из беседки, медленно, крадучись пошла прочь и скрылась из
моих глаз.
     - Ты, конечно, последовала за ней?
     - Да,  я  так  встревожилась,  что решила идти за ней. Только я встала,
как  она  снова появилась у входа. "А тайна? - шепнула я ей. - Подождите, вы
должны  рассказать мне про тайну!" Она схватила меня за руку и посмотрела на
меня  дикими,  испуганными глазами. "Не сейчас, - сказала она. - Мы не одни,
за  нами следят. Приходите сюда завтра в это же время одна - помните, только
вы одна". Она поспешно втолкнула меня в беседку, и больше я ее не видела.
     - О  Лора,  Лора,  еще  одна  упущенная  возможность!  Если бы я была с
тобой, она бы так не убежала! В какую сторону она ушла?
     - Налево, туда, где лес спускается к самому берегу.
     - Ты побежала за ней? Окликнула?
     - Я не могла! Мне было страшно пошевельнуться.
     - Но когда ты встала, когда ты вышла из беседки?
     - Я сразу побежала сюда рассказать тебе обо всем.
     - А в парке ты никого не видела и не слышала?
     - Нет, когда я шла по аллее, все было тихо, я никого не встретила.
     Я  задумалась  на  минуту.  Тот,  кто,  по  словам  Анны Катерик, тайно
присутствовал  при  их  свидании,  существовал  в  действительности  или был
плодом  ее  больной  фантазии?  Ответить  на  этот  вопрос не представлялось
возможным.   Одно   было  совершенно  очевидно:  мы  снова  упустили  случай
расспросить  ее,  упустили  безвозвратно  и  безнадежно,  если только она не
придет завтра в беседку в назначенный час.
     - Ты  уверена,  что  ничего  не  забыла,  что пересказала мне каждое ее
слово?
     - Да,  по-моему,  -  отвечала она. - Но ты сама знаешь, Мэриан, что моя
память  хуже  твоей.  Правда,  я  слушала  ее  так внимательно, мне было так
интересно  и  ее  слова  так  глубоко меня тронули, что вряд ли я что-нибудь
забыла.
     - Лора,  дорогая,  все,  что  касается  Анны  Катерик,  имеет  для  нас
огромное  значение.  Подумай еще. Постарайся припомнить. Она не сказала, где
сейчас живет?
     - Нет, этого я не помню.
     - Она  не  упоминала  о  своей подруге и спутнице - о женщине, по имени
Клеменс?
     - О  да! Я забыла об этом. Она говорила, что миссис Клеменс хотела идти
вместе  с  ней  на озеро. Миссис Клеменс умоляла, чтобы она не ходила одна в
нашу сторону.
     - Больше она ничего не говорила о миссис Клеменс?
     - Нет, это все.
     - Она не сказала тебе, где она скрывалась, когда уехала с фермы Тодда?
     - Нет, ничего не сказала.
     - А о том, где она с тех пор жила? Где лежала больная?
     - Нет,  Мэриан,  ни  слова. Скажи мне, прошу тебя, скажи скорей, что ты
думаешь обо всем этом? У меня мысли путаются. Я не знаю, что предпринять.
     - Ты  должна  сделать  следующее,  моя дорогая. Завтра тебе обязательно
нужно  пойти  в беседку. Ты должна снова повидать ее, это очень важно. Может
быть,  ты  даже  не  представляешь себе, как много от этого зависит. На этот
раз  ты  будешь  не  одна.  Я  буду  идти  следом  за  тобой  на  безопасном
расстоянии.  Никто  меня  не  увидит, но я буду держаться достаточно близко,
чтобы   услышать   твой   голос,  если  что-нибудь  случится.  Анна  Катерик
ускользнула  от Уолтера Хартрайта, ускользнула от тебя. Что бы ни случилось,
она не ускользнет от меня.
     Глаза Лоры читали мои мысли.
     - Ты  веришь, - сказала она, - в тайну, которой боится мой муж? Мэриан,
а  что,  если  она существует только в воображении Анны Катерик? А что, если
Анна  хотела  повидать меня только в силу старых воспоминаний? Она вела себя
так странно, что я сомневаюсь в правде ее слов. Можно ли верить ей вообще?
     - Я  уверена  только  в  одном, Лора: в своих наблюдениях за поведением
твоего  мужа.  По  его  поступкам  я сужу, насколько Анна Катерик права, - я
уверена, что тайна существует.
