый, чтобы быть носителем целой тонны
тифозных  бацилл,  он  мог  покрыть  весь  ковер,  по  которому  разгуливал,
скарлатинозной  горячкой!  При  крайней  необходимости  я удивительно быстро
соображаю. Я мгновенно решил отвязаться от него.
     - Будьте  так  добры,  простите  инвалида,  - сказал я, - но длительные
переговоры  любого рода чрезвычайно утомляют меня. Разрешите узнать причину,
по которой вы оказали мне честь вашим посещением?
     Я  горячо  надеялся,  что  этот  толстый  намек  выбьет  его  из колеи,
сконфузит  его,  принудит к вежливым извинениям, короче - заставит его выйти
вон  из комнаты. Напротив! Мои слова только усадили его на стул. Он стал еще
торжественнее,  напыщеннее  и  болтливее.  Он  выставил  вперед два страшных
пальца  и  уставился  на  меня  одним  из  своих пренеприятно проницательных
взглядов.  Что  мне  оставалось  делать? Вообразите себе мое положение сами,
прошу вас. Разве можно его описать? По-моему, нет!
     - Причины  моего  визита,  -  неукротимо продолжал он, - перечислены на
моих  пальцах.  Их  две.  Во-первых,  я  приехал  с  глубочайшим прискорбием
подтвердить,  что  между  сэром Персивалем и леди Глайд происходят печальные
разногласия.  Я ближайший друг сэра Персиваля. Я связан родственными узами с
леди  Глайд,  так  как  женат на ее родной тетке. Я являюсь очевидцем всего,
что  произошло  в  Блекуотер-Парке. Благодаря всему этому я имею возможность
говорить  с полным правом, с уверенностью, с почтительным сожалением. Сэр, я
ставлю  вас  в  известность, как главу семьи леди Глайд, что мисс Голкомб не
преувеличила  ничего  в  своем письме к вам. Я утверждаю: мера, предложенная
этой   превосходной   леди,  -  единственное,  что  избавит  вас  от  ужасов
публичного   скандала.   Временная  разлука  мужа  и  жены  является  мирным
разрешением  этого  труднейшего  вопроса.  Разлучите  их сейчас, и когда все
причины  для  трений  будут  устранены,  я,  имеющий честь обращаться к вам,
предприму  шаги  для  того,  чтобы  образумить сэра Персиваля. Леди Глайд не
виновата,  леди  Глайд  оскорблена,  но  (следите  внимательно за ходом моей
мысли)  именно  поэтому  - упоминаю об этом, сгорая от стыда! - она является
источником  раздражения  для  своего мужа, оставаясь под одной крышей с ним.
Принять  ее  с  полным  правом и приличием может только ваш дом. Примите ее,
прошу вас!
     Вот  это  мило!  На  юге Англии происходит страшная супружеская буря, а
человек   с   тоннами  заразных  бацилл  в  каждой  складке  своего  сюртука
приглашает меня - на севере Англии - принять участие в этом побоище!
     С  той  же  убедительностью,  с  которой  делаю это здесь, я попробовал
указать  ему  на  эту несообразность. Граф неторопливо опустил один из своих
страшных  пальцев,  выставил вперед второй и помчался во весь опор, переехав
меня  на  ходу. У него не хватило даже обычной кучерской любезности крикнуть
мне: "Эй, посторонись!", перед тем как раздавить меня...
     - Следите  снова  за  ходом  моей  мысли,  прошу вас, - говорил он. - Я
изложил  вам  первую  причину.  Вторая  причина,  из-за  которой  я здесь, -
сделать  то,  что  намеревалась сделать мисс Голкомб, если бы ей не помешала
болезнь.  В  Блекуотер-Парке  все  черпают  из моего неистощимого житейского
опыта.  Моего  дружеского  совета  просили  и  по  поводу вашего интересного
письма  к  мисс  Голкомб.  Я  сразу  понял,  ибо  нас с вами роднит взаимная
симпатия,  почему  вы  предварительно  хотели  повидать  ее,  перед  тем как
пригласить  к  себе леди Глайд. Вы совершенно правы, сэр, не решаясь принять
жену,  прежде  чем  не  убедитесь,  что муж не будет этому препятствовать. Я
согласен  с  вами.  Я  согласен  с  тем,  что  такой деликатный предмет, как
семейные  разногласия,  не  изложишь  в  письменной  форме.  Мой приезд сюда
(сопряженный  с  крайними неудобствами для самого меня) сам по себе является
доказательством  моей  чистосердечной искренности. Я, Фоско, я, знающий сэра
Персиваля  лучше,  чем  знает  его  мисс  Голкомб, заверяю вас своим честным
словом,  что  он  не  приблизится  к  вашему  дому и не будет делать попыток
повидать  вас,  пока  его  жена будет здесь жить. Дела сэра Персиваля сильно
пошатнулись.  Предложите ему свободу в обмен на разлуку с леди Глайд. Обещаю
вам,  он  ухватится  за  свободу  и вернется на континент, как только сможет
уехать.  Вы поняли меня? Да, поняли. Есть у вас вопросы ко мне? Если есть, я
здесь,  чтобы  ответить  на  них.  Спрашивайте,  мистер  Фэрли,  спрашивайте
сколько хотите.
     Он   уже  столько  наговорил  и,  к  моему  ужасу,  выглядел  способным
наговорить  еще  во  много раз больше! Из чистого самосохранения я уклонился
от его любезного предложения.
     - Премного  благодарен,  -  ответил  я, - я быстро иду к могиле. В моем
болезненном  состоянии я должен принимать все на веру. Разрешите сделать это
и  в  данном случае. Надеюсь, мы поняли друг друга. Да? Весьма благодарен за
ваше  любезное участие. Если, паче чаяния, я начну поправляться и буду иметь
возможность когда-нибудь еще встретиться с вами...
     Он  встал.  Я  решил,  что  он  уходит.  Нет. Еще разговоры, еще лишние
минуты  для распространения заразы, и у меня в комнате, не забудьте - у меня
в комнате!
     - Одну  минуту!  -  сказал  он.  -  Прежде  чем  я  попрощаюсь  с вами,
разрешите  убедить  вас в одной неотложной необходимости. Дело заключается в
следующем.  Вы  не  должны  ждать выздоровления мисс Голкомб для того, чтобы
принять   у   себя   леди   Глайд.   За   мисс   Голкомб  ухаживают  доктор,
домоправительница,  а  также  опытнейшая  сиделка  -  люди, за преданность и
добросовестность  которых  я  отвечаю  жизнью.  Я  вам  это говорю! Я говорю
также,  что  тревога  и  беспокойство за сестру уже подорвали здоровье самой
леди  Глайд.  У  одра  больной она беспомощна. Отношения ее с мужем день ото
дня  делаются  все  более неприязненными и напряженными. Если вы оставите ее
еще  на  некоторое  время  в  Блекуотер-Парке,  это  не будет способствовать
выздоровлению  мисс  Голкомб,  и  в  то  же  время  вы  подвергнетесь  риску
публичного  скандала,  которого  и  вы,  и  я,  и  все  мы  во имя священных
интересов  нашей семьи всеми силами желали бы избежать. От всей души советую
вам  снять  со  своих  плеч серьезную ответственность за опоздание. Напишите
леди  Глайд, чтобы она немедленно приезжала сюда. Исполните ваш родственный,
ваш  почтенный,  ваш прямой долг, и, что бы ни случилось в будущем, никто ни
в  чем  не  сможет  вас упрекнуть. Я говорю на основании обширного опыта - я
предлагаю вам дружеский совет. Вы его принимаете? Да или нет?
     Я  посмотрел  на него - всего только посмотрел на него, - надеюсь, лицо
мое   совершенно   явно   выражало   изумление  по  поводу  его  необычайной
самоуверенности  и  решимость позвонить Луи, чтобы тот вывел его из комнаты.
Как   это   ни   невероятно,  но  должен  отметить:  выражение  моего  лица,
по-видимому,  не  произвело на него ни малейшего впечатления. У него не было
нервов - очевидно, от рождения у него не было нервов!
     - Вы  колеблетесь?  -  сказал  он.  -  Мистер  Фэрли, я понимаю вас. Вы
считаете  -  вы  видите,  сэр,  как благодаря моей глубокой симпатии к вам я
читаю  ваши сокровеннейшие мысли! - вы считаете, что леди Глайд недостаточно
здорова,  чтобы  одной  проделать