ерсиваля  и дать ему
понять,  что мы, две женщины, разбираемся в законах и деловых обязательствах
не хуже, чем он.
     После  некоторого размышления я решила написать единственному человеку,
к  которому  мы  могли  обратиться за помощью в нашем безвыходном положении.
Это  был  мистер  Кирл, компаньон мистера Гилмора, заменявший нашего старого
друга,  вынужденного  отказаться  от дел и уехать из Лондона для поправления
здоровья.  Я  объяснила  Лоре, что сам мистер Гилмор рекомендовал мне своего
компаньона  как человека безупречной честности и выдержки, знающего подробно
обо всех ее делах. С полного ее одобрения я сразу же села ему писать.
     Я  начала с того, что в точности описала мистеру Кирлу наше положение и
попросила   у   него  совета,  ясного  и  простого,  которому  мы  могли  бы
последовать,  не  боясь  совершить  какую-либо ошибку. Письмо мое было очень
кратким, в нем не было ни ненужных извинений, ни ненужных подробностей.
     Я  собиралась  уже  подписывать адрес на конверте, когда Лора напомнила
мне об одном обстоятельстве, о котором я не подумала раньше.
     - Но  каким  образом  мы  получим ответ вовремя? - спросила она. - Твое
письмо придет в Лондон завтра утром, а ответ мы получим послезавтра.
     Получить  ответ  вовремя  мы могли только в том случае, если поверенный
пошлет  нам  свое  письмо  со  специальным  посыльным. Я объяснила все это в
приписке   и  попросила,  чтобы  поверенный  отправил  к  нам  посыльного  с
одиннадцатичасовым  утренним  поездом.  Таким  образом, он мог быть завтра в
Блекуотер-Парке  самое  позднее к двум часам пополудни. Посыльный должен был
отдать  письмо  лично  мне  в  руки,  ни  в коем случае никому другому, и не
вступать в лишние разговоры ни с кем из посторонних.
     - Предположим,  сэр Персиваль приедет завтра до двух часов, - сказала я
Лоре.  -  Поэтому тебе лучше уйти с утра из дому с работой или с книгой и не
появляться,  пока  посыльный  не  приедет.  Я буду ждать его здесь, чтобы не
произошло  никаких недоразумений. Если мы примем все эти предосторожности, я
надеюсь,  нас  не  застигнут  врасплох. А теперь пойдем вниз, в гостиную. Мы
можем вызвать ненужные подозрения, если долго задержимся здесь.
     - Подозрения?  -  повторила  она. - Чьи подозрения, когда сэр Персиваль
уехал? Ты говоришь о графе Фоско?
     - Может быть, Лора.
     - Он начинает тебе так же сильно не нравиться, как и мне, Мэриан.
     - Нет,  "не  нравиться"  -  это  не  то слово. В этом слове всегда есть
какая-то  доля  пренебрежения.  Я  отнюдь не испытываю пренебрежения к графу
Фоско.
     - Ты не боишься его, ведь нет?
     - Может быть, и боюсь - немножко.
     - Боишься его, после того как он заступился за нас сегодня!
     - Да.  Я  боюсь  его  заступничества  больше, чем гнева сэра Персиваля.
Вспомни,  что я тебе сказала в библиотеке, Лора. Поступай как хочешь, только
не делай графа своим врагом!
     Мы  спустились вниз. Лора вошла в гостиную, а я направилась с письмом к
почтовой сумке, висевшей в холле на стене у входных дверей.
     Наружная  дверь  была открыта, мне пришлось пройти мимо нее. Граф Фоско
и  его  жена  стояли  на  ступеньках  подъезда  лицом  ко  мне  и  о  чем-то
разговаривали.
     Графиня  поспешно  вошла  в  холл и попросила меня уделить ей несколько
минут   для   конфиденциального  разговора.  Несколько  удивленная  подобной
просьбой  со стороны такой особы, я опустила в сумку свое письмо и ответила,
что  я  к ее услугам. Она с непривычной задушевностью взяла меня под руку и,
вместо  того  чтобы  войти  со  мной  в одну из пустых комнат, повела меня к
газону, окружавшему водоем.
     Когда  мы  проходили  мимо графа, стоявшего на ступеньках, он с улыбкой
отвесил нам поклон и сразу же вошел в холл, захлопнув за собой двери.
