ьте  любезны не забывать, что я не потерплю никаких намеков.
Добропорядочность   моей   репутации  выше  подозрений,  и  моральные  устои
Уэлмингама  (как любит выражаться мой друг священник) не должны оскверняться
никакими  беспринципными  и  развязными  разговорами подобного рода. Если Вы
разрешили  себе усомниться в том, что мой муж был отцом Анны, Вы нанесли мне
грубое   оскорбление.   Если   Вы   чувствовали  и  продолжаете  чувствовать
безнравственное   любопытство   по   этому   поводу,  советую  Вам  в  Ваших
собственных  интересах  его  унять  - раз и навсегда. По эту сторону могилы,
мистер  Хартрайт,  что  бы  ни  случилось  с  нами  в  загробной жизни, Ваше
любопытство никогда не будет удовлетворено.
     Возможно,  после  того,  что  я  сейчас сказала, Вы сочтете необходимым
прислать  мне  письмо  с  извинениями.  Сделайте  это.  Я  отнесусь  к  нему
благосклонно.  Я пойду еще дальше - если Вы захотите повидать меня вторично,
я  приму  Вас.  Хотя  мои  материальные  обстоятельства  и  не пострадали от
недавнего  происшествия,  они  позволяют  мне пригласить Вас всего только на
чашку  чая.  Как  я  Вам  уже  говорила,  я  всегда  жила  по средствам и за
последние  двадцать  лет  сэкономила  достаточно, чтобы прожить остаток моей
жизни  вполне  безбедно. Я не собираюсь уезжать из Уэлмингама. В этом городе
мне  осталось  еще  кое-чего  добиться.  Как  Вы  видели,  священник со мной
здоровается.  Он  женат,  и  жена  его  менее вежлива, чем он. Я намереваюсь
вступить  в  благотворительную  общину  "Доркас" и заставить жену священника
также здороваться со мной.
     Если  Вы  почтите  меня  своим  визитом, имейте в виду - мы будем вести
разговор  только на общие темы. Всякое умышленное напоминание об этом письме
будет  бесполезным. Я решительно откажусь от него. Улики погибли при пожаре,
я знаю. Но считаю, что предосторожности никогда не бывают излишними.
     В  силу этого здесь не называют никаких имен и подписи не будет. Почерк
всюду  измененный,  и  я сама отнесу письмо при обстоятельствах, исключающих
всякую  возможность  доискаться,  что  оно исходит от меня. У Вас нет причин
жаловаться  на  все  эти меры предосторожности. Они не помешали мне изложить
здесь   сведения,   которые  Вам  так  хотелось  иметь,  ввиду  особой  моей
снисходительности  к  Вам, которую бесспорно Вы заслужили. Чай у меня подают
ровно в половине шестого, и мои гренки с маслом никого не ждут.


РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЕТ УОЛТЕР ХАРТРАЙТ


I

     Когда  я  прочитал  бесцеремонное  послание миссис Катерик, моим первым
побуждением  было  уничтожить  его.  Грубое,  наглое с первого до последнего
слова,  оно  с возмутительной настойчивостью связывало меня с катастрофой, к
которой  я  не  имел  никакого  отношения,  и  со  смертью,  которую, рискуя
собственной  жизнью,  я  хотел  предотвратить.  Оно  вызвало во мне глубокое
отвращение.  Я  хотел было уже изорвать его, когда одно соображение удержало
меня, и я решил сохранить письмо еще на некоторое время.
     Это  соображение  не  было  никоим  образом связано с сэром Персивалем.
Сведения,  сообщенные  мне  миссис  Катерик,  только подтверждали мои ранние
догадки.
     Он  совершил  свой  подлог  именно так, как я это предполагал. Молчание
миссис   Катерик   относительно   дубликата  метрической  книги  в  Нолсбери
подтвердило  мою  мысль о том, что ни она, ни сэр Персиваль не подозревали о
его  существовании.  Им  никогда  не приходило в голову, что их преступление
можно  разоблачить путем сравнения подлинника метрической книги с ее копией.
Но  само преступление больше не интересовало меня. Я решил сохранить письмо,
ибо  оно могло понадобиться в будущем для выяснения последней тайны, все еще
неразгаданной  мною,  - о происхождении Анны Катерик. Кто же был ее отцом? В
письме  ее  матери  были две или три фразы, над которыми стоило поразмыслить
на  досуге.  А  сейчас  я  был  слишком занят своей главной задачей и не мог
ничем  отвлекаться.  Но  вопрос  этот  продолжал  меня  интересовать.  Я был
уверен,  что  со временем узнаю, кто был отцом несчастной, которая покоилась
теперь рядом с миссис Фэрли.
     Я  запечатал  письмо  и  тщательно спрятал его, чтобы снова перечитать,
когда настанет время.
     Завтра  был  мой  последний день в Хемпшире. Побывав у мирового судьи в
Нолсбери  и  на  судебном  дознании  в  Уэлмингаме, я мог вернуться в Лондон
дневным или вечерним поездом.
     На  следующее утро я снова пошел на почту, где письмо от Мэриан ожидало
меня,  как обычно. Когда мне его вручили, оно показалось мне очень легким по
весу.  Встревоженный  этим,  я  распечатал его. В конверте была только узкая
полоска бумаги, сложенная вдвое. Торопливым почерком было написано:
     "Возвращайтесь  как  можно  скорее.  Нам пришлось переехать. Приезжайте
прямо  на Гоуверз-Уолк, Фулем Э 5. Я буду ждать вас. Не беспокойтесь о нас -
мы живы и здоровы. Но возвращайтесь! Мэриан".
     Известие,  заключавшееся  в этих строках, известие, которое я мгновенно
связал  с  какой-то  новой попыткой графа Фоско причинить нам вред, потрясло
меня.  Я  застыл  на  месте,  комкая  письмо  в  руках. Что случилось? Какое
коварное  злодеяние  задумал  и совершил граф в мое отсутствие? Прошла целая
ночь  с  той  минуты,  как Мэриан отослала свою записку, - пройдет еще много
часов,  пока  я  смогу  вернуться к ним. Новое несчастье, о котором я еще не
знаю,  возможно,  уже  постигло  их. А я должен оставаться здесь, за столько
миль от них, прикованный к месту по распоряжению судебных властей!
     Не  знаю,  к  чему привели бы мои тревоги и волнения, возможно, я забыл
бы  о  долге  и  чести,  если б не моя вера в Мэриан. Только сознание, что я
могу  всецело  положиться  на нее, помогло мне немного успокоиться и придало
мне   мужество   терпеливо   ждать.   Судебное  дознание  было  моим  первым
препятствием  к  немедленному  возвращению  в  Лондон.  В  назначенный час я
пришел  в  суд.  Присутствие  мое  было формально необходимо, но на этот раз
меня  даже  не вызывали. Эта никому не нужная досадная отсрочка была тяжелым
испытанием,  хотя я старался отвлечься, прислушиваясь как можно внимательнее
к происходящему на суде.
     В  числе  присутствовавших  был  и  лондонский  поверенный  покойного -
мистер  Мерримен,  но  он  ничем  не  мог  помочь  следствию. Он заявил, что
чрезвычайно  удивлен  и  потрясен  случившимся, но не может пролить никакого
света  на  таинственные  обстоятельства  этого  дела.  В  промежутках  между
вызовами  свидетелей он подсказывал следователю вопросы, который тот, в свою
очередь,  задавал  потом  свидетелям,  но и это не дало никаких результатов.
После  тщательного,  настойчивого опроса многих лиц, знавших сэра Персиваля,
опроса,   продолжавшегося   около  трех  часов,  присяжные  вынесли  обычный
вердикт:  смерть  в  результате  несчастного  случая.  К этому присовокупили
официальное  заявление, в котором говорилось, что следствием не установлено,
как  и  кем  были  похищены  ключи,  отчего  произошел пожар и с какой целью
покойный   проник   в   ризницу.  На  этом  судебное  дознание  закончилось.
Поверенному  покойного  поручили  позаботиться  о погребении сэра Персиваля.
Свидетели могли считать себя свободными.
     Не  теряя  ни  минуты  драгоценного  времени,  я расплатился по счету в
отеле  и  нанял экипаж для поездки в Нолсбери. Какой-то джентльмен, стоявший
около  меня  и видевший, что я собираюсь ехать в Нолсбери, вежливо обратился
ко  мне  с  просьбой  разрешить  ему  ехать  со мной, так как он живет в тех
местах. Конечно, я ответил согласием.
     По  дороге  мы,  естественно, говорили на тему, интересовавшую в те дни
всех местных жителей.
     Мой  новый  знакомый  хорошо  знал  поверенного по делам покойного сэра
Персиваля.   Он  обсуждал  с  мистером  Меррименом  положение  дел  умершего
баронета  и  вопрос  о  наследстве.  Материальные затруднения сэра Персиваля
были  широко  известны  во всем графстве, - поверенному не оставалось ничего
другого,  как признать этот факт. Сэр Персиваль погиб, не оставив завещания,
но  даже  если б он его и оставил, все состояние, унаследованное им от жены,
уже  пошло  на  погашение  его  долгов. Наследником поместья был его дальний
родственник,  который  командовал  кораблем,  принадлежащим  Англо-Индийской
компании.  Наследство,  которое  он  теперь  получал,  было сильно отягощено
долгами,  но  само  поместье со временем, если капитан будет бережлив, может
приносить  большие  доходы,  и  в  будущем он мог стать весьма состоятельным
человеком.
     Хотя  я  был  поглощен  мыслью  о  возвращении в Лондон, это сообщение,
подтвердившееся  в  дальнейшем,  было  для меня очень ценным. Я мог считать,
что  мое  молчание  относительно  подлога,  совершенного  сэром  Персивалем,
вполне   оправдано.  Тот,  чьи  права  он  узурпировал,  должен  был  теперь
унаследовать  поместье.  Доход  от  Блекуотер-Парка,  по праву принадлежащий
одному  ему  за  последние  двадцать  три  года,  был растрачен до последней
копейки  покойным сэром Персивалем. Вернуть этот доход было невозможно. Если
б  я  огласил  свое  открытие,  это  никому  не  принесло бы никакой пользы.
Продолжая  хранить  молчание,  я  скрывал  подлинное  лицо человека, который
обманным  путем женился на Лоре. Ради нее я счел за лучшее молчать. Ради нее
я,  рассказывая  всю  эту  историю,  называю всех ее участников вымышленными
именами.
     Я  расстался  со  своим  случайным  спутником  близ Нолсбери и сразу же
отправился   к  мировому  судье.  Как  я  и  предполагал,  никто  не  явился
предъявить  мне  обвинение.  Нужные  формальности  были  соблюдены,  и  меня
отпустили.  Когда  я  выходил  из  городской  ратуши,  мне  подали письмо от
мистера  Доусона.  Он  писал,  что  дела  задержали  его, поэтому он не смог
приехать  и  лично  подтвердить  мне  свою  готовность оказать мне всяческую
помощь,  если  б  она мне понадобилась. Я тут же написал ему в ответ о своей
искренней  благодарности  и о том, что сожалею о невозможности повидать его,
ибо по неотложным делам должен сегодня же вернуться домой.
     Через полчаса экспресс мчал меня в Лондон.


II

     Было  около  десяти  часов  вечера, когда я доехал до Фулема и разыскал
дорогу в Гоуверз-Уолк.
     Лора  и Мэриан встретили меня у дверей. Мне кажется, что до этой минуты
мы  сами  не сознавали, как крепки те узы, которые связывали нас троих. Наша
встреча  была  такой  радостной,  будто  разлука длилась много месяцев, а не
несколько  дней.  У  Мэриан  было измученное, озабоченное лицо. Как только я
увидел  ее,  я  понял,  кто  принял  на себя все удары судьбы и нес на своих
плечах  все  заботы  в  мое  отсутствие.  Лора выглядела несравненно лучше и
оживленнее,  чем  раньше. Мне стало ясно, что Мэриан тщательно скрыла от нее
страшную  смерть  в Старом Уэлмингаме и настоящие причины нашего теперешнего
переезда со старой квартиры.
     Перемена  обстановки,  по-видимому,  очень  обрадовала и заинтересовала
Лору.  Она сочла, что у Мэриан явилась счастливая мысль устроить мне сюрприз
-  переехать  из тесного, шумного, многолюдного городского квартала в тихое,
тенистое  загородное  местечко близ реки. У нее было много планов на будущее
-  она  говорила  о  рисунках,  которые  ей  предстояло  закончить,  о новых
покупателях  и заказчиках, которых я разыскал, о шиллингах и пенсах, которые
она  скопила, и, показав мне свой туго набитый кошелек, гордо предложила мне
взвесить  его  на  руке.  Для меня было радостным сюрпризом увидеть, как она
похорошела  и поправилась, - я этого не ждал. Я был обязан столь неожиданным
счастьем мужеству Мэриан, преданности Мэриан.
     Когда  мы  с  Мэриан  остались  одни  и могли откровенно поговорить обо
всем,   я   попытался   выразить  ей  благодарность  и  восхищение,  которые
переполняли  мое  сердце.  Но благородная, великодушная Мэриан не пожелала и
слушать  меня.  Святое женское самоотречение, отдающее все, ничего не требуя
взамен, было присуще ей всегда и во всем.
