оды с уксусом?
   - Я же тебе говорила, что он мне  не  помогает,  -  сердито  настаивала
Несси. - Тебе придется сходить за порошками. Иди сию же минуту.
   Лицо Мэри выразило смутное подозрение, и она сказала, помолчав:
   - Я сейчас не могу уйти из  дому,  дорогая.  Мне  надо  готовить  обед.
Приляг, я тебе потру лоб.
   - Ступай за порошками! -  закричала  Несси.  -  Неужели  ты  не  можешь
сделать для меня такой пустяк, а еще твердишь всегда, что на все для  меня
готова! Боль не пройдет, пока я не приму порошка, ты же знаешь, что только
это мне помогает!
   После минутного колебания, во время которого она огорченно  глядела  на
Несси, Мэри медленно взялась за тесемки своего  фартука  и  еще  медленнее
развязала их.
   - Ну, хорошо, дорогая, я не могу видеть,  как  ты  мучаешься.  Схожу  и
попрошу, чтобы их сразу при мне приготовили.
   И, уже выходя, прибавила успокоительно:
   - Я в одну минуту слетаю. Полежи, пока я вернусь.
   Несси   послушно   легла   на   диван,   говоря   себе   с   внутренним
удовлетворением, что эта "минута"  продолжится  целый  час  и  она  успеет
получить письмо и прийти в себя, раньше  чем  Мэри  доберется  до  города,
дождется, пока в аптеке приготовят лекарство, и вернется  домой.  Услышав,
как за сестрой захлопнулась наружная дверь,  она  слабо  усмехнулась.  Эта
улыбка опять разбила сдержанность, лицо ее опять приняло хитрое выражение,
она, вскочив, помчалась в гостиную.
   Да, вот Мэри идет по дороге, спешит, бедненькая, за порошками, не зная,
что в доме имеется еще целых два, спрятанных ею, Несси, в ящик комода. Вот
она проходит мимо почтальона, не заметив, что он  направляется  к  ней.  А
между тем у него сегодня есть в сумке кое-что такое,  что  принесет  Несси
больше облегчения, чем все порошки, которые может прописать Лори.  Как  он
ползет! Это Дэн, старший  из  двух  почтальонов,  разносящих  почту  в  их
участке. Тот самый, который бывало приносил письма от Мэта и вручал  их  с
многозначительной миной, восклицая:
   - Судя по виду, что-то важное!
   Но ни одно письмо от Мэта не было  так  важно,  как  то,  которого  она
ожидает!  Почему  же  Дэн  не  торопится?  Стоя   у   окна,   она   смутно
почувствовала, что уже стояла раз в таком же вот  волнении  и  ожидании  у
этого  самого  окна  в  гостиной.  И  без  всякого  усилия  памяти   сразу
припомнила, что это было в день, когда мама получила  телеграмму,  так  ее
расстроившую.
   Вспомнила, с каким трепетом радостного возбуждения держала она в  руках
оранжевую бумажку и как ловко она потом  маневрировала,  чтобы  убедиться,
что бабушка ничего  не  заметила.  Теперь  она  не  боялась  бабушки,  уже
полуслепой, почти совершенно глухой и выходившей из своей комнаты,  только
когда, ее авали обедать или ужинать.
   Дэн подходил все ближе, неторопливо переходя то на одну сторону  улицы,
то на другую, прихрамывая, как будто у него были мозоли на всех пальцах, и
неся свою тяжелую сумку на согнутой спине, как носильщик. Как  он  ползет!
Но странное дело - сейчас Несси уже не так  страстно  хотелось,  чтобы  он
поторопился,  наоборот,  она  хотела  бы,  чтобы  он  оставил  ее   письмо
напоследок. Сегодня, кажется, все решительно на их улице получали  письма,
и все, как ей и хотелось, раньше,  чем  она.  Интересно,  получил  ли  уже
извещение Джон Грирсон! Вот будет ему удовольствие! Она  бы  дорого  дала,
чтобы увидеть его вытянутую физиономию, когда он  вскроет  конверт!  А  ей
что-то сейчас уже совсем не хочется получить письмо! Она и так знает очень
хорошо, что стипендия досталась ей. И не стоит возиться, вскрывая конверт,
чтобы в этом убедиться. Некоторые конверты так трудно вскрывать!