     Больше  я  ничего  не  прибавила и встала, чтобы выйти из комнаты. Меня
тревожили  мысли,  которыми  я  не  хотела  с ней делиться, - ей было опасно
знать  их.  Я  была  под  влиянием  зловещего  сна,  от  которого  она  меня
пробудила;  мрачной,  гнетущей тенью он ложился мне на душу, а тут еще новые
мрачные  впечатления!  Меня томило предчувствие. Грозное будущее надвигалось
на  нас.  Я  подумала  о  Хартрайте - я увидела его так ясно, каким он был в
минуту  прощания,  вспомнила,  каким  я  видела  его во сне. И я сама начала
сомневаться,  не  движемся  ли  мы  слепо и неотвратимо к предназначенному и
неизбежному концу.
     Расставшись   с   Лорой,   которая   поднялась  наверх  одна,  я  пошла
посмотреть,  какие  дороги  и  тропинки  ведут к нашему дому. Меня тревожили
обстоятельства,  при  которых  Анна Катерик рассталась с Лорой. Мне хотелось
выяснить,  где  и как проводит сегодня время граф Фоско. Результаты поездки,
из  которой  сэр  Персиваль  вернулся  несколько часов назад, тоже вселяли в
меня опасения.
     Поискав  их  обоих  во  всех  направлениях  и  нигде  не  обнаружив,  я
вернулась  домой и осмотрела все комнаты нижнего этажа. В комнатах никого не
было.  Вернувшись  в  холл,  я поднялась наверх к Лоре. Когда я проходила по
коридору,  мадам  Фоско  открыла  дверь своей комнаты. Я остановилась, чтобы
спросить,  не  видела ли она своего мужа и сэра Персиваля. Да, она видела их
обоих  из  окна  час  с лишним назад. Граф посмотрел наверх со своей обычной
любезностью  и  сказал,  как всегда внимательный к ней, что они с его другом
идут в далекую прогулку.
     В  далекую  прогулку!  Насколько мне было известно, совместные прогулки
были  не  в  их  привычках. Сэр Персиваль любил только верховую езду, а граф
(не  считая  случаев,  когда он стремился сопровождать меня) вообще не любил
гулять.
     Когда  я пришла к Лоре, оказалось, что в мое отсутствие она вспомнила о
деле  с  подписью. Мы совершенно забыли о нем за разговором об Анне Катерик.
Она  встретила меня словами, что удивлена, почему ее не зовут в библиотеку к
сэру Персивалю.
     - Можешь  успокоиться, - сказала я. - По крайней мере, сегодня ни тебя,
ни  меня  не  будут  беспокоить  по этому поводу. Сэр Персиваль изменил свои
планы - дело с подписями отложено.
     - Отложено? - с изумлением повторила Лора. - Кто тебе сказал?
     - Граф  Фоско  сообщил  мне  об  этом. Думаю, что именно его влиянию мы
обязаны перемене планов твоего мужа.
     - Но   этого   быть   не  может,  Мэриан!  Если  моя  подпись,  как  мы
предполагали,  нужна  сэру  Персивалю, чтобы достать необходимые ему деньги,
как он мог отложить это?
     - Думаю,  Лора,  что  ответ  напрашивается сам собой. Разве ты забыла о
подслушанном мною на лестнице разговоре сэра Персиваля с его поверенным?
     - Но я не помню...
     - А  я помню. Было предложено два выхода. Или получить твою подпись под
документом,  или  выиграть  время, выдав вексель на три месяца. Очевидно, он
решил,  что  последнее  более  приемлемо,  и  мы  можем  надеяться, что наше
участие в затруднениях сэра Персиваля пока не потребуется.
     - О, Мэриан, это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой!
     - Правдой,  дорогая  моя?  Ты  недавно сделала мне комплимент по поводу
моей  памяти,  а  сейчас  как  будто чуть-чуть сомневаешься в ней. Я принесу
свой дневник, и ты посмотришь, права я или нет.
     Я тут же пошла за моим дневником.
     Посмотрев  мои  записи  по поводу визита поверенного, мы обе убедились,
что  я  была  совершенно  права относительно выбора, перед которым стоял сэр
Персиваль.  Для  меня,  как  и для Лоры, было большим облегчением убедиться,
что   моя   память   пока   что  служит  мне  верой  и  правдой.  В  опасной
неопределенности  нашего  положения нельзя предугадать, как много зависит от
точности  моих  воспоминаний и регулярности записей в моем дневнике. По лицу
и  поведению  Лоры  я догадываюсь, что и она такого же мнения. Это все такие
пустяки,  мне  даже  неловко о них писать, но как ярко они свидетельствуют о
нашей  полной  беспомощности!  Значит,  нам  и вправду не на что положиться,
если  тот  факт,  что  память  не  изменяет  мне, был воспринят нами с такой
радостью, будто мы обрели нового друга!
     Гонг,  призывающий  к  обеду,  разлучил  нас.  Как  только он отзвучал,
появились  сэр  Персиваль и граф. Они вернулись из своей "далекой прогулки".
Мы  услышали,  как  хозяин  дома внизу кричит на прислугу за опоздание и как
гость вмешивается, по обыкновению, чтобы поддержать мир и порядок в доме.
     Вот  и  вечер прошел. Никаких особых происшествий не было. Но я уловила
некоторые  особенности  в  поведении  и  настроении сэра Персиваля и графа и
легла  спать,  очень  встревоженная  за  Анну  Катерик  и  за  результаты ее
завтрашнего свидания с Лорой.
     За  последнее  время  я  хорошо  изучила  характер  сэра  Персиваля. Он
наиболее  опасен  и  фальшив,  когда  надевает  личину  любезности. Когда он
бывает  в  "вежливом"  настроении, можно не сомневаться, что это не к добру.
Длительная  прогулка  с  графом  привела к тому, что манеры его исправились,
особенно  по  отношению  к  собственной  жене.  К тайному удивлению Лоры и к
моему  тайному ужасу, он стал называть ее по имени, спросил, давно ли она не
имеет  писем  от  своего  дяди  и  когда собирается пригласить миссис Вэзи в
Блекуотер-Парк.  Словом,  он  был так любезен и внимателен к Лоре, что почти
напомнил  самого  себя  в  дни  своего гнусного ухаживания в Лиммеридже. Уже
одно   это   является  плохим  предзнаменованием.  Но  еще  более  зловещим,
по-моему,  было  следующее:  в гостиной после обеда он притворился спящим, а
сам  украдкой  следил  глазами  за  Лорой  и мной, думая, что ни одна из нас
этого  не  замечает. Все эти дни я прекрасно понимала, что он внезапно уехал
в  Уэлмингам,  чтобы  повидаться там с миссис Катерик, но после сегодняшнего
вечера  я  боюсь,  что  поездка  его была не напрасной. Очевидно, он получил
какие-то  важные  сведения,  за  которыми  ездил.  Если бы я знала, где Анна
Катерик, я встала бы завтра на рассвете, чтобы предостеречь ее.
     В  то время как сегодня вечером сэр Персиваль был таким, каким я его, к
сожалению,  слишком  хорошо  знала  по  прошлому, граф Фоско предстал передо
мной  в  совершенно  новом  свете.  Он  позволил мне впервые познакомиться с
собой  в  роли  человека  чувства - чувства, как мне кажется, подлинного, не
притворного.
     Начнем  с  того,  что  он  был  сдержан  и  молчалив, глаза и голос его
выражали  искреннее, скрытое переживание. Он был (будто между его костюмом и
настроением  существовала какая-то связь) в самом великолепном из всех своих
жилетов   -  бледно-зеленого  атласа,  отделанном  весьма  изысканно  тонким
серебряным  галуном. В голосе его звучала нежность, он улыбался с задумчивым
отеческим  восхищением,  обращаясь  к Лоре или ко мне. Он пожимал под столом
руку  своей  жене,  когда  она  благодарила  его  за  какое-нибудь пустячное
внимание с его стороны, оказанное ей за обедом. Он чокался с ней.
     - За  ваше  здоровье и счастье, ангел мой! - возгласил он, глядя на нее
любящим, затуманенным взором.
     Он  почти  ничего  не  ел, вздыхал и в ответ на насмешки сэра Персиваля
проговорил  только: "Мой добрый Персиваль!" После обеда он взял Лору за руку
и  попросил,  не  будет  ли  она  бесконечно добра сыграть ему что-нибудь на
рояле.  Она  была  так удивлена, что покорилась. Он сел подле рояля, золотая
цепочка  его  часов  извивалась  и  пряталась,  как  змея,  в  складках  его
атласного  жилета цвета морской воды. Его огромная голова томно склонилась к
плечу,  и он тихо помахивал своими бледно-желтыми пальцами в такт музыке. Он
чрезвычайно  хвалил  самую  пьесу и нежно восхищался Лориной манерой играть,
не  так,  как  делал  это  когда-то  бедный  Хартрайт,  выражая от души свою
неподдельную   радость   от   прекрасной  музыки,  но  со  знанием  дела,  с
культурной,  профессиональной  оценкой  качества  произведения  и стиля игры
исполнительницы.  Когда  сгустились  сумерки,  он  умолял  не  профанировать
прелестного  вечернего  освещения  и  не  зажигать  лампы.  Своей  страшной,
беззвучной  походкой  он  подкрался  к  окну,  у которого я стояла в глубине
гостиной,  чтобы  быть подальше от него и как можно меньше попадаться ему на
глаза.  Он  подошел с просьбой, чтобы я поддержала его протест против лампы.
Если  бы в эту минуту она могла испепелить его, я сама пошла бы за лампой на
кухню и принесла в гостиную, чтобы он сгорел дотла!
     - Конечно,  вы  любите  эти  мягкие,  трепетные  английские  сумерки? -
сказал  он  тихо.  -  О,  как  я  люблю  их!  Я чувствую, как мое врожденное
преклонение  перед  всем  благородным,  великим,  добрым поет в моей душе от
небесного   дыхания   такого  вечера,  как  этот.  Природа  полна  для  меня
нетленного  очарования  и  неизъяснимой нежности! Я старый, толстый человек,
мисс  Голкомб, и речь, которая идет вашим устам, звучит как бред и посмешище
в  моих.  Тяжко  в  минуту неподдельного чувства казаться смешным, как будто
душа  моя  похожа  на  меня  - так же стара и излишне тучна! Посмотрите, моя
дорогая  леди,  как  тает свет на этих деревьях за окном! Трогает ли это так
же глубоко ваше сердце, как трогает мое?
     Он  замолчал,  поглядел  на  меня и вполголоса прочел знаменитые строки
Данте*  о  вечерних  сумерках с такой проникновенностью, что это придало еще
большее очарование бессмертной красоте самих стихов.
     ______________
     *  Данте  (1265-1321)  -  великий итальянский поэт, автор "Божественной
комедии".

     - Ба!   -   вскричал  он  вдруг,  когда  последние  слова  благородного
итальянского  сонета  замерли на его устах. - Я строю из себя старого дурака
и  только  надоедаю  вам!  Закроем  окна  наших  душ и вернемся к житейским,
суетным  заботам...  Персиваль!  Я  даю свою санкцию на появление ламп. Леди
Глайд,  мисс  Голкомб,  Элеонора, жена моя, - кто из вас снизойдет до партии
домино в моей компании?
     Он  обратился  с  этим  предложением  ко  всем  нам, но смотрел главным
образом на Лору.
     Она  согласилась,  ибо  разделяет  мой страх перед ним и боится обидеть
его  чем  бы  то  ни  было. В эту минуту играть с ним в домино было бы свыше
моих  сил.  Никакие  соображения  не смогли бы заставить меня сесть с ним за
один  стол. Казалось, глаза его проникали в самые глубокие тайники моей души
и  читали  мои  сокровенные  мысли  в  призрачном,  неясном  свете  сумерек.
Воспоминание  о  моем  вещем  сне,  преследовавшее  меня весь вечер, с новой
силой   встало   передо  мной  и  наполнило  меня  грозным  предчувствием  и
невыразимым  ужасом. Я снова увидела белый надгробный памятник над могилой и
женщину  под вуалью рядом с Хартрайтом. Мысль о Лоре закипела во мне с такой
болью  и  горечью,  какой  я  никогда еще не испытывала. Когда она проходила
мимо  меня к игральному столу, я схватила ее за руку и поцеловала, как будто
эта  ночь  должна  была  навеки  разлучить  нас.  И  когда  все с изумлением
поглядели  на  меня,  я  выбежала  из  гостиной  в сад, чтобы во тьме ночной
спрятаться от них, спрятаться от самой себя.
     В  этот  вечер  мы  разошлись  по своим комнатам позднее, чем обычно. К
полуночи  порывы  глухого,  печального  ветра среди деревьев нарушили летнюю
тишину.  Все  мы  почувствовали  в  воздухе  внезапное  похолодание, но граф
первый  заметил  усиливающийся ветер. Зажигая для меня свечу, он остановился
и предостерегающе поднял руку.
     - Слушайте! - сказал он. - Завтра нас ждет перемена погоды.


VII

     19 июня

     Вчерашние  события  подготовили  меня  к  тому, что рано или поздно нам
будет худо. День сегодня еще не пришел к концу, а худшее уже случилось.
     Высчитав,  в  какое  примерно  время  Анна  Катерик  появилась  вчера в
беседке,  мы  пришли  к  заключению,  что  это было около половины третьего.
Поэтому  я  решила,  что  Лоре лучше показаться за вторым завтраком, а потом
она  выскользнет  из дому, а я останусь, с тем чтобы последовать за ней, как
только  смогу.  Таким  образом,  если  ничто  нам  не помешает, она придет в
беседку до половины третьего, а я - около трех часов.
     Перемена  погоды,  которую  предвещал  нам вчера ночью ветер, наступила
сегодня  утром. Когда я проснулась, дождь лил как из ведра и шел до полудня.
Потом  тучи  рассеялись,  и  солнце  снова  озарило  голубые  небеса, обещая
прекрасную погоду на целый день.
     Мое  беспокойство  по  поводу  того,  как сэр Персиваль и граф проведут
сегодняшнее  утро,  не  могло  рассеяться,  по крайней мере в отношении сэра
Персиваля,  ибо  он ушел из дому сразу после завтрака, несмотря на проливной
дождь.  Он не сказал нам, куда идет и когда вернется. Мы увидели через окно,
как он поспешно шел мимо в макинтоше и высоких сапогах, вот и все.
     Граф  спокойно  провел  все  утро  дома,  частью в библиотеке, частью в
гостиной,  наигрывая  какие-то  музыкальные  отрывки  и мурлыча себе под нос
итальянские  арии.  Судя по всему, сентиментальная сторона его характера все
еще  одерживала  верх. Он был молчалив и чувствителен и готов был вздыхать и
тяжеловесно  томиться  по  малейшему  поводу,  как могут вздыхать и томиться
только толстяки.
     Наступил  час  второго  завтрака, но сэр Персиваль не возвращался. Граф
занял  за столом место своего отсутствующего друга, уныло проглотил половину
торта,  выпил  целый  кувшин сливок и, как только прикончил их, объяснил нам
истинный смысл своих гастрономических достижений.
     - Вкус  к  сладкому,  -  сказал  он  нам  с  самым томным видом и самым
ласкающим  тоном,  -  является  невинным  пристрастием  женщин  и детей. Мне
приятно  разделять  его  с  ними  - это еще одно доказательство, мои дорогие
леди, моей привязанности к вам.
     Десять  минут  спустя  Лора встала из-за стола. Мне очень хотелось уйти
вместе  с  ней, но это показалось бы подозрительным, а главное, если бы Анна
Катерик  увидела  Лору  в  сопровождении  кого-либо  другого,  мы,  по  всей
вероятности,  навсегда  потеряли  бы  ее доверие и возможность узнать от нее
что-либо.
     Поэтому  я  терпеливо дождалась, пока слуги не пришли убирать со стола.
Когда  я  вышла  из столовой, никаких признаков сэра Персиваля ни в доме, ни
снаружи  не  было.  Я  оставила  графа,  когда  он  с  куском сахара в зубах
приглашал  своего злющего какаду взобраться вверх по его жилету и добыть это
лакомство,  а мадам Фоско, сидя напротив него, наблюдала за ним и птицей так
внимательно,  будто  никогда  за  всю  свою  жизнь  не  видела  ничего более
интересного.  Я  оставила  их  и тихонько вышла из дома. По дороге к парку я
старательно  пряталась за деревьями, чтобы меня не увидали из окон столовой.
Никто  не  увидел  меня, никто за мной не следил. На моих часах было уже без
четверти три.
     В  парке я ускорила шаги и быстро прошла половину дороги. Потом я стала
идти  медленно  и  осторожно,  но  по-прежнему никого не видела и не слышала
ничьих  шагов.  Мало-помалу я подошла к беседке, остановилась, прислушалась,
подошла  еще  ближе - настолько близко, что, если бы в беседке кто-то был, я
бы услышала. Стояла полная тишина, кругом не было ни единой души.
     Обойдя  беседку,  я  наконец  осмелилась  заглянуть в нее. Беседка была
пуста. В ней не было никого.
     Я  позвала:  "Лора!"  -  сначала тихо, потом громче. Никто не появился,
никто  не  откликнулся. Судя по всему, единственным человеком по соседству с
озером и парком была я сама.
     Сердце  мое забилось от волнения, но я не поддалась ему и начала искать
сначала  в  беседке,  потом вокруг нее - не найду ли каких-нибудь признаков,
что  Лора  действительно  была  здесь.  В  беседке  я  ничего не нашла, зато
снаружи увидела следы на песке.
     На  песке  были  отпечатки  двух  пар  ног  -  большие  мужские следы и
маленькие.  Я  поставила  свою  ногу на маленькие и убедилась, что это следы
Лоры.  В  одном  месте,  неподалеку от беседки, при ближайшем рассмотрении я
заметила  в  песке  ямку  -  было  совершенно  очевидно,  что это углубление
сделано