     - Я  бы  написала вам более обстоятельно, - сказала она, - но у меня не
было  ни  одной  свободной  минуты...  Вы  выглядите  усталым  и измученным,
Уолтер. Боюсь, что письмо мое очень встревожило вас?
     - Да,  вначале,  - ответил я, - но я успокоился, Мэриан, зная, что могу
всецело  положиться  на  вас.  Прав  ли  я:  этот неожиданный переезд вызван
каким-нибудь новым коварством графа Фоско?
     - Вы  совершенно  правы, - сказала она. - Вчера я видела его и, что еще
хуже, Уолтер, я говорила с ним.
     - Говорили с ним? Он узнал, где мы живем? Он приходил к нам?
     - Да.  Он приходил в дом, но не поднялся к нам. Лора его не видела, она
ни  о чем не подозревает. Я расскажу вам, как это произошло. Верю и надеюсь,
что  опасность  уже  миновала. Вчера я была в гостиной, там, на нашей старой
квартире.  Лора  сидела за столом и рисовала, я ходила по комнате и наводила
порядок.  Подойдя  к окну, я выглянула на улицу. На противоположной стороне,
как  раз  напротив  нашего дома, я увидела графа! Он разговаривал с каким-то
человеком.
     - Он заметил вас в окне?
     - Нет.  По крайней мере, я думала, что не заметил. Я была так потрясена
его  появлением,  что  не  могу  с уверенностью сказать, заметил он меня или
нет.
     - Кто был с ним? Незнакомый человек?
     - Нет,  Уолтер,  знакомый! Как только я опомнилась, я сразу его узнала.
Это был директор лечебницы для умалишенных.
     - Граф показал ему наш дом?
     - Нет.  Они  разговаривали  так  непринужденно,  как  будто  совершенно
случайно  встретились  на  улице.  Я осталась у окна, наблюдая за ними из-за
занавески.  Если  б  в  эту  минуту  Лора  видела  мое  лицо! К счастью, она
углубилась  в свое рисование. Они скоро расстались. Директор лечебницы пошел
в  одну  сторону, а граф - в другую. Я начала надеяться, что встреча их была
действительно  случайной,  и  вдруг увидела: граф вернулся, постоял с минуту
напротив  нашего дома, вынул карандаш, что-то записал, а затем перешел через
улицу  и вошел в лавку под нами. Я выбежала из комнаты, сказав Лоре, что мне
надо  пойти  в  спальню,  а  сама быстро спустилась вниз по лестнице и стала
ждать  с  твердым  намерением  ни  за  что  не пускать его наверх, если б он
попробовал  подняться.  Но  он  не сделал этой попытки. На лестницу из лавки
вышла  продавщица  и, увидев меня, подала мне визитную карточку - большую, с
золотым  обрезом,  с  его  именем  и  гербом.  На оборотной стороне визитной
карточки   было   написано:  "Дражайшая  леди  (да,  этот  негодяй  все  еще
обращается  ко  мне  в  таких  выражениях!), дражайшая леди, умоляю вас - на
одно  слово!  По  серьезному  делу  -  оно  касается  нас  обоих". В крайней
необходимости  человек  соображает мгновенно. Я сразу поняла, что оставаться
в  неведении относительно намерений такого человека, как граф Фоско, было бы
непростительной,  роковой  ошибкой. Я поняла, что обязана согласиться на его
просьбу  и  повидать  его.  "Попросите  джентльмена  подождать  меня внизу у
выхода",  -  сказала  я.  Я  побежала к себе за капором и шалью. Я не хотела
разговаривать  с  ним  на  лестнице.  У него такой звучный, густой голос - я
боялась,  что Лора услышит его, даже если мы будем разговаривать в лавке. Не
прошло  и минуты, как я была уже внизу и открывала входную дверь. Он подошел
ко  мне  с  учтивым  поклоном  и зловещей улыбкой. Он был в глубоком трауре.
Вокруг  нас  стояли  праздные  зеваки,  женщины и мальчишки и глазели на его
огромную,  внушительную  фигуру, на его великолепный черный костюм и палку с
золотым  набалдашником.  Как  только  я  его  увидела, меня охватили ужасные
воспоминания  о  Блекуотере.  Мое  отвращение  к нему воскресло, когда, сняв
шляпу  и  отвесив мне величественный поклон, он заговорил со мной так, будто
мы с ним расстались только вчера в самых приятельских отношениях.
     - Вы помните, о чем он говорил?