   Но вот Дэн действительно подошел к их дому, и Несси вся задрожала: ловя
открытым ртом воздух,  следила  она,  как  Дэн  проходил  мимо  калитки  с
беспечным видом, словно зная, что для Броуди писем быть не может. Но затем
он вдруг остановился, повернул назад, и сердце  Несси  сильно  подскочило,
подкатилось к самому горлу. Целая вечность  прошла,  раньше  чем  раздался
звонок у дверей. Но в конце концов он  прозвенел,  и  Несси  волей-неволей
пришлось оторваться от окна и пойти в переднюю - не так стремительно,  как
она когда-то, подпрыгивая, бежала за телеграммой, а медленно, со  странным
ощущением отрешенности от всего, - она как будто все еще стояла у  окна  и
видела, как ее собственное тело медленно выходит из комнаты.
   Письмо в длинном, твердом,  внушительном  на  вид  конверте  с  голубой
печатью на обороте было уже у Дэна в руках, и глаза  Несси  приковались  к
нему. Она стояла в дверях, не видя улыбки, сморщившей рыжеватую,  в  синих
венах, щеку Дэна и обнажившей его желтые от табака зубы, почти не  видя  и
самого старика-почтальона, только смутно слыша слова, которых она ожидала:
"По письму сразу видно, что оно важное".
   Письмо было уже у нее в руках,  ее  пальцы,  казалось,  ощущали  сквозь
конверт толстую шершавую бумагу, глаза  уже  видели  ее  собственное  имя,
написанное тонким почерком в самой середине белого листка. Она не помнила,
сколько времени созерцала это имя, но когда она подняла глаза, Дэна уже не
было, а она и не поблагодарила его, ни слова ему не сказала!  Взглянув  на
пустынную улицу, она почувствовала глухое раскаяние в своей  невежливости,
сказала себе,  что  загладит  ее  каким-нибудь  образом  в  другой  раз  -
извинится перед Дэном или подарит ему табаку на Рождество. А  сейчас  надо
вскрыть конверт, который он ей вручил. Закрыв дверь,  она  повернулась  и,
решив, что ей незачем возвращаться в постылую  гостиную,  бесшумно  прошла
через переднюю в  пустую  кухню.  Здесь  она  немедленно  освободилась  от
письма, положив его на стол. Потом воротилась к двери, убедилась, что  она
плотно затворена, подошла и к двери в  посудную,  осмотрела  ее  таким  же
порядком и, наконец, видимо, убедившись окончательно в том, что она  одна,
подошла опять к столу и села.
   Все произошло так, как она хотела, случилось именно так, как она  мудро
предвидела, и теперь она - в  одиночестве,  скрыта  от  посторонних  глаз,
делать ей больше нечего, ждать нечего, остается только открыть письмо.
   Она опять посмотрела на него,  но  не  тем  неподвижным  взглядом,  как
тогда, когда брала его от Дэна, а с  все  растущим  нервным  возбуждением.
Губы вдруг онемели, во рту пересохло, и она дрожала всем телом. Она видела
не этот длинный белый конверт, а себя самое, вечно согнутую над книгой,  в
школе, дома,  в  экзаменационном  зале  университета,  и  всегда  над  ней
склонялась массивная фигура отца, отбрасывавшая на нее и вокруг нее вечную
тень. Письмо, казалось, как зеркало, отражало ее лицо, и это говорило  ей,
что все, ради чего она трудилась, ради чего ее заставляли  трудиться,  вся
цель ее жизни лежит здесь, на столе, вся она  -  в  нескольких  Словах  на
листке бумаги, который скрыт в этом конверте.
   На конверте стояло ее имя, и то же имя должно оказаться на этом скрытом
внутри листке, иначе пропало даром все, что она делала, пропала вся жизнь.
Она  знала,  что  внутри  -  ее  имя,  единственное  имя,  которое  всегда
упоминалось  в  школе  с  одной  только  похвалой,   имя   победительницы,
получившей стипендию Лэтта. И все же ей было страшно заглянуть в конверт.
   Но это же просто смешно! Чего ей бояться собственного  имени,  которое,
как  всегда  справедливо  подчеркивал   отец,   было   именем   почтенным,
благородным, которым она  имела  право  гордиться?  Она  -  Несси  Броуди,
обладательница стипендии! Все это предусмотрено много месяцев тому  назад,
все решено между нею и отцом. Господи, ведь она  умница,  самая  способная
девочка в Ливенфорде, первая девочка, получившая стипендию Лэтта, гордость
семьи Броуди! Как во сне, рука ее протянулась к письму.
   Как глупо, что ее пальцы дрожат, разрывая твердый конверт. И какие  они
худые, эти пальцы. Она не хотела, чтобы они открыли  конверт,  а  они  это
сделали. Даже и в эту минуту они дрожат, сжимая листок.
   Нет, должна же она посмотреть на свое  имя  -  имя  Несси  Броуди!  Уж,
конечно,  ничего  в  этом  нет  неприятного  -  увидеть  на  минутку  свое
собственное имя. Время настало! Сердце ее внезапно забилось в  нестерпимом
безумном  волнении.  Она  развернула  листок  и  взглянула.  Имя,  которое
встретил ее меркнущий взор, не было ее именем. То было имя Грирсона.  Джон
Грирсон получил стипендию Лэтта!
   Одну секунду она  смотрела  на  бумагу,  не  понимая,  затем  глаза  ее
наполнились ужасом, и ужас этот рос, расширял ее зрачки до тех  пор,  пока
слова не слились, исчезли совсем. Она сидела  неподвижно,  оцепенев,  едва
дыша, все еще сжимая в руке извещение, и в уши  ей  вливался  поток  слов,
произносимых рычащим голосом отца. Она была одна в комнате, он -  за  милю
отсюда, в конторе, но силой расстроенного воображения она отчетливо видела
его перед собой, слышала его голос:
   "Так Грирсон победил! Ты допустила, чтобы этот выскочка опередил  тебя!
Пускай бы хоть это был кто-нибудь другой, но  Грирсон,  сын  этой  мерзкой
свиньи! И после того, как я всем твердил, что ты  ее  получишь!  Это  черт
знает что такое, слышишь? Черт знает что такое! Ты безголовая идиотка, это
после того, как я столько возился с тобой,  заставлял  работать.  Боже!  Я
этого не перенесу. Я сверну твою тонкую шею!"
   Несси глубже забилась в кресло, словно пытаясь спрятаться  от  невидимо
присутствующего здесь отца. В глазах ее по-прежнему застыл ужас, как будто
отец наступал на нее, протянув свои громадные руки.  Она  не  двинулась  с
места, даже губы не шевельнулись, но услышала свой жалобный крик:
   - Я сделала все, что могла, папа. Я ничего больше не могла.  Не  трогай
меня, папа!
   "Все, что могла! - шипел  он.  -  Но  этого  было  недостаточно,  чтобы
одолеть Грирсона! А еще клялась, что "Лэтта" у  нее  в  кармане!  Я  опять
опозорен; на этот раз благодаря  тебе!  Я  с  тобой  рассчитаюсь  за  это!
Говорил я, что тебе плохо придется, если провалишься!"
   - Нет, нет, папа, - шептала она. - Я не думала, что  провалюсь.  Больше
этого не будет, обещаю тебе! Ты ведь знаешь, что я  всегда  впереди  всего
класса. Я всегда была твоей дочкой Несен. Ты не обидишь  такую  маленькую,
как я. Я в другой раз выдержу экзамен лучше.
   "Никакого другого раза не будет! - заорал он. - Я... я задушу  тебя  за
то, что ты сделала мне!" Он бросился на нее, и, зная, что он сейчас  убьет
ее, она вскрикнула, закрыв глаза, в безумном, невероятном испуге. Но вдруг
тот обруч, что сжимал ей  мозг  последние  утомительные  месяцы  зубрежки,
лопнул, и она ощутила чудесный покой и тишину.
   Голову перестало давить, исчезли тиски, сжимавшие ее,  исчез  и  страх,
она была свободна. Она открыла глаза, увидела, что отца здесь больше  нет,
и улыбнулась беспечной,  насмешливой  улыбкой,  игравшей  в  ее  подвижных
чертах, подобно солнечным зайчикам, и незаметно перешедшей в веселый смех.
Смех был негромкий, но судорожный, слезы потекли по ее  щекам,  и  все  ее
худенькое тело тряслось. Так она смеялась долго, потом  веселость  исчезла
так же быстро, как пришла, слезы сразу высохли, и лицо ее  приняло  хитрое
выражение. Несси не раздумывала больше,  как  давеча  в  гостиной:  теперь
какая-то сила внутри ясно указывала ей путь, думать было  не  нужно.  Сжав
губы в  прямую  линию,  она  осторожно,  как  какую-нибудь  драгоценность,
положила на стол письмо, которое все время держала в  руках,  и,  встав  с
кресла, водила взглядом по комнате, вертя  головой,  как  заводная  кукла.
Когда она перестала ею вертеть, по лицу пробежала улыбка, и, шепнув  самой
себе тихонько, Ободряюще: "Что делаешь, делай как следует,  милая  Несси",
она повернулась и на цыпочках вышла из кухни. Все с той же  преувеличенной
и  безмолвной  осторожностью  она   поднялась   по   лестнице,   постояла,
прислушиваясь, на площадке, затем, успокоенная, мелкими  шажками  пошла  к
себе в комнату. Здесь она без колебаний подошла к  умывальнику,  налила  в
таз холодной воды из кувшина и старательно умыла лицо  и  руки.  Умывшись,
вытерлась, натерев до блеска полотенцем свое бледное личико,  затем,  сняв
старенькое серое платье из грубой шерсти,  вынула  из  шкафа  кашемировое,
свой лучший наряд. Но и он ее, видимо, не вполне удовлетворил, так как она
покачала головой и пробормотала:
   - Это недостаточно красиво, Несси, милочка. Для такого случая нужно  бы
что-нибудь получше.
   Все же она надела его все с той же неторопливой уверенностью  движений,
и лицо ее просветлело, когда она подняла руки к волосам. Расплела  косы  и
несколькими быстрыми движениями щетки расчесала их, время от времени шепча
одобрительно: "Мои чудные волосы, мои красивые, красивые волосы". Наконец,
довольная тем,  что  расчесала  до  блеска  массу  тонких  золотых  волос,
постояла перед зеркалом, оглядывая себя с рассеянной, загадочной  улыбкой.
Достала свое единственное украшение -  нитку  коралловых  бус,  подаренную
когда-то матерью, чтобы загладить промах  забывчивого  Мэта,  хотела  было
надеть их на шею, но вдруг отдернула руку, в которой  держала  бусы.  "Они
будут колоть", - прошептала она и осторожно положила их на стол. Не  теряя
больше времени, она тихо вышла из комнаты, сошла вниз и в передней  надела
свою жакетку  и  соломенную  шляпку  с  красивой  новой  шелковой  лентой,
купленной и нашитой Мэри. Теперь она была готова  к  выходу,  одета  точно
так, как в  день  экзамена.  Но  она  не  вышла  из  дому,  а,  крадучись,
скользнула обратно в кухню.
   Здесь она стала действовать быстрее. Ухватившись за  спинку  одного  из
тяжелых деревянных стульев, она передвинула его на середину  кухни,  потом
притащила к стулу  книги,  лежавшие  на  шкафу,  сложив  их  аккуратной  и
устойчивой кучкой, на которую полюбовалась с довольным видом  и  поправила
ее легкими и точными прикосновениями пальцев, доведя до полной  симметрии.
"Вот это аккуратно сделано, моя милая, - пробормотала она  удовлетворенно.
- Из тебя бы вышла отличная  хозяйка".  Говоря  это,  она  стала  пятиться
назад, все еще любуясь  своей  работой,  но  когда  дошла  так  до  двери,
повернулась и шмыгнула в посудную. Здесь, нагнувшись, порылась в  бельевой
корзине,  стоявшей  у  окна,  выпрямилась  с  радостным   восклицанием   и
воротилась в кухню, неся что-то в руке. Это был обрывок тонкой веревки, на
которой развешивали  белье.  Теперь  движения  ее  стали  еще  торопливее.
Проворные пальцы лихорадочно делали что-то с концом веревки. Она  вскочила
на стул и, стоя на книгах, привязала другой конец  к  железному  крюку  на
потолке. Потом, не сходя со стула, взяла со стола письмо и  приколола  его
себе на грудь, бормоча: "Первая премия на выставке, Несси! Как  жаль,  что
это не красный ярлычок". Наконец она осторожно просунула голову  в  петлю,
завязанную ею, стараясь  не  сдвинуть  шляпы,  заботливо  выпростала  свои
распущенные косы из петли и плотно надела ее на шею.
   Все было готово. Она стояла, весело балансируя на баррикаде  книг,  как
ребенок на построенном им из песка замке, и взгляд ее, жадно  устремленный
в окно, пытался проникнуть сквозь листву сиреневого куста. В то время  как
глаза ее искали далекое небо, заслоненное кустом, ее нога,  упиравшаяся  в
спинку стула, оттолкнула его, и она повисла.
   Крюк в потолке бешено завертелся в балке, куда он был  вбит,  но  балка
крепко держала его. Веревка натянулась, но  не  порвалась.  Несси  висела,
дергаясь, как марионетка, на веревке, и тело ее,  казалось,  вытягивается,
отчаянно тянется одной болтающейся в воздухе  ногой,  стремясь  достигнуть
пола, но не достигая его на один-единственный дюйм. Шляпка нелепо  съехала
на лоб, лицо постепенно темнело по мере того, как  веревка  врезывалась  в
тонкую белую шею. Глаза, такие ласковые, всегда  умоляющие,  голубые,  как
незабудки, затуманились болью и легким удивлением, потом  медленно  начали
стекленеть. Ее губы вздулись, полиловели и  раскрылись,  челюсть  отвисла,
тонкая струйка пены тихо  потекла  по  подбородку.  Она  качалась  взад  и
вперед, качалась в комнате, безмолвие которой нарушал только слабый шелест
листьев сирени за окном. Но вот,  наконец,  тело  в  последний  раз  слабо
вздрогнуло и замерