олько в том случае, если б ее дядя Фредерик умер, не оставив ребенка
мужского пола.
     Значит,  если  только  мистер  Фредерик  Фэрли  не женится и не оставит
наследника  (а  ни  того  ни другого от него никак нельзя было ожидать), его
племянница  Лора  должна  была  получить  поместье  после его смерти, но это
необходимо отметить - только в пожизненное владение.
     Если  бы  она умерла незамужней девицей или бездетной, поместье перешло
бы  к  ее  двоюродной сестре Магдалене, дочери мистера Артура Фэрли. Если бы
она,  то  есть  Лора  Фэрли,  вышла замуж, обеспечив себя надлежащим брачным
контрактом  -  иными  словами,  контрактом,  который  я  намерен был для нее
составить,  -  доход  от поместья (верные три тысячи фунтов в год) при жизни
был  бы  в  ее  распоряжении.  Если  бы  она  умерла раньше своего мужа, он,
естественно,  мог надеяться на этот доход в продолжение своей жизни. Если бы
у  нее  родился  сын,  этот  сын  стал  бы  наследником Лиммериджа вместо ее
двоюродной  сестры  Магдалены.  Таким образом, женитьба на мисс Фэрли сулила
сэру  Персивалю  после смерти мистера Фредерика Фэрли, во-первых, три тысячи
фунтов  в  год  (при  жизни  жены  с  ее  разрешения, а после ее смерти - на
законном  основании,  если  он  ее переживет) и, во-вторых, переход поместья
Лиммеридж по наследству к его сыну, если таковой родится.
     Вот  и  все  касательно  недвижимого  имущества  или  доходов от него в
случае  замужества мисс Фэрли. Относительно этого пункта в брачном контракте
между  поверенным  сэра  Персиваля Глайда и мной не могло возникнуть никаких
разногласий или других трудностей.
     Рассмотрим  теперь  вопрос  о денежном капитале, который являлся личной
собственностью   мисс   Фэрли.   Она  должна  была  получить  его  к  своему
совершеннолетию.  Эта часть ее наследства представляла сама по себе солидное
состояние.  Оно  переходило  к  ней по завещанию ее отца и достигало суммы в
двадцать  тысяч  фунтов.  Помимо  того,  она  имела еще пожизненный доход от
суммы  в  десять  тысяч  фунтов.  В случае ее смерти эти десять тысяч должны
были  перейти  к  ее родной тетке Элеоноре, единственной сестре ее покойного
отца.  Для  того  чтобы помочь читателю разобраться в этих семейных делах, я
задержусь  на  минуту,  чтобы  объяснить, почему тетка наследовала эту сумму
только по смерти племянницы.
     Мистер  Филипп  Фэрли  был  в  прекрасных  отношениях  со своей сестрой
Элеонорой  до  тех  пор,  пока  она  оставалась  незамужней.  Но  когда, уже
немолодой,  она  вышла  замуж за одного итальянского джентльмена, по фамилии
Фоско,  правильнее  сказать  -  за  знатного  итальянца,  ибо он носил титул
графа,  -  мистер  Фэрли так нетерпимо отнесся к ее замужеству, что порвал с
ней  все  отношения  и  даже вычеркнул ее имя из своего завещания. Остальные
члены  семьи  сочли  его  отрицательное  отношение  к браку сестры более или
менее  необоснованным.  Граф  Фоско,  хоть  и не богатый человек, был все же
отнюдь  не  нищий  искатель  приключений.  Он  имел  небольшой, но приличный
собственный  доход, много лет жил в Англии и принадлежал к высшему обществу.
Но  все это ничего не значило для мистера Фэрли. Он был англичанином старого
закала  во  многих  отношениях и ненавидел иностранцев только за то, что они
иностранцы.  Позднее,  по  настоянию  мисс  Лоры Фэрли, он все же согласился
снова  вписать  имя  сестры  в свое завещание при условии, что та унаследует
деньги  только  после смерти его дочери, а доход с этой суммы в десять тысяч
фунтов  будет  в  пожизненном  пользовании  его  дочери, то есть Лоры Фэрли.
Капитал  же,  если бы тетка умерла раньше племянницы, переходил к двоюродной
сестре   мисс   Фэрли  -  Магдалене.  Принимая  во  внимание  возраст  обеих
наследниц,  шансы  тетки  получить  десять  тысяч  фунтов, естественно, были
чрезвычайно  сомнительными.  Крайне обиженная несправедливостью брата, мадам
Фоско  отказалась  встречаться  с племянницей и не желала верить, что только
благодаря вмешательству мисс Фэрли ее имя снова фигурировало в завещании.