     - Я  не  в  силах  повторить  этого,  Уолтер! Сейчас вы узнаете, что он
сказал  о  вас,  но  я  не  стану  повторять того, что он сказал мне. Наглая
приторность  его  письма бледнеет по сравнению с тем, что он говорил! У меня
руки  дрожали  от  желания  дать ему пощечину! Но я только изорвала в клочки
под  моей  шалью  его  визитную  карточку. Я молчала и уходила все дальше от
дома  (боясь,  что Лора может увидеть нас из окна), а он, ласково протестуя,
следовал  за  мной.  Завернув  за угол, я остановилась и спросила, зачем ему
понадобилось  видеть меня. Он отвечал, что ему необходимо, во-первых, если я
не  возражаю,  выразить  мне  свои чувства. Но я не пожелала слушать про его
чувства.  Во-вторых, повторить предостережение, почтительно изложенное в его
письме.    Я    спросила,    чем   вызвана   необходимость   повторять   это
предостережение.   Он   отвесил   поклон,  улыбнулся  и  сказал,  что  готов
объяснить.  Мои  страхи  и опасения полностью оправдались, Уолтер. Я сказала
вам,  помните,  что  сэр  Персиваль  слишком  упрям,  чтобы прислушиваться к
советам  своего  друга относительно вас; я сказала, что граф не опасен, пока
не почувствует угрозы собственным интересам и не перейдет к действиям.
     - Я помню, Мэриан.
     - Так  вот,  слушайте  дальше.  По словам графа, сэр Персиваль отклонил
его  совет.  Сэром  Персивалем руководило только его собственное упрямство и
ненависть  к вам. Граф предоставил ему поступать по своему усмотрению, но на
всякий  случай  решил  установить,  где  мы  проживаем. Когда вы вернулись в
первый  раз  из  Хемпшира,  Уолтер,  вас  выследили  те  же  самые люди, что
сторожили  вас  у конторы мистера Кирла. Сам граф шел с ними до дверей нашей
квартиры.  Он  не  рассказал  мне, как им удалось остаться незамеченными. Он
выяснил,  где мы живем, но не воспользовался этим, пока не получил сообщение
о  смерти  сэра  Персиваля,  а  тогда  взялся  за дело сам, предполагая, что
теперь  вы  займетесь  им  как  сообщником покойного. Он немедленно снесся с
директором  лечебницы  и  решил  привести  его  сюда, к дому, где скрывалась
убежавшая  пациентка,  уверенный,  что,  чем  бы это ни кончилось, вы будете
немедленно   вовлечены   в  нескончаемые  судебные  препирательства,  а  это
затруднит  ваш переход к наступлению против него. Таково было его намерение,
как   он  мне  сам  в  этом  признался.  Единственное  соображение,  которое
остановило его в последнюю минуту...
     - Да?
     - Мне  трудно  говорить  об  этом,  Уолтер,  но  я  скажу. Единственным
соображением,  остановившим графа, была я! Не могу выразить, какой униженной
я  себя чувствую при этой мысли! Единственное слабое место в характере этого
стального  человека  -  это  его преклонение передо мной, как он говорит. Из
чувства  собственного  достоинства  я  пыталась  долго не верить ему, но его
взгляды,  его поступки убеждают меня в этой постыдной истине. В глазах этого
чудовища,  этого  злодея  блеснули  слезы,  когда  он  говорил  со мной. Да,
Уолтер,  он  заявил,  что  в ту минуту, когда он собирался указать директору
нашу  квартиру,  он  подумал  о  том,  как  я буду страдать, если меня снова
разлучат  с Лорой, он подумал о моей ответственности, если б меня обвинили в
устройстве  ее  побега.  Он  вторично  пошел  на  риск  (хотя  и ждет от вас
всяческих  неприятностей, Уолтер) и не указал нашей квартиры - ради меня. Он
просил  только  об  одном: чтобы я помнила о его самопожертвовании и умерила
ваш  пыл  -  ради  самой  себя!  В  моих собственных интересах! Интересах, о
которых  ему,  возможно, никогда уже не удастся говорить со мной. Я не пошла
на  эту  сделку  - я бы скорей умерла, чем согласилась! Можно верить ему или
нет,  лгал  он  или  говорил  правду,  что  отослал  директора лечебницы под
каким-то  предлогом,  но  я  сама  видела, как тот ушел, даже не посмотрев в
нашу сторону, не поглядев на наше окно...
     - Я  верю,  что  граф  говорил  правду,  Мэриан.  Самые лучшие из людей
бывают  непосл