руку  из  ее  теперь  вялых  пальцев,
уложил все обратно в чемоданчик и постоял еще некоторое  время,  глядя  на
спящую. На лице его не оставалось и следа той оптимистической уверенности,
которая служила ему как бы защитной  маской.  Оно  было  пасмурно,  как  у
человека, который узнал нечто печальное, оно выражало задумчивое  участие.
С минуту он стоял, не двигаясь, потом заботливо  укрыл  спящую  одеялом  и
вышел из комнаты.
   Внизу под  лестницей  дожидался  Мэт,  его  испуганное  лицо  белело  в
полумраке, как бледная луна.
   - Ну, как она? - спросил он вполголоса. - Ей лучше?
   - Боли прекратились, она спит, - ответил Ренвик. -  Самое  главное  для
нее сейчас - покой. - Он пристально посмотрел на Мэтью, не зная, насколько
можно с ним быть откровенным.
   - Где ваш отец? - спросил он. - Мне надо его повидать.
   Взгляд Мэтью сразу потускнел, он потупил опухшие  глаза  и,  беспокойно
переминаясь с ноги на ногу, пробормотал:
   - Он спит. Я не хочу его будить. Нет, его лучше не беспокоить. От  того
все равно не будет никакой пользы.
   Лицо Ренвика приняло суровое выражение.
   "Что за странный дом? - спрашивал он себя. - И что это за  люди?  Мать,
сын да и  эта  бедная  девочка,  Мэри  -  все  запуганы  одним  всемогущим
существом, главой семьи, неистовым Броуди".
   - Не знаю, - сказал он наконец, холодно  подчеркивая  каждое  слово,  -
найду ли я возможным продолжать лечение вашей матери, но во всяком  случае
передайте отцу, что я завтра заеду поговорить с ним.
   - Значит, она долго проболеет? - прошептал Мэт.
   - Да, возможно, что месяцев шесть.
   - Как долго! - протянул Мэт. - А ведь она делает всю работу в доме. Как
мы обойдемся без нее?
   - Придется! - сказал доктор сурово. -  Приучайтесь  заранее  обходиться
без нее.
   - Это почему? - спросил с тупым удивлением Мэт.
   - Ваша мать умирает от рака. Вылечить  ее  невозможно.  Она  больше  не
встанет с постели. Через шесть месяцев она будет в могиле.
   Мэт пошатнулся, как от удара, и, ослабев, сел  на  ступеньку  лестницы.
Мама умирает! Только пять часов тому назад она  здесь  ухаживала  за  ним,
угощала его вкусным  ужином,  приготовленным  ее  собственными  руками,  а
теперь она пластом лежит в  постели,  с  которой  уже  никогда  больше  не
встанет! Опустив голову на руки, он не видел, как доктор вышел, не  слыхал
стука захлопнувшейся двери. Пришибленный горем и угрызениями  совести,  он
унесся мыслями не в будущее, а  в  прошлое.  Его  душа,  ведомая  памятью,
бродила по всем тропам прошедшего, переживала  жизнь  сначала.  Он  ощущал
нежную ласку материнской руки, прикосновение ее щеки,  ее  губы  на  своем
лбу. Он видел, как она входила к нему в комнату,  когда  он,  капризничая,
валялся в постели, слышал, как  она  говорила,  задабривая  его:  "Смотри,
сынок, я принесла тебе кое-что вкусненькое!" Он вспоминал все выражения ее
лица - ласковое, умоляющее,  заискивающее,  и  всегда  с  той  же  печатью
безграничной любви к нему. Потом это лицо представилось ему в тихой, ясной
строгости смерти,  но  и  на  безмятежном  лице  умершей  бескровные  губы
улыбались ему все с той же нежностью, какую она всегда щедро  изливала  на
него. И, сидя в одиночестве на ступеньках лестницы, он разрыдался,  твердя
шепотом все одни и те же слова:
   - Мама! Мама! Ты была так добра ко мне!



11

   - Где моя горячая вода? - кричал Броуди. - Где моя вода для бритья?
   Он стоял на площадке перед дверью своей спальни без пиджака, в брюках и
сорочке и кричал вниз, чтобы  ему  принесли  воду.  Он  не  помнил  такого
случая, чтобы горячая вода для бритья не стояла уже наготове у дверей в ту
секунду, когда она ему  требовалась.  А  сегодня,  когда  он  по  привычке
наклонился, чтобы взять кувшин,  кувшина  у  дверей  не  оказалось.  Такая
небывалая,  чудовищная  небрежность  вызвала  сперва  удивление,   которое
немедленно сменилось чувством горькой обиды, еще  обострившим  то  злобное
настроение, в котором он  встал  с  постели.  Сегодня  утром  происшествия
прошедшей ночи представились ему в новом свете, и, перебирая их в  памяти,
он все больше и больше распалялся от мысли, что сын узнал об его  связи  с
Нэнси и открыл место их свиданий в доме на Колледж-стрит.  Негодование  на
то, что такой молокосос, как Мэтью, посмел вмешаться в его  личную  жизнь,
заслонило воспоминание об  опасности,  грозившей  ему  вчера.  Необычайное
происшествие - выстрел сына - отошло куда-то в область фантастического,  и
сейчас в нем будило гнев только то, что ему помешали наслаждаться.  Голова
у  него  отяжелела  от  нездорового  сна.  Не  покидавшая  его  забота   о
расстроенных делах, всегда таившаяся где-то в глубине мозга и  встречавшая
его при каждом пробуждении, усиливала горькое озлобление. А тут,  как  раз
когда ему особенно хотелось  побриться  и  освежиться,  чтобы  легче  было
привести в порядок расстроенные мысли, он не нашел горячей  воды.  "Вечная
история! - сказал он про себя. - В этом проклятом доме человек никогда  не
может  получить  вовремя  то,  что  ему  нужно!"  И  в  приливе  законного
возмущения он опять заревел:
   - Воды! Сейчас же неси наверх воду!  Черт  побери,  долго  я  еще  буду
стоять тут и ждать для твоего удовольствия! Воды, черт тебя возьми!
   Никакого движения! К его  полнейшему  недоумению,  мама  не  прибежала,
запыхавшись,  наверх  в  пароксизме  страха  и  трепетной  угодливости,  с
знакомым кувшином, из которого шел пар,  с  робким  извинением  на  устах.
Непривычная тишина царила внизу. Как рассерженный буйвол, нюхающий воздух,
он, фыркая, раздул ноздри, но не уловил аппетитного запаха еды, в этот час
обычно доносившегося из кухни. Он уже собирался сойти  вниз,  чтобы  более
энергичным образом предъявить свои требования, как вдруг отворилась  дверь
комнаты Мэта и оттуда под  заглушенные  слова  чьего-то  напутствия  вышла
Несси и робко приблизилась к отцу.
   Появление  дочери  несколько  умерило  гнев  Броуди,  морщина  на   лбу
разгладилась,  злая  гримаса  губ  слегка  смягчилась.  Присутствие  Несси
неизменно смягчало его, и, очевидно, по этой причине ее избрали для  того,
чтобы сообщить ему новость.
   - Папа, - сказала она неуверенно, - мама сегодня не встала.
   - Что такое?! - крикнул он, словно не веря своим ушам. - Не встала? Еще
в постели? В такой час!
   Несси утвердительно кивнула головой.
   - Она не виновата, папа, - сказала она молящим шепотом. - Не сердись на
нее, она нездорова. Она хотела встать и не могла.
   Броуди злобно заворчал. Он считал, что жена его  просто  лентяйка,  что
она притворяется больной, и все это только отговорка для  того,  чтобы  не
подать ему воды для бритья. Потом он вспомнил о завтраке.  Кто  приготовит
его? Он порывисто шагнул по направлению к  спальне  миссис  Броуди,  чтобы
посмотреть, не заставит ли жену одно его появление забыть о  нездоровье  и
заняться более полезным делом, чем лежанье в постели.
   - Маме всю ночь было очень плохо, - продолжала Несси. -  Мэту  пришлось
бежать за доктором.
   Броуди остановился, как вкопанный, при этом новом потрясающем  известии
и воскликнул удивленно и сердито:
   - За доктором! А почему мне  ничего  не  сказали?  Почему  со  мной  не
посоветовались? В этом доме все делается за моей спиной, без моего ведома!
Где Мэт?
   Мэтью,  подслушивавший  за  приоткрытой  дверью,  медленно   вышел   на
площадку. По его  осунувшемуся,  измятому  лицу  видно  было,  что  он  не
ложился. Он с тревогой поглядывал на отца. Но  Несси  уже  сделала  первый
шаг, сообщив ошеломительную новость. Теперь Мэту  легче  было  говорить  с
отцом.
   - Почему ты не сказал мне об этом... об этой истории? - спросил  Броуди
свирепо. Он отказывался поверить в эту "болезнь". По его мнению, все  было
только заговором против него, выдумкой, чтобы досадить ему.  -  Почему  ты
сперва не обратился ко мне?
   - Я не хотел беспокоить тебя, папа, - пробормотал Мэт. - Я  думал,  что
ты спишь.
   - Какая неожиданная заботливость! - усмехнулся Броуди. - Не  всегда  ты
так заботишься о моем здоровье, а? - Он  сделал  многозначительную  паузу,
потом спросил: - Ты позвал Лори? Что он сказал насчет нее?
   - Нет, это был не Лори, - смиренно поправил Мэт. - Я не  мог  добраться
до него, папа. К ней приходил Ренвик.
   Броуди весь затрясся от гнева.
   - Что?! - зарычал он. - Ты привел в мой дом этого нахала! Где была твоя
голова, болван! Не знаешь ты разве, что я и он - заклятые враги? Уж он-то,
конечно, уложит твою мать в постель!  Еще  бы!  Я  думаю,  он  ее  нарочно
продержит в постели целую неделю и сделает вид, что мы ее  здесь  убивали!
Не сомневаюсь, что он пропишет ей цыплят и шампанское, и мне придется себя
во всем урезывать, чтобы платить ему за визиты.
   - Да нет же, папа, - взмолился Мэт. - Право, это не так. Он сказал, что
она... что она очень серьезно больна.
   - Ба! Я не верю ни одному его слову. А ты приводишь  этого  субъекта  в
дом за моей спиной! Я с тобой рассчитаюсь и за это тоже!
   - Во всяком случае... он сказал... Он сказал, что приедет осмотреть  ее
получше сегодня утром... и что хочет поговорить с тобой.
   - Вот как! - протянул Броуди и замолчал, обнажив зубы в  отвратительной
усмешке.  Значит,  Ренвик  сегодня  приедет  в  его  дом?   Вероятно,   он
рассчитывает  начать  серию  ежедневных  визитов,  думает,  что  в   такой
безвольной, покорной женщине, как его жена, он найдет себе  очень  удобную
мнимую пациентку, на которой можно хорошо заработать. Броуди невольно сжал
кулаки, как всегда выражая этим свою твердую решимость, и скрипнул зубами.
- Я дождусь его и сам встречу, - сказал он вслух с резкой враждебностью. -
Услышим, что он имеет мне сказать! Я ему поднесу сюрпризец! Он  увидит  не
ее, а меня!
   Затем после некоторой паузы, во время которой он  смотрел  прямо  перед
собой и что-то обдумывал, он обратился к Несси:
   - Несси, сходи вниз и принеси отцу  горячей  воды.  Только  смотри,  не
обварись, дочка! Потом разбуди бабушку, пускай приготовит мне  чего-нибудь
поесть. Если твоя мать желает нежиться в постели, так здесь  есть  другие,
которым некогда и надо идти на работу.  Ну,  беги  скорее!  -  И,  ласково
похлопав ее по худым плечикам, он вернулся к себе в спальню.
   Горячая вода  была  быстро  доставлена,  и  Броуди  принялся  совершать
обычный ритуал утреннего туалета. Но мысли его были далеки от того, что он
делал. Он  часто  вдруг  останавливался,  в  глазах  его  загорались  злые
огоньки, и он с гневным презрением встряхивал головой.
   - Он намерен держать мою жену в постели, - сердито бормотал он. Ему уже
представлялось, что Ренвик уложил маму в постель  нарочно,  ему  назло.  -
Нет, какая чертовская наглость! Ну и проучу же я его! Я  ему  покажу,  как
опять соваться в мои семейные дела!
   Со времени тяжелой болезни дочери он питал закоренелую злобу к  Ренвику
за обвинения, брошенные ему молодым врачом - во время памятного  разговора
между ними, когда он отказался  навестить  Мэри,  лежавшую  в  больнице  с
воспалением легких, или оказать ей какую-нибудь помощь.  И  сейчас  в  нем
кипела яростная  вражда,  и  он  заранее  придумывал  все  те  язвительные
оскорбления, которые бросит в лицо Ренвику.
   Ему ни на минуту не приходило в голову, что следует зайти к  жене.  Она
во всем этом деле была незначительной пешкой, и  он  не  сомневался,  что,
когда он разделается с Ренвиком, она встанет и примется стряпать ему обед.
И обед должен быть особенно хорош,  чтобы  вознаградить  его  за  утренние
непорядки.
   - Да, я ему укажу его место! - бормотал он про себя. - Я швырну  ему  в
лицо плату за визит и прикажу убираться вон из моего дома.
   Он едва мог проглотить завтрак, до того его душил гнев. Да  и  завтрак,
надо сказать, не возбуждал особого аппетита. Каша  была  жидко  сварена  и
подгорела. Он мрачно наблюдал  за  старухой  матерью,  которая,  подоткнув
платье, так  что  виднелась  полосатая  нижняя  юбка,  разводила  в  кухне
невообразимую суету.
   - Каша эта ни к черту не годится! - бросил он сердито. -  Ее  и  свиньи
есть не станут.
   Все было не так, как следует. Гренки  -  слишком  мягкие,  недостаточно
зажаренные, чай, которым ему пришлось удовольствоваться вместо любимого им
кофе, - жидок, заварен  раньше,  чем  закипела  вода.  Яичница  напоминала
подошву, а ветчина превратилась в уголь.
   - Ей придется встать, - сказал он вслух. - Я не могу есть такую  дрянь.
Этим мясом можно отравиться.
   Грязный и холодный камин зиял перед ним, башмаки были  нечищены,  а  во
время бритья он порезался. Пылая негодованием, он шумно встал из-за  стола
и сел в свое  кресло  дожидаться  Ренвика.  Глаза  его  с  неудовольствием
следили за старчески  неловкими  движениями  матери,  слух  был  неприятно
поражен грохотом разбитого блюда, донесшимся  из  посудной.  Заметив,  что
Несси слоняется по кухне, он резко приказал ей отправляться в школу. Она и
так опоздала уже по меньшей мере на час  и  надеялась,  что  ввиду  такого
редкого события о ней забудут или  даже  позволят  ей  сегодня  пропустить
уроки. Но отец приказал ей идти, и она ушла, не пытаясь протестовать.
   Мэтью не появлялся, скрываясь у себя  наверху.  Из  комнаты  матери  не
слышно было ни звука.
   Броуди от нетерпения не находил  себе  места.  Он  посмотрел  на  часы,
увидел, что половина одиннадцатого, подумал о том что его лавка уже  целый
час открыта и стоит  пустая  и  беспризорная,  оставленная  на  глупого  и
бестолкового мальчишку, способного  только  пялить  глаза  на  покупателя.
Потом он с горечью возразил сам себе, что, собственно, покупатели в  лавку
теперь заходят редко и его отсутствие не имеет значения.
   Он встал и беспокойно ходил по кухне. При этом освещении  она  казалась
ему какой-то новой, незнакомой. Нарушен был привычный  ход  жизни,  и  все
вокруг казалось  странным,  чуждым.  Это  нарушение  каждодневной  рутины,
последовавшее так быстро за необычайными событиями прошлой ночи, создавало
впечатление какой-то чудовищной фантастики, подавлявшее его неразвитой ум,
а раздражение, вызванное этим замешательством, подливало  масла  в  огонь.
Как тигр в клетке, беспокойно шагал он взад  и  вперед  по  передней.  Чем
дольше он ждал, тем больше злился и, наконец, прошел в гостиную и  стал  с
досадой смотреть в окно, как будто это могло ускорить приход  Ренвика.  Но
тут ему пришло в голову, что доктор может увидеть его здесь и  счесть  это
признаком слабости с его стороны. Он, как ужаленный, отпрянул  от  окна  и
вернулся на кухню, где заставил себя опять  сесть  в  кресло  и  сохранять
наружное самообладание. Так,  внешне  бесстрастный,  хотя  внутри  у  него
кипело, он сидел и ждал. и единственным признаком его горячего  нетерпения
было быстрое, непрерывное постукивание ногой о пол.
   В одиннадцать часов зазвенел колокольчик у двери.  Как  беговой  рысак,
долго  ожидавший  сигнала,  чтобы,  ринувшись  с  места,  разрядить  запас
энергии, Броуди вскочил с кресла и, подойдя к входной  двери,  вызывающим,
размашистым жестом распахнул ее так широко, что она ударилась о стену. Его
высокая, громоздкая фигура загородила вход, мешая доктору пройти.
   - В чем дело? - прорычал он. - Чего вам нужно?
   Доктор Ренвик остановился у двери, бесстрастный, безупречно  изящный  в
своем хорошо  сшитом  костюме,  выглядевший  еще  величественнее  на  фоне
нарядного экипажа, запряженного отлично вычищенным жеребцом.  Обеспеченный
теперь богатой а обширной практикой, придававшей ему  уверенность,  он  не
сделал ни малейшей попытки войти и, выдержав  значительную  паузу,  сказал
любезно:
   - А, на этот раз сам мистер Броуди, как я вижу.
   - Я или не я - это все равно, - отрезал презрительно Броуди.  -  А  что
вам здесь угодно?
   - Право, вы - воплощенная любезность, - спокойно заметил Ренвик.  -  Вы
ничуть не переменились со времени нашей  последней  встречи  -  во  всяком
случае, не к лучшему.