     Такова  история  этих десяти тысяч. По этому поводу никаких разногласий
с  поверенным  сэра  Персиваля тоже не могло возникнуть. Доходы с этой суммы
должна  была  получать  жена  сэра  Персиваля,  а  капитал переходил к тетке
только по смерти племянницы.
     Изложив  все эти предварительные обстоятельства, я могу наконец подойти
к тому, в чем заключалась суть всего дела: к двадцати тысячам фунтов.
     По  достижении двадцати одного года мисс Фэрли должна была получить эту
сумму  в  полную собственность и могла распоряжаться ею в зависимости от тех
условий,  которые  мне  удалось  бы  выговорить  в ее пользу при составлении
брачного  контракта.  Остальные  пункты  контракта были чисто формальными, о
них  можно  здесь  и  не упоминать. Но пункт, касающийся этих денег, слишком
важен, чтобы не остановиться на нем. Я сделаю это вкратце.
     Я  намеревался  договориться  о  двадцати тысячах фунтов таким образом:
капитал  должен  был  давать  пожизненный  доход самой леди; после ее смерти
этим  доходом  должен  был  пожизненно  пользоваться  сэр Персиваль Глайд, а
капитал наследовали дети от этого брака.
     В  случае  бездетности  сама  леди  могла  распорядиться этой суммой по
своему  усмотрению,  ввиду чего я оставлял за ней право составить завещание.
Это  означало:  если  бы леди Глайд умерла бездетной, ее сводная сестра мисс
Голкомб  и  те  из родных и друзей, кого она желала бы облагодетельствовать,
могли  наследовать  по  смерти  ее  мужа  суммы,  которые  она им оставляла.
Однако,  если  бы  после нее остались дети, - естественно, весь этот капитал
переходил  к  ним.  Таковы  были  условия,  вписанные мною в проект брачного
контракта.  И  читатель  не  может  не согласиться, по-моему, с тем, что они
были справедливы и беспристрастны.
     Посмотрим, как отнесся к моему предложению поверенный будущего мужа.
     Я  был  чрезвычайно загружен делами, когда получил письмо мисс Голкомб.
Но  я  выкроил  время  и  составил  брачный контракт. Менее чем через неделю
после  того,  как  мисс Голкомб известила меня о предстоящем браке, я послал
брачный контракт на одобрение поверенному сэра Персиваля.
     Через  два  дня  поверенный  баронета  прислал  мне документы обратно с
отметками  и  примечаниями.  В  общем, его возражения были самыми пустячными
или  чисто техническими, пока дело не касалось двадцати тысяч фунтов. Против
этого  пункта  стояли  строки, подчеркнутые красными чернилами. Они гласили:
"Неприемлемо.  Капитал  целиком  переходит  к  сэру  Персивалю  Глайду в том
случае, если он переживет свою жену и у них не будет детей".
     Это  значило,  что  ни  одна  копейка не достанется ни мисс Голкомб, ни
кому-либо  из родственников или друзей леди Глайд. Если она умрет бездетной,
весь капитал очутится в кармане ее мужа.
     На  это  дерзкое  предложение  я ответил так резко и кратко, как только
мог:
     "Дорогой    сэр!    Относительно   брачного   контракта   мисс   Фэрли.
Безоговорочно  настаиваю  на  пункте,  против  которого  вы  возражаете. Ваш
такой-то".  Через  четверть  часа  я  получил:  "Дорогой  сэр!  Относительно
брачного   контракта   мисс  Фэрли.  Безоговорочно  настаиваю  на  том,  что
подчеркнуто красными чернилами и против чего вы возражаете. Ваш такой-то".
     Иными  словами,  мы  зашли в тупик, и нам не оставалось ничего другого,
как посовещаться с нашими клиентами.
     Как  известно,  моим  клиентом, поелику мисс Фэрли не было еще двадцати
одного  года,  был  ее опекун мистер Фэрли. Я сразу же написал ему, изложив,
как  обстояло  дело,  и  не  только  настаивал  на  том,  чтобы он поддержал
выдвинутое  мною  условие,  но  и подробно объяснил ему те корыстные мотивы,
которые скрывались за возражением относительно двадцати тысяч фунтов.
     Познакомившись  с  делами  сэра  Персиваля, я выяснил, что долги на его
собственном   поместье   были   огромны  и  что  его  доходы,  ранее  весьма
значительные,  сводились  в настоящее время к такой малой сумме, которая для
человека  его положения была просто ничтожной. Сэр Персиваль крайне нуждался
в  свободных  деньгах, и возражение его поверенного против одного из условий
брачного  контракта  было  не  чем  иным,  как  откровенным  и эгоистическим
подтверждением этого факта.
     Ответ   мистера  Фэрли  пришел  на  другой  день  и  оказался  донельзя
уклончивым   и  неопределенным.  В  переводе  на  удобопонятный  язык  ответ
сводился  к следующему: "Не будет ли дорогой Гилмор настолько любезен, чтобы
не  беспокоить  своего  друга  и клиента такими пустяками, как забота о том,
что  может  произойти в будущем? Может ли быть, чтобы молодая двадцатилетняя
женщина  умерла  раньше  сорокапятилетнего  мужчины - и к тому же не народив
детей?  С другой стороны, можно ли недооценивать в этом суетном мире великое
значение  безмятежного покоя? Если в обмен на такой жалкий земной вздор, как
перспектива  получить в отдаленном будущем двадцать тысяч фунтов, предлагают
такое  блаженство,  как  безмятежный  покой,  разве  это не выгодная сделка?
Безусловно, да. Так почему же не согласиться на нее?"
     Я  с  возмущением  отшвырнул от себя письмо. В ту минуту, как оно упало
на  пол,  раздался  стук  в  дверь,  и  в  контору  вошел  мистер  Мерримен,
поверенный  сэра  Персиваля.  В  нашей  среде много разновидностей хитрейших
юристов,  но  труднее  всего,  как  я  считаю, иметь дело с теми из них, кто
водит  вас  за  нос  под  личиной  неизменного благодушия. Безнадежнее всего
иметь  дело  с  толстыми,  упитанными,  дружелюбно  улыбающимися  коллегами.
Мистер Мерримен принадлежал именно к таковым.
     - Как   поживает   милейший   мистер   Гилмор?   -   начал   он,   сияя
приветливостью.  -  Счастлив видеть вас, сэр, в таком великолепном здоровье.
Я  проходил  мимо  и  решил зайти к вам на случай, если вам есть что сказать
мне.  Давайте покончим с нашим небольшим разногласием. Вы уже получили ответ
от вашего клиента?
     - Да. А вы от вашего?
     - Дражайший  сэр!  Я  хотел бы, о, как я хотел бы, чтобы он снял с моих
плеч  всякую ответственность, но он так упрям, скажем лучше - так настойчив,
что  не  желает  сделать  это!  "Мерримен,  -  сказал  он, - поступайте, как
находите  правильным,  и  считайте,  что  я  ни во что не вмешиваюсь, пока с
делами  не  будет  покончено".  Вот слова сэра Персиваля. Он произнес их две
недели  назад,  я могу только заставить его повторить то же самое, не более.
Я,  как  вы знаете, мистер Гилмор, уступчивый человек. Уверяю вас, в частной
беседе,  конечно,  что  лично я тут же вычеркнул бы свое примечание. Но если
сэр  Персиваль не желает сам заботиться о своих интересах и слепо доверяется
мне,  что мне остается, как не защищать его интересы? Я связан по рукам - вы
согласны со мной, дорогой сэр? - я связан по рукам.
     - Иными словами, вы настаиваете на вашей оговорке? - сказал я.
     - Да,  черт побери! У меня нет другого выхода. - Он подошел погреться у
камина, напевая себе под нос какую-то пошлую песенку.
     - Что  говорит  ваша сторона? - продолжал он. - Скажите, прошу вас, что
говорит ваш клиент?
     Мне  было стыдно рассказывать ему об этом. Я попробовал выиграть время.
По  правде  сказать,  я  пошел даже дальше. Мои деловые инстинкты взяли верх
над моим благоразумием, и я попытался сторговаться с ним.
     - Двадцать  тысяч фунтов - слишком крупная сумма, чтобы друзья леди так
сразу и отдали ее, - сказал я.
     - Совершенно  верно, - ответил мистер Мерримен, задумчиво глядя вниз на
свои ботинки. - Очень метко сказано, сэр, очень метко.
     - Возможно,  что  компромисс,  обоюдно  устраивающий  и  жениха и семью
леди,  не  испугал  бы моего клиента, - продолжал я. - Ну, не упрямьтесь! Мы
можем полюбовно договориться об этой сумме. Каков ваш минимум?
     - Наш  минимум,  -  сказал  мистер  Мерримен,  - равняется девятнадцати
тысячам   девятьсот  девяносто  девяти  фунтам  одиннадцати  пенсам  и  трем
фартингам! Ха-ха-ха! Не могу не сострить. Люблю хорошую шутку!
     - Милая  шуточка!  -  заметил  я.  -  Она  стоит как раз того фартинга,
который вы позабыли.
     Мистер  Мерримен  был в восторге. Стены задрожали от его хохота. Но мне
было  не  до  шуток,  и  я  снова  заговорил  о  делах, чтобы закончить наше
свидание.
     - Сегодня  пятница,  -  сказал  я,  -  дайте  нам время до вторника для
окончательного ответа.
     - С  удовольствием,  -  отвечал мистер Мерримен, - даже дольше, дорогой
сэр,  если  желаете. - Он взял шляпу и собрался уже уходить, но обратился ко
мне  снова. - Кстати, - сказал он, - ваш кумберлендский клиент ничего больше
не слышал про женщину с анонимным письмом?
     - Нет, ничего, - ответил я. - Удалось ли вам ее выследить?
     - Нет  еще,  -  отвечал  мой  коллега.  -  Но  мы  не  отчаиваемся. Сэр
Персиваль  подозревает,  что  кто-то  прячет  ее,  и  мы  с  кого-то глаз не
спускаем.
     - Вы  подозреваете  старуху, что была с ней в Кумберленде, да? - сказал
я.
     - О  нет,  сэр, кого-то другого, - отвечал мистер Мерримен, - мы еще не
зацапали  старуху.  Наш  "кто-то"  -  мужчина.  Мы  следим  за  ним здесь, в
Лондоне.  Мы  сильно  подозреваем, что он принимал участие в ее побеге. Дело
не  обошлось  без его помощи. Сэр Персиваль хотел допросить его сразу же, но
я   сказал:  "Нет,  мы  только  спугнем  его  вопросами  -  надо  выждать  и
понаблюдать  за  ним.  Посмотрим,  что  дальше  будет". Опасно оставлять эту
женщину  на  свободе,  мистер  Гилмор,  -  неизвестно,  что  она  может  еще
натворить...  Счастливо  оставаться, дорогой сэр. Надеюсь, во вторник я буду
иметь  удовольствие  получить  от  вас  весточку.  - Он любезно осклабился и
вышел.
     Я   довольно  рассеянно  прислушивался  к  тому,  что  рассказывал  мой
коллега.  Я был так озабочен брачным контрактом, что пропустил мимо ушей все
остальное. Оставшись один, я снова начал размышлять, как поступить дальше.
     Если  бы  дело  касалось любого другого из моих клиентов, я составил бы
контракт  в  соответствии  с  полученными  указаниями,  как  бы  это ни было
неприятно  мне  самому.  Но я не мог отнестись с таким деловым равнодушием к
мисс  Фэрли.  Я  был  по-настоящему  привязан  к  ней,  я  с  благодарностью
вспоминал,  что  ее  отец  был не только моим клиентом, но и близким другом.
Когда  я  составлял ее брачный контракт, я чувствовал к ней то же самое, что
чувствовал  бы  к  родной  дочери,  не  будь  я старым холостяком. Поэтому я
решил,  не  считаясь  с собственными неудобствами и затруднениями, во что бы
то  ни  стало  защищать  ее  интересы.  Писать  мистеру  Фэрли вторично было
совершенно   бесполезно,  он  только  снова  выскользнул  бы  из  моих  рук.
Возможно,  что  личное свидание с ним и личные переговоры принесли бы больше
пользы.  На  следующий  день  была  суббота. Я решил, что придется поразмять
свои  старые  кости  и  съездить  в  Кумберленд,  чтобы попытаться уговорить
мистера   Фэрли   принять   справедливое,  разумное  и  правильное  решение.
Бесспорно,  шансов  на  удачу  было  мало,  но,  по  крайней  мере,  совесть
перестала  бы  мучить  меня. Я сделал бы все, что мог сделать человек в моем
положении, для защиты интересов единственной дочери своего старого друга.
     В  субботу  была  прекрасная погода, сияло солнце, ветер дул в западном
направлении.  Последнее время я опять чувствовал, будто мою голову стягивает
обруч,  и  страдал от головных болей, - два года назад доктор в связи с этим
серьезно  предостерег меня, - поэтому я решил пройтись по свежему воздуху. Я
отправил  чемодан  на  вокзал,  а  сам  пошел  туда пешком. Когда я вышел на
Холборн,  какой-то  человек,  быстро  шедший  мне  навстречу,  остановился и
заговорил со мной. Это был Уолтер Хартрайт.
     Если  бы  он  не  поклонился мне первый, я бы, конечно, прошел мимо. Он
так  изменился,  что  я с трудом его узнал. Он был бледный и худой, держался
как-то  неуверенно  и  все  время  озирался  по  сторонам.  Я  помнил  его в
Лиммеридже  всегда  аккуратным  и  подтянутым.  Но  на  этот  раз он был так
небрежно  одет,  что,  право,  если бы один из моих клерков появился в таком
виде, мне было бы стыдно за него.
     - Вы  давно вернулись из Кумберленда? - спросил он. - Я получил на днях
письмо  от  мисс  Голкомб. Я знаю, что объяснения сэра Персиваля Глайда были
признаны  удовлетворительными.  Скоро  ли  будет  свадьба?  Может  быть,  вы
знаете, мистер Гилмор?
     Он  говорил так быстро и в то же время так конфузился, что его с трудом
можно  было  понять.  Если  он  и  жил в Лиммеридже на равной ноге с членами
семьи   Фэрли,   это   еще  не  давало  ему  права,  с  моей  точки  зрения,
расспрашивать меня об их делах. Я решил поставить его на место.
     - Поживем  -  увидим,  мистер Хартрайт, - сказал я. - Поживем - увидим.
Пожалуй,  мы  правильно поступим, если будем следить в газетах за сообщением
о  свадьбе.  Извините,  если я замечу, что, к сожалению, сейчас вы выглядите
хуже, чем когда мы с вами расстались.
     Легкая  судорога  пробежала  по  его лицу, я почти пожалел, что ответил
ему так сдержанно.
     - Я  не  имею  права  спрашивать о ее свадьбе, - сказал он с горечью. -
Мне,  как  и другим, придется прочитать об этом в газетах... Да, - продолжал
он,  прежде  чем  я успел ответить, - последнее время я не очень хорошо себя
чувствую.  Мне  хочется  переменить обстановку и работу. У вас обширный круг
знакомых,  мистер  Гилмор.  Если  вы  услышите, что какой-нибудь заграничной
экспедиции  нужен  художник  и  вам  некого  будет рекомендовать, я буду вам
очень  благодарен,  если вы вспомните обо мне. Я ручаюсь, что аттестации мои
в  порядке,  а  мне  самому  безразлично,  куда ехать, за какие океаны, и на
какой срок.
     Говоря  это,  он  озирался  по  сторонам.  Вид  у  него  был  странный,
загнанный, как будто среди пешеходов был кто-то, кто следил за ним.
     - Если  я  узнаю  о  чем-либо подходящем, я не премину известить вас, -
сказал  я,  а  затем  прибавил:  -  Я  еду сегодня в Лиммеридж по делу. Мисс
Голкомб и мисс Фэрли уехали погостить к каким-то знакомым в Йоркшир.
     Глаза  его  оживились.  Казалось, он хочет что-то спросить, но лицо его
снова  передернулось  от  волнения.  Он  схватил мою руку, крепко пожал ее и
ушел,  так  и не сказав больше ни единого слова. Я обернулся и посмотрел ему
вслед  с некоторым сожалением, хотя он и был для меня почти чужим человеком.
Благодаря  моей  профессии  я достаточно хорошо разбираюсь в молодых людях и
могу  сразу  определить по внешним признакам, когда они сбиваются с пути. По
дороге  на  вокзал  я,  к сожалению, сильно усомнился в будущем благополучии
мистера Хартрайта.


IV

     Выехав  рано  утром  из  Лондона,  я  прибыл  в  Лиммеридж к обеду. Дом
показался  мне  донельзя  пустым  и  скучным.  Я  думал,  что за отсутствием
молодых  леди  миссис  Вэзи  составит  мне  компанию за обедом. Но у нее был
насморк,  и  она  сидела  у  себя в комнате. Удивленные моим приездом, слуги
хлопотали   и   нелепо   суетились.  Даже  дворецкий,  достаточно  старый  и
умудренный  опытом,  чтобы  понимать, что делает, подал мне бутылку ледяного
портвейна.
     Вести  о здоровье мистера Фэрли были такими, как всегда. Когда я послал
сказать  ему о моем приезде, мне ответили, что он с восторгом примет меня на
следующее  утро, но на сегодняшний вечер это внезапное известие повергло его
в  полную  прострацию,  вызвав  жесточайшее  сердцебиение.  Всю ночь жалобно
завывал  ветер,  и  в  пустом доме то тут, то там гулко раздавались какие-то
скрипы  и трески. Я плохо выспался и в отвратительном настроении позавтракал
утром в столовой в полнейшем одиночестве.
     В  десять  часов меня отвели в апартаменты мистера Фэрли. Он был у себя
в  гостиной, в своем кресле и в обычном несносном настроении. Когда я вошел,
его  камердинер  стоял  перед  ним  навытяжку с тяжелейшей охап