девичества,
вся вытерлась, обтрепалась, лоснилась и местами побурела.
   Миссис Броуди, только изредка надевая, хранила ее больше двадцати  лет,
и эта ветхая, вышедшая из моды жакетка, некогда облекавшая ее юную девичью
фигуру, была так же трагична, как сама Маргарет Броуди. Впрочем, ей она не
представлялась в таком мрачном свете; для нее это была котиковая  жакетка,
может быть, не совсем модного покроя, но зато из настоящего котика,  самое
лучшее из всего, что у нее было, и она чрезвычайно дорожила ею. Она забыла
свое горе на ту минуту,  когда,  подняв  жакет,  вынула  его  из  оберток,
любуясь им, слегка встряхнула, погладила пальцами вылезший мех,  потом  со
вздохом,  как  будто  вытряхнув  из   этой   заношенной   вещи   поблеклые
воспоминания забытой  юности,  медленно  надела  ее;  жакетка,  во  всяком
случае, имела то достоинство, что  закрывала  порыжевшее  платье  и  тепло
укутывала ее  больное,  одряхлевшее  тело.  Затем  миссис  Броуди  наскоро
подобрала  растрепавшиеся  волосы  и  небрежно  приколола  черную   шляпу,
украшенную облезлым пером, которое с  жуткой  претензией  на  кокетливость
свисало за левым ухом. Завершив таким образом все приготовления к  выходу,
она поспешила вниз и вышла из дому чуть не крадучись.
   Выйдя на улицу, она не пошла, как ее супруг, по середине  мостовой,  а,
наоборот, держалась ближе к стенам домов, шла мелкими шажками,  волоча  за
собой ноги, опустив голову, с посиневшим  От  холода  лицом,  стараясь  не
привлекать ничьего внимания  и  всем  своим  видом  говоря  о  безропотном
мученичестве. Падающий снег превратил тусклый мех ее жакетки  в  блестящий
горностай: он залеплял ей глаза и рот, вызывал кашель, промочил ее тонкие,
не подходящие для такой погоды башмаки настолько, что задолго до того, как
она добралась до кондитерской Мойров, они хлюпали при каждом шаге.
   Несмотря на неожиданность ее визита,  Агнес  очень  обрадовалась  ей  и
тепло ее приветствовала. Обе женщины обменялись быстрым  взглядом;  каждая
надеялась в глазах другой прочитать  радостную  для  себя  весть.  Но  обе
тотчас увидели,  что  их  надежда  напрасна,  и  грустно  опустили  глаза.
Все-таки каждая  задала  вслух  вопрос,  на  который  другая  уже  заранее
ответила без слов:
   - Получили что-нибудь на этой неделе, Агги?
   - Нет, мама. - Агнес, горячо надеясь на будущие родственные отношения с
миссис Броуди, нежно называла ее "мама". - А вы?
   - Нет еще, дорогая, пока нет, но, может быть,  почта  опаздывает  из-за
непогоды, - сказала миссис Броуди уныло.
   - Это возможно, - подтвердила Агнес не менее уныло.
   Каждая пыталась  обмануть  другую,  а  между  тем  обе  знали  наизусть
расписание почты из Индии, и пути почтовых пароходов были для  них  теперь
открытой книгой. Однако сегодня гнет все растущей неизвестности становился
уже настолько невыносим, что эти слабые попытки обмануть себя не помогали,
и они с минуту растерянно смотрели друг на друга, словно исчерпав все темы
для разговора. Первой оправилась Агнес, вспомнив об обязанностях  хозяйки,
и, собрав все свое мужество, сказала любезно:
   - Мы с вами выпьем по чашке чаю, мама. Вы совсем промокли  от  снега  и
озябли.
   Миссис Броуди в безмолвном согласии прошла за ней в маленькую  комнатку
за лавкой, где среди множества пустых  жестяных  коробок  из-под  печенья,
ящиков с шоколадом и бутылок с сиропом стояла  маленькая  железная  печка,
распространявшая скудное тепло.
   - Садитесь сюда, мама, - сказала  Агнес,  открыв  металлическую  дверцу
печки и ставя стул перед ее небольшим зевом,  в  котором  пылал  огонь.  -
Из-за погоды сегодня очень мало покупателей, так что  у  меня  есть  время
поболтать с вами.
   Словно по молчаливому  уговору,  они  не  продолжали  больше  печальной
беседы о письмах, и, пока Агнес кипятила воду, мама протянула к огню  свои
мокрые башмаки, от которых шел пар, и сказала задумчиво:
   - Да, снег так и валил все время, пока я шла. Как приятно в такой  день
погреться у печки.
   Агнес подбросила  лопатку  кокса  на  последние  раскаленные  уголья  и
спросила:
   - Что вы будете пить, мама, чай или какао? На этой неделе нам  прислали
свежее какао Иппса.
   - Я,  пожалуй,  предпочту  какао.  Оно  питательнее,  чем  чай,  больше
подкрепляет в холодную погоду. Вы, Агнес, всегда  уж  угостите  чем-нибудь
вкусным.
   - Для вас, мама, я, конечно, могу себе это позволить, -  ответила  мисс
Мойр, значительно поджимая губы. - Было бы очень грустно,  если  бы  я  не
могла немного поухаживать за вами. Не хотите ли  снять  пальто?  -  И  она
сделала движение, намереваясь помочь  миссис  Броуди  снять  ее  котиковую
жакетку.
   - Нет, нет, спасибо, - поспешила  сказать  та,  с  испугом  подумав  об
убожестве своего туалета. - Я ведь недолго  у  вас  пробуду.  -  Глаза  ее
увлажнились от благодарности, когда она взяла из рук Агнес чашку  горячего
какао и принялась с наслаждением прихлебывать из нее; она даже согласилась
взять сладкое печенье и грызла его,  откусывая  самые  маленькие  кусочки.
Расчувствовавшись в такой уютной обстановке, она сказала со вздохом:
   - Тяжелая выдалась для меня зима. Не знаю, как я и пережила ее.
   - Я знаю, мама, вы очень страдали.
   - Ох, как страдала! Никогда я не думала, Агнес, что  придется  пережить
такой позор. Я его не заслужила. А между тем, ее  отец,  я  это  чувствую,
считает меня виноватой в том, что я не уберегла Мэри.
   Она едва решалась  выговорить  имя  дочери,  настолько  запретным  было
теперь это имя у них в доме.
   - В ее падении виновата она одна, мама. Ваше влияние могло привести  ее
только к добру, и если она грешила, значит у нее порочная натура. Забудьте
о ней и позвольте мне занять ее место.
   - Это очень мило с вашей стороны, Агнес. Но знаете, иногда ночью  мысль
о ней просто не выходит у меня из головы. Я никогда  не  думала,  что  мне
будет так ее недоставать, - она ведь  всегда  была  такая  молчаливая,  ко
всему в доме равнодушная. И я даже не знаю, где она!
   - Вы должны перестать думать о ней, - мягко настаивала Агнес.
   - Отец не позволяет мне ничего о ней узнавать. Не позволял даже  тогда,
когда она лежала в больнице и была на краю смерти.  И  тогда,  когда  умер
бедный малютка.
   Агнес крепко сжала губы.
   - Не знаю,  следует  ли  мне  рассказывать  вам,  мама,  -  начала  она
неохотно, - и неудобно мне говорить об  этом,  приличная  девушка  даже  и
отдаленно не должна соприкасаться с такими вещами... но я на днях слышала,
что она в Лондоне.
   Она произнесла последние слова  с  оттенком  осуждения,  выражая  таким
образом свое мнение о многообразных возможностях, скрытых  в  этом  городе
для развратных людей.
   - И вам известно, что она там делает? - воскликнула миссис Броуди.
   Агнес прикрыла глаза ресницами и покачала головой.
   - Не знаю наверное, - отвечала она,  понизив  голос,  -  но  я  слышала
(только это слухи, я за них не отвечаю, имейте в виду), что она  поступила
куда-то прислугой.
   - Прислугой! - ахнула мама. - О господи! До чего я дожила! Ужас! Что бы
сказал ее отец, если бы узнал об этом. Дочь Броуди - прислуга!
   - А к чему же еще она пригодна? - тряхнула головой Агнес. - Слава богу,
что она занялась честным трудом, если только это правда.
   Несмотря на ее близость  к  семье  Броуди,  Агнес  испытывала  приятное
чувство  собственного  морального  и  социального  превосходства,  сообщая
будущей свекрови эти новости, которые с  жадностью  выудила  из  городских
пересудов.
   - Прислуга в Лондоне! - повторила мама тихо. - Ужасно! Неужели эти люди
из Дэррока не могли что-нибудь для нее сделать?
   - Вот в том-то и дело, - подхватила Агнес. - Эти Фойли хотели в  память
сына взять ребенка и увезти его с собой в Ирландию. Вы, верно, знаете, что
они вернулись туда. Конечно, всякие ходят слухи, не всем им можно  верить,
но мне думается, что, когда ребенок умер, они постарались как можно скорее
избавиться от Мэри.
   Миссис Броуди отрицательно покачала головой.
   - Это им было бы не трудно, - возразила она, - Мэри всегда  была  очень
независима. Она бы ни от кого не приняла подачки - нет, она  прежде  всего
пошла бы работать, чтобы прокормиться.
   - Ну как бы там ни было, а я сочла нужным вам  сказать  то,  что  знаю,
мама. И во всяком случае вы за нее больше не ответственны. Конечно,  я  ей
зла не желаю, хотя она и замарала имя моего жениха. Будем  надеяться,  что
она когда-нибудь раскается. Но сейчас вам есть о ком подумать, кроме нее.
   - Ох, правда, Агнес! Суждено  мне  проглотить  и  эту  горькую  пилюлю.
Должна вам сказать, никогда я не была высокого мнения о Мэри и оценила  ее
только тогда, когда ее лишилась. Но я постараюсь забыть ее, если смогу,  и
думать о тех, кто у меня остался. - Она тяжко вздохнула.  -  Что  такое  с
нашим бедным Мэтом, ума не приложу! Меня просто убивает эта неизвестность.
Может быть, он болен, как вы думаете?
   Обе женщины перешли теперь к этой столь живо интересующей  их  теме,  и
после минутного раздумья мисс Мойр с сомнением покачала головой.
   - Он ничего не писал о своем здоровье, - сказала она. - Я знаю, что  он
раз или два не был на службе, но вряд ли это из-за болезни.
   - Может быть, он не хотел  нас  тревожить,  -  неуверенно  предположила
миссис Броуди. - Там и лихорадка свирепствует, и желтуха, и  всякие-всякие
ужасы в этих жарких странах. Он  мог,  наконец,  получить  даже  солнечный
удар, хотя нам-то здесь, когда кругом такая масса снега, трудно  это  себе
представить.  Мэт  никогда  не  отличался  крепким  здоровьем.  -  И   она
непоследовательно прибавила: - У него слабая грудь и зимою он всегда болел
бронхитом, его приходилось очень тепло одевать...
   - Ах, мама, - нетерпеливо перебила Агнес,  -  не  будет  же  он  болеть
бронхитом в жарком климате! В" Калькутте никогда не бывает снега.
   - Знаю, Агнес, - твердо возразила миссис Броуди,  -  но  такая  болезнь
могла затаиться у него внутри еще раньше, а в  жаркой  стране,  когда  все
поры открыты, простудиться так же легко, как плюнуть.
   Агнес, видимо, не склонная согласиться  с  таким  ходом  мыслей,  сразу
пресекла  его,  промолчав  в  ответ  на  реплику  мамы.  Потом  сказала  с
расстановкой:
   - А я боюсь, не  оказывают  ли  на  Мэта  дурное  влияние  какие-нибудь
чернокожие. Там есть какие-то раджи, богатые языческие князья, про которых
я  читала  ужасные  вещи,  и  они  могли  совратить  Мэта.  А  Мэта  легко
соблазнить, очень легко, - добавила  она  серьезно,  вспоминая,  вероятно,
действие ее собственных чар на впечатлительного юношу.
   Миссис Броуди немедленно  представила  себе,  как  все  владыки  Индии,
прельстив ее сына драгоценностями, совращают его с пути  истинного,  но  с
негодованием отвергла неожиданное и устрашающее предположение Агнес.
   - Как вы можете говорить подобные вещи, Агнес! - воскликнула она. -  Он
в Ливенфорде вращался только в самом лучшем  обществе.  Вам  ли  не  знать
этого? Никогда он не  водился  с  беспутными  людьми  и  не  любил  дурной
компании.
   Но Агнес, которая для благочестивой христианки слишком много понимала в
этих вопросах (такой прозорливостью она, конечно,  была  обязана  чудесной
интуиции любви), неумолимо продолжала:
   - Ну, уж если на то пошло, так я вам скажу, мама, хотя мне и выговорить
такие слова  стыдно:  там  есть  порочные,  страшно  порочные  соблазны...
например, танцовщицы, которые умеют чаровать змей и танцуют без...  без...
- Мисс Мойр опустила глаза и многозначительно умолкла, краснея, а пушок на
ее верхней губе стыдливо трепетал.
   Миссис Броуди смотрела на нее такими  испуганными  глазами,  как  будто
увидела целое гнездо тех  змей,  о  которых  говорила  Агнес;  потрясенная
ужасающей неожиданностью мысли, которая никогда раньше ей не  приходила  в
голову, она уже видела в своем воображении одну из этих бесстыдных  гурий,
бросившую чаровать пресмыкающихся только  для  того,  чтобы,  очаровав  ее
сына, лишить его нравственности.
   - Мэт не такой! - сказала она, задыхаясь.
   Мисс Мойр деликатно подобрала губы  и  подняла  густые  брови  с  миной
женщины, которая могла бы открыть миссис Броуди такие  тайны  относительно
страстной натуры Мэта, которые ей и во  сне  не  снились.  Цедя  из  чашки
какао, она всем своим видом как бы говорила:  "Вам  пора  бы  лучше  знать
своих  детей.  Только  благодаря  моей  стойкой  добродетели  и   девичьей
непорочности ваш сын сохранил чистоту".
   - Но ведь у  нас  нет  никаких  доказательств,  не  так  ли,  Агнес?  -
причитала миссис Броуди, окончательно устрашенная непонятной миной Агнес.
   - Разумеется, доказательств у меня нет, но ведь это  ясно,  как  дважды
два четыре, - сухо ответила мисс Мойр. - Если уметь читать между строк его
последних писем, так видно, что он вечно торчит в каком-то клубе, играет в
бильярд, а по ночам ходит куда-то с другими мужчинами и курит  напропалую,
дымит, как паровоз. - Помолчав, она  прибавила  недовольным  тоном:  -  Не
следовало совсем позволять ему курить. Это был уже первый  шаг  по  дурной
дороге. Мне никогда не нравилось  его  пристрастие  к  сигарам.  Это  было
чистейшее мотовство.
   Миссис Броуди так и поникла под тяжестью этого прямого обвинения в том,
что она поощряла первые шаги сына по гибельному пути.
   - Но, Агги, - пролепетала она, - ведь вы тоже ему позволяли курить, и я
не видела в этом ничего  дурного.  Он  уверял,  что  вы  это  одобряете  и
находите в этом мужественность.
   - Но вы ему мать! Я  говорила  это  только,  чтобы  доставить  мальчику
удовольствие. Вы знаете, что я для него готова была на  все!  -  возразила
Агнес, не то сморкаясь, не то всхлипнув.
   - Да, и я тоже для него на все была готова,  -  сказала  миссис  Броуди
беспомощно, - но теперь не знаю, чем все это кончится.
   - Я серьезно думаю, что  вам  следовало  бы  заставить  мистера  Броуди
написать Мэту строгое письмо, напомнить ему о долге, об  его  обязанностях
по отношению к тем, кого он оставил на родине, и все такое. Я нахожу,  что
давно пора что-нибудь сделать.
   - Нет, ничего не выйдет, - поспешно возразила миссис Броуди. - Отец  ни
за что не согласится. Я никогда не посмею с ним и заговорить об этом.  Где
уж мне! Да и, кроме того, никогда отец Мэта не сделает такой вещи.  -  Она
даже вся задрожала при  мысли  о  таком  шаге,  резко  противоречившем  ее
неизменной линии поведения относительно мужа,  стараниям  скрыть  от  него
все, что могло бы вызвать гнев владыки. И, печально покачав  головой,  она
прибавила: - Мы с вами, Агнес, сделаем сами, что возможно, потому что отец
его  и  пальцем  не  шевельнет,  чтобы  помочь  ему.  Это,   быть   может,
неестественно, но что делать, такой уж человек. Он считает, что сделал для
Мэта больше, чем обязан был сделать.
   У Агнес был недовольный вид.
   - Я знаю, Мэт всегда боялся... всегда так почитал  отца,  -  настаивала
она. - И уверена, что вы бы не хотели нового позора для семьи.
   - Мне не хочется спорить с вами, Агнес, но, право  же,  вы  ошибаетесь.
Никогда я не поверю, чтоб мой мальчик был способен на  что-нибудь  дурное.
Вы встревожены, как и я, и это натолкнуло вас на  такие  мысли.  Потерпите
немного - на будущей неделе  мы  непременно  получим  целый  короб  добрых
вестей.
   - Что же, давно пора, я нахожу, - отозвалась мисс Мойр  ледяным  тоном,
который показывал ее досаду на миссис Броуди  и  все  растущее  возмущение
против  всей  семьи  Броуди  в  целом  -  возмущение,  рожденное  недавним
скандалом с Мэри. Грудь ее  бурно  колыхалась,  и  с  уст  уже  готов  был
сорваться  горький  и  колкий  упрек,  но  неожиданно  у   входной   двери
задребезжал звонок, и ей пришлось с пылающими щеками бежать в кондитерскую
и отпустить пришедшему  малышу  незначительное  количество  конфет.  Этот,
крайне унизительный для ее  достоинства  промежуточный  эпизод  ничуть  не
восстановил  душевного  равновесия  Агнес,  наоборот,  -  вызвал   вспышку
раздражения, и когда звонкий голос покупателя,  требовавшего  на  полпенни
полосатых  леденцов,  отчетливо  прорезал   тишину,   Агнес   окончательно
разозлилась.
   Ничего не подозревая о строптивой злобе, бушевавшей в пышной груди мисс
Мойр, миссис Броуди сидела, скорчившись, в  кресле  перед  печкой,  уткнув
костлявый подбородок в  мокрый  и  облезлый  воротник  котиковой  жакетки.
Вокруг нее клубился мокрый пар, а  душу  раздирали  ужасные  сомнения,  не
виновна ли она в каких-то неизвестных ей, неопределенных  слабостях  Мэта,
так как неправильно его воспитывала. У нее мелькнули в памяти слова  мужа,
которые он часто повторял лет десять  тому  назад.  С  тоскливой  тревогой
вспомнила она презрительную мину, с какой Броуди, уличив ее в какой-нибудь
очередной поблажке Мэту, ворчал на нее: "Ты только портишь своего слюнтяя!
Хорошего же мужчину ты  из  него  сделаешь!"  Она,  действительно,  всегда
старалась оправдывать Мэта перед отцом, оберегать его от суровости  жизни,
баловала его и предоставляла ему преимущества,  которыми  не  пользовались
остальные ее дети. У Мэта никогда не хватало смелости  открыто  пропустить
занятия в школе, и, если ему, как это  часто  бывало,  хотелось  прогулять
день, или он почему-либо боялся в этот день идти в школу,  он  приходил  к
ней, к матери, хромая и хныча: "Мама, меня тошнит. У меня живот болит".  И
всякий раз, когда он притворялся, что у  него  болит  то  или  другое,  он
начинал прихрамывать, ковылять походкой хромой собаки, как будто  боль  из
любой части тела тотчас же переходила в  ногу,  делая  его  неспособным  к
ходьбе. Мать, конечно, видела его насквозь, но, несмотря  на  то,  что  не
верила ему,  она,  в  приливе  нерассуждающей  материнской  любви,  всегда
сдавалась и отвечала: "Тогда ступай к себе в  комнату,  сынок,  я  принесу
тебе туда чего-нибудь вкусного. Твоя мать тебе всегда друг,  Мэт,  ты  это
знай". Ее чувства, осмеянные и подавленные, искали  выхода,  и  она  щедро
изливала их на сына, а атмосфера черствости, царившая в их доме,  вызывала
в ней настоятельную потребность привязать Мэта к себе узами любви. Неужели
же  она  испортила  его  своим  потворством?  Неужели  ее  снисходительная
всепрощающая любовь превратила сына в слабовольное существо? Но как только
мозг миссис Броуди  сформулировал  эту  мысль,  сердце  с  возмущением  ее
отвергло. Оно говорило ей, что Мэт встречал с  ее  стороны  только  ласку,
кротость и терпение, что она желала ему только добра. Она служила ему, как
рабыня, стирала, штопала вязала для него все, чистила  ему  обувь,  стлала
постель, стряпала для него самые вкусные блюда.
   - Да, да, - бормотала она про  себя,  -  я  из  кожи  лезла  для  этого
мальчика. Конечно, он не может меня забыть. Я для  него  вырывала  у  себя
кусок изо рта.
   Она вспоминала весь труд, положенный ею на сына, начиная от стирки  его
первых пеленок и кончая укладкой его сундука перед  поездкой  в  Индию,  и
нынешнее поведение Мэта ставило ее лицом к лицу с  ошеломляющим  сознанием
бесплодности всего этого труда и всей ее  любви  к  нему.  Она  растерянно
спрашивала себя, неужели это только ее глупость виновата в том, что все ее
постоянные самоотверженные усилия пропали даром и сын теперь равнодушен  к
ней и оставляет ее в такой мучительной неизвестности.
   Неожиданный шум заставил ее вздрогнуть, и, рассеянно подняв глаза,  она
увидела, что Агнес воротилась и говорит ей что-то. В  нервном  тоне  Агнес
звучало плохо скрытое негодование.
   - Мама, - воскликнула она, - я выхожу замуж за Мэта! Я  намерена  стать
его женой и желаю знать, что для этого будет сделано. Вы должны немедленно
принять какие-нибудь меры.
   Миссис Броуди смиренно  глядела  на  нее  своими  кроткими  и  влажными
голубыми глазами из-под комичной обтрепанной шляпки.
   - Не накидывайтесь на меня так, Агнес, милая, - сказала  она  мягко.  -
Мне без того  достаточно  пришлось  вытерпеть,  и  я  не  заслужила  ваших
резкостей. Вы же видите сами, что я не могу вам ничег