   - Я спрашиваю, зачем вы здесь, сэр? - с трудом выдохнул из себя Броуди.
- Нечего тут упражняться в красноречии, отвечайте прямо.
   - Что ж, раз вы так грубы, придется мне ответить вам тем же.  Я  пришел
сюда вчера ночью по настоятельной просьбе вашего сына (и  очень  неохотно,
должен сказать), чтобы осмотреть вашу жену. Хоть вы и притворяетесь, будто
ничего не знаете, я убежден, что это вам известно.  -  Он  остановился  и,
небрежно похлопав себя перчаткой по рукаву, продолжал: - Сегодня  утром  я
хотел навестить ее в последний раз, - он сделал сильное ударение на  слове
"последний", - чтобы  после  нового,  тщательного  осмотра  проверить  тот
печальный диагноз, который я поставил вчера ночью.
   Броуди злобно смотрел на него. Холодная невозмутимость  Ренвика  бесила
его бесконечно больше, чем любое проявление бешеного гнева.  На  последнее
он мог ответить тем же, но против этой хладнокровной находчивости был  так
же бессилен, как дубина - против сверкающей рапиры. Раньше чем он  успевал
пустить в ход тяжелое оружие своего ответа, ему  наносили  острием  рапиры
добрый десяток ударов. Ренвик почти  обезоружил  его  заявлением,  что  не
собирается больше навещать больную, и  возбудил  его  внимание  уклончивым
намеком на состояние миссис Броуди.
   - Что же такого страшного вы у нее находите? - иронически проворчал он,
невольно меняя тон. - Она большая охотница поваляться в постели.
   Ренвик, не отвечая, слегка поднял брови, и этим едва заметным движением
сразу  же  дал  почувствовать  своему  собеседнику  все   неприличие   его
замечания. Свирепея от этого невысказанного презрения, Броуди прибегнул  к
своему неизменному средству - ругани, как  всегда,  когда  других  средств
больше не оставалось.
   - Нечего ухмыляться своей дурацкой усмешкой! - крикнул он. - Она ничуть
не красит вашу противную физиономию.
   Ренвик смотрел на него все так же бесстрастно.
   Большинство людей, просто уже  в  силу  своего  роста,  вынуждены  были
смотреть на Джемса Броуди  снизу  вверх,  и  Броуди  доставляло  громадное
удовлетворение то, что он, разговаривая с человеком, возвышался  над  ним.
Это давало ему ощущение превосходства и силы.  Но  Ренвик  был  такого  же
роста, как он, а к тому же стоял на высоком пороге, и получилось  обратное
- не Броуди на него, а он на Броуди смотрел сверху вниз.
   - Не буду больше терять здесь времени даром, - сказал  он  сухо.  -  Не
знаю, как вы, а я человек занятой. В таком состоянии духа вы  не  способны
рассуждать здраво. У вас мания величия, и вы хотите, чтобы все перед  вами
трепетали. Несчастная ваша семья, без сомнения,  боится  вас,  но  мне-то,
слава богу, бояться не приходится! Поймите это раз навсегда, если  можете.
А теперь прощайте! - Он  круто  повернулся  и  хотел  было  уже  сойти  со
ступенек, но Броуди схватил, его за плечо.
   - Погодите, погодите! - воскликнул он.
   Он совсем не ожидал, что разговор примет такой оборот.  Он  рассчитывал
натешить  свое  оскорбленное  самолюбие,  заставить   Ренвика   хорошенько
покланяться, а потом уже ворчливо позволить ему  войти.  Он  понимал,  что
необходимо узнать мнение доктора о болезни его жены,  и  хотя  ему  прежде
всего хотелось дать  почувствовать  Ренвику,  что  он  -  наемник,  слуга,
которому можно пренебрежительно бросить плату и прогнать его, он в  то  же
время боялся остаться в полном  неведении  относительно  состояния  миссис
Броуди.
   - Не уходите! Вы еще не сказали  мне,  чем  больна  жена.  За  что  вам
платить, если вы даже не можете сказать, для  чего  приходили  сюда  вчера
ночью. Должны же вы как-нибудь оправдать свой приход.
   Ренвик обратил к нему холодно-презрительный профиль.
   - Вопрос о гонораре, насколько мне известно, и не поднимался. Ну, а что
касается диагноза, то, как  я  уже  вам  сказал,  поставить  его  я  смогу
окончательно  лишь  после  тщательного  внутреннего  исследования.  -   И,
стряхнув с плеча руку Броуди, он снова сделал шаг к ступенькам.
   - Черт возьми! - вскрикнул вдруг Броуди. - Та