     Графиня   ласково   водила  меня  вокруг  водоема.  Я  ожидала  от  нее
какого-нибудь   необыкновенного   сообщения.   Но  конфиденции  мадам  Фоско
сводились  всего  только  к  выражению ее симпатии ко мне в связи с тем, что
произошло  в библиотеке. Муж рассказал ей обо всем, а также о наглой выходке
сэра  Персиваля.  Она  так  расстроилась и огорчилась из-за меня и Лоры, что
решила,  если  что-либо  подобное  повторится, высказать сэру Персивалю свое
возмущение  и  покинуть  его  дом.  Граф  одобрил  ее  решение, а теперь она
надеялась получить и мое одобрение.
     Все  это показалось мне чрезвычайно странным со стороны такой замкнутой
и  ледяной  дамы,  как графиня Фоско, особенно после тех резкостей, которыми
мы  обменялись  утром  в беседке. Но, конечно, следовало отнестись вежливо и
по-дружески  к  этому  проявлению  симпатии  с ее стороны, тем более что она
была  старше меня. Поэтому я отвечала графине в ее тоне и, думая, что мы уже
все сказали друг другу, хотела вернуться домой.
     Но  мадам  Фоско,  видимо,  не  желала  расставаться со мной и, к моему
удивлению,  продолжала свои излияния. Будучи до этих пор самой молчаливой из
женщин,  она  докучала  мне  теперь подробностями о своей замужней жизни, об
отношениях  сэра  Персиваля  к  Лоре,  о  своем  личном счастье, о поведении
покойного  мистера  Фэрли  в  деле с завещанием и о тысяче разных разностей,
пока  не  утомила меня вконец, задержав меня на полчаса или больше. Заметила
ли  она,  что сильно надоела мне своими разговорами или нет, не знаю, но она
вдруг  умолкла  столь  же  неожиданно,  как  и  разговорилась, посмотрела на
входную  дверь,  мгновенно оледенела и выпустила мою руку прежде, чем я сама
сумела от нее высвободиться.
     Открыв  двери и войдя в холл, я столкнулась нос к носу с графом. Он как
раз опускал какое-то письмо в почтовую сумку.
     Захлопнув  сумку,  он  обратился  ко мне с вопросом, где мадам Фоско. Я
сказала  ему.  Он  сейчас  же  вышел  из  дома, чтобы присоединиться к своей
супруге.  Когда  он говорил со мной, он выглядел таким необычно сдержанным и
подавленным,  что  я  невольно обернулась и посмотрела ему вслед: он был или
нездоров, или не в духе.
     Почему  я  тут  же подошла к почтовой сумке, вынула из нее мое письмо и
со  смутным  подозрением осмотрела его, почему я решила, что конверт следует
запечатать  печатью  для  большей  сохранности,  я  объяснить  не сумею. Как
известно,  женщины  часто  действуют под влиянием импульса, который они сами
не могут объяснить. Вот это самое, очевидно, произошло и со мной.
     Как  бы там ни было, поднявшись к себе и приготовившись ставить печать,
я  поздравила  себя  с  тем, что повиновалась этому импульсу: конверт совсем
расклеился;  только  я  дотронулась до него, как он раскрылся. Может быть, я
забыла его заклеить? Может быть, клей был плохой?
     А  может  быть...  нет!  Я  гоню  от  себя  мысль, которая пришла мне в
голову.  Мне  противно думать об этом, мне не хочется видеть того, что и так
ясно, как божий день.
     Я  с трепетом жду завтрашнего дня. Все зависит от моего самообладания и
благоразумия.  О  двух  предосторожностях  я, во всяком случае, не позабуду:
надо  быть  как  можно  приветливее  с  графом и быть особенно начеку, когда
посыльный мистера Кирла приедет сюда с ответом.


V

     Когда  в  обеденный  час  мы  снова  собрались вместе, граф Фоско был в
своем  обычном  превосходном  настроении.  Он  всячески  старался развлечь и
позабавить  нас,  как  бы желая изгладить из нашей памяти все, что произошло
днем  в  библиотеке.  Яркие  описания  его  дорожных  приключений;  забавные
анекдоты   о   знаменитостях,   с  которыми  он  встречался  на  континенте;
оригинальные  размышления  об  обычаях и нравах народностей Европы на основе
различных  примеров,  почерпнутых  из  его  собственных наблюдений; комичные
признания  в  своих  молодых  безумствах  и  невинных проказах, когда он был
законодателем  мод в одном захолустном итальянском городишке и писал нелепые
романы  наподобие  французских бульварных романов для второсортной газеты, -
все  это  лилось  нескончаемым  искрометным потоком с его уст, возбуждая наш
интерес  и  любопытство.  Он  говорил  обо всем очень откровенно, но в то же
время  так  деликатно  и  тонко,  что  Лора и я слушали его с неослабевающим
вниманием  и,  как  это  ни непоследовательно, почти с таким же восхищением,
как  сама  мадам  Фоско.  Женщины могут устоять перед любовью мужчины, перед
его  славой,  перед его красивой внешностью, перед его богатством, но они не
в силах устоять перед его красноречием, если только оно обращено к ним.
     После  обеда, когда прекрасное впечатление, которое он произвел на нас,
не успело еще остыть, граф скромно удалился почитать в библиотеку.
     Лора  предложила пройтись по саду, чтобы закончить наш вечер прогулкой.
Необходимо  было  из  вежливости  предложить  мадам  Фоско пойти с нами, но,
по-видимому, заранее получив приказ, она отказалась от нашего приглашения.
     - Граф,  наверно,  захочет  покурить,  -  заметила  она в объяснение, -
никто  не  может  угодить  ему, кроме меня. Он любит, когда я сама делаю ему
пахитоски.
     Ее  холодные  голубые  глаза  даже  потеплели при этом. Она, кажется, и
вправду  гордится,  что  ей  дозволено священнодействовать, поставляя своему
повелителю отдохновительное курево!
     Мы  с  Лорой  отправились  на  прогулку  вдвоем.  Вечер  был  душный  и
мглистый.  В  воздухе  было  предчувствие грозы; цветы в саду поникли, почва
потрескалась  от  жары, росы не было. В прогалинах меж деревьями запад пылал
бледно-желтым  заревом,  солнце садилось, еле видное во мгле. Наверно, ночью
будет дождь.
     - В какую сторону мы направимся? - спросила я.
     - К озеру, Мэриан, если хочешь, - ответила она.
     - Ты, кажется, очень полюбила это угрюмое озеро, непонятно за что.
     - Нет,  не озеро, но весь ландшафт вокруг него. Здесь, в поместье, лишь
песок,  вереск и сосны напоминают мне Лиммеридж. Но если ты предпочитаешь не
ходить на озеро, пойдем еще куда-нибудь.
     - У  меня  нет любимых прогулок в Блекуотер-Парке, моя дорогая. Мне все
равно.  Все  мне  кажется здесь одинаковым. Пойдем к озеру, может быть, там,
на открытом месте, будет прохладнее, чем здесь.
     Мы  в  молчании  прошли  через сумрачный парк. Душный вечер удручал нас
обеих, и, когда мы дошли до беседки, мы были рады посидеть там и отдохнуть.
     Над   озером  низко  навис  белесый  туман.  Густая  коричневая  полоса
деревьев  на  противоположном  берегу  казалась  карликовым лесом, висящим в
воздухе.  Отлогий  песчаный  берег, спускавшийся вниз, таинственно терялся в
тумане.  Стояла  гробовая  тишина.  Ни шороха листьев, ни птичьего вскрика в
лесу,  ни  плеска,  ни  звука  над невидимым озером. Даже лягушки не квакали
сегодня вечером.
     - Как  пустынно и мрачно вокруг! - сказала Лора. - Зато здесь никто нас
не увидит и не услышит.
     Она  говорила  тихо  и  глядела  задумчиво  вдаль  на  песок и туман. Я
видела,  что  Лора  слишком  поглощена  своими  мыслями,  чтобы воспринимать
мрачность окружающего, но оно подавляло меня, как тяжкое предчувствие.
     - Я  обещала рассказать тебе всю правду, Мэриан, о моей замужней жизни,
вместо  того чтобы предоставлять тебе строить о ней догадки, - начала она. -
Я  таилась  от  тебя первый и, поверь мне, последний раз в жизни. Ты знаешь,
что  я  молчала  ради  тебя  и,  пожалуй, немного и ради себя самой. Женщине
тяжело  признаться,  что человек, которому она отдала всю свою жизнь, совсем
не  ценит  этот  дар. Если бы ты была замужем, Мэриан, и особенно если бы ты
была  счастлива замужем, ты поняла бы меня еще лучше. Но у тебя нет мужа, и,
как бы добра и преданна ты ни была, многое останется для тебя непонятным...
     Что  я  могла  ей ответить? Я могла только взять ее за руку и вложить в
мой взгляд всю любовь, которую я к ней чувствовала.
     - Как  часто,  -  продолжала она, - я слышала, как ты смеялась над тем,
что  ты называла своей бедностью! Как часто ты насмешливо поздравляла меня с
моим  богатством! О, Мэриан, никогда больше не смейся над этим! Благословляй
судьбу  за то, что ты бедна, - благодаря этому ты хозяйка собственной жизни,
это спасло тебя от горя, которое выпало мне на долю.
     Какое  грустное  признание,  какая жестокая правда! Достаточно было мне
прожить  всего несколько дней в Блекуотер-Парке, чтобы понять - как понял бы
это и любой человек, - почему ее муж женился на ней.
     - Я  не  буду огорчать тебя, рассказывая о том, как быстро начались мои
горести  и  испытания,  -  я не хочу, чтобы ты знала, какими они были. Пусть
все  это  останется  только  в  моей  памяти.  Если  я расскажу тебе, как он
отнесся  к  моей  первой  и последней попытке объясниться с ним, ты поймешь,
как  он  обращался  со  мной  все это время, поймешь, как если бы я тебе все
подробно  рассказала.  Однажды в Риме мы поехали к гробнице Цецилии Мэтелла.
Небо   было  безоблачным  и  сияющим,  древние  руины  были  так  прекрасны!
Вспомнив,  что  в  незапамятные  времена эта гробница была воздвигнута мужем
Цецилии  Мэтелла  в  память  горячо  любимой  им  жены,  мне от всего сердца
захотелось  завоевать любовь моего мужа. "Вы поставили бы такой памятник для
меня,  Персиваль?  -  спросила  я  его.  -  До  того,  как мы поженились, вы
говорили,  что  так  горячо  любите  меня,  но  с  тех  пор..."  Я  не могла
продолжать.  Он  даже  не посмотрел на меня, Мэриан! Я опустила вуаль, чтобы
он  не увидел моих слез. Я думала, что он не заметил их, но это было не так.
Он  сказал:  "Поедем  отсюда",  -  и  засмеялся  про себя, подсаживая меня в
седло.  Потом  он  сам вскочил на коня и снова засмеялся, когда мы отъехали.
"Если  я  воздвигну  вам  памятник,  это  будет  сделано на ваши собственные
деньги,  -  сказал  он. - Интересно, была ли эта Цецилия Мэтелла богата и на
ее  ли  средства  он  был  построен?" Я не ответила - я не могла говорить от
слез.  "Ах  вы,  белокурые  женщины,  всегда дуетесь! - сказал он. - Чего вы
хотите?  Комплиментов  и  нежностей?  Что ж! Я в хорошем настроении сегодня.
Считайте,  что  я  уже  наговорил  вам кучу комплиментов и нежностей!" Когда
мужчины  говорят нам грубости, они не знают, как надолго мы это запоминаем и
как  нам  от  этого больно. Если бы я продолжала плакать, мне было бы легче,
но  его  явное  презрение  высушило мои слезы и ожесточило мое сердце. С той
поры,  Мэриан,  я  перестала  гнать  от  себя  мысли об Уолтере Хартрайте. Я
утешалась  воспоминаниями  о  тех  счастливых  днях,  когда  мы с ним втайне
горячо  любили  друг  друга, и мне делалось легче на душе. В чем еще я могла
искать  утешения?  Если бы мы с тобой были вместе, может быть, ты помогла бы
мне. Я знаю, что это нехорошо, дорогая. Но скажи мне, разве я виновата?
     Мне пришлось спрятать от нее лицо.
     - Не  спрашивай  меня! - сказала я. - Разве я страдала, как ты? Разве я
имею право осуждать тебя?
     - Я  стала  думать о нем, - продолжала она, понижая голос и придвигаясь
ко  мне.  -  Я думала о нем, когда Персиваль оставлял меня по вечерам одну и
проводил  время  со своими друзьями. Я мечтала, что, если бы бог благословил
меня  бедностью,  я  стала  бы женой Уолтера. Я представляла себе, как я жду
его  домой  с  работы, как люблю его и все для него делаю и за это люблю его
еще  горячее.  Я  видела,  будто  наяву,  как он приходит домой усталый, а я
снимаю  с  него  пальто  и шляпу и готовлю для него, Мэриан, и ему нравится,
что  для  него  я научилась готовить и хозяйничать. О, как я надеюсь, что он
не  так  одинок  и несчастен, как я! Что он не думает обо мне все время, как
это делаю я!
     Когда  она  произносила  эти  печальные  слова,  в  голосе ее зазвучала
забытая  нежность,  и  прошлая девическая красота овеяла ее лицо. Глаза ее с
такой   любовью   смотрели   на   мрачный,   пустынный,  зловещий  ландшафт,
расстилавшийся   перед  нами,  будто  видели  родные  холмы  Кумберленда  за
мглистой и грозной далью.
     - Не  говори  больше  об  Уолтере!  -  сказала  я,  как  только  смогла
говорить. - О Лора, не мучай сейчас нас обеих воспоминаниями о нем!
     Она очнулась и поглядела на меня с нежностью:
     - Чтобы  не  огорчать  тебя, я готова никогда больше не произносить его
имени.
     - Подумай  о  себе, - просила я, - я говорю это ради тебя. Если бы твой
муж услышал...
     - Это не удивило бы его.
     Она  произнесла  эти  странные  слова с усталым безразличием. Перемена,
происшедшая в ней, потрясла меня не менее, чем сам ответ.
     - Не  удивило  бы  его!  -  повторила  я.  -  Лора, что ты говоришь! Ты
пугаешь меня!
     - Это  правда,  -  сказала  она.  -  Об  этом  я  и хотела сказать тебе
сегодня,  когда  мы  были в твоей комнате. Когда я обо всем рассказала ему в
Лиммеридже,  я  скрыла  от него только одно - и ты сама сказала мне, что это
не грех. Я скрыла от него имя - и он узнал его.
     Я  слушала  ее  молча,  не  в  силах  говорить. Последняя надежда на ее
счастье, которая еще теплилась во мне, погасла.
     - Это  случилось  в  Риме,  -  продолжала она устало и равнодушно. - Мы
были  на  вечере  у  друзей  Персиваля,  у  четы Меркленд. Она славилась как
прекрасная  художница, и некоторые из гостей просили ее показать рисунки. Мы
все  любовались  ими, но к моему отзыву она отнеслась с особенным вниманием.
"Вы,  конечно,  сами рисуете?" - спросила она. "Когда-то я немного рисовала,
-  ответила я, - но больше не занимаюсь этим". - "Если вы когда-то рисовали,
-  сказала она, - в один прекрасный день вы снова вернетесь к этому занятию,
поэтому  разрешите порекомендовать вам учителя". Я промолчала - ты понимаешь
почему,  Мэриан, - и попыталась перевести разговор на другую тему. Но миссис
Меркленд  продолжала:  "У  меня были разные учителя, но лучшим из них, самым
способным   и  внимательным  был  некто  Хартрайт.  Если  вы  снова  начнете
рисовать,  попробуйте  брать  у  него  уроки. Он скромный, очень воспитанный
молодой  человек  -  я уверена, что он вам понравится". Подумай, Мэриан, она
говорила  со  мной  в  присутствии большого общества, при посторонних людях,
приглашенных  на прием в честь новобрачных! Я сделала все, чтобы скрыть свое
волнение,  - ничего не ответила ей и стала пристально рассматривать рисунки.
Когда  наконец  я осмелилась поднять глаза, мой муж смотрел на меня, взгляды
наши  встретились.  Я  поняла,  что  мое  лицо  выдало меня. "Насчет мистера
Хартрайта  мы  решим, когда вернемся в Англию, миссис Меркленд, - сказал он.
-  Я  согласен  с  вами,  я  уверен,  что  он понравится леди Глайд". Он так
подчеркнул  свои  слова,  что щеки мои вспыхнули, а сердце так забилось, что
мне  стало  больно дышать. Ничего больше не было сказано. Мы уехали рано. По
дороге  в  отель  он  молчал.  Он помог мне выйти из коляски и проводил меня
наверх,  как  обычно.  Но  как  только  мы вошли в гостиную, он запер дверь,
толкнул  меня  в  кресло  и  встал передо мной, держа меня за плечи. "С того
самого   утра   в  Лиммеридже,  когда  вы  дерзко  осмелились  во  всем  мне
признаться,  -  сказал он, - мне было интересно, кто этот человек. Сегодня я
прочитал  его  имя на вашем лице. Это ваш учитель рисования Уолтер Хартрайт.
Вы  будете  каяться  в  этом - и он тоже - до конца ваших дней. Теперь идите
спать,  пусть  он  приснится  вам,  если  вам нравится, - с рубцами от моего
хлыста!"  И  с  тех  пор  как  только  он на меня рассердится, он с угрозами
издевается  над  моим признанием, которое я ему сделала в твоем присутствии.
Мне  нечем  противодействовать тому позорному толкованию, которое он придает
моей  исповеди.  Я  не  могу ни заставить его поверить мне, ни заставить его
замолчать.  Ты удивилась, когда он сказал сегодня, что я вышла за него замуж
по  необходимости.  В  следующий раз, когда он, рассердившись на что-нибудь,
повторит  эти  слова,  ты  уже не удивишься... О Мэриан, не надо! Ты делаешь
мне больно!
     Я  сжимала  ее  в  объятиях.  Горькое,  мучительное  чувство  раскаяния
переполняло  меня.  Да,  раскаяния!  Бледное от отчаяния лицо Уолтера, когда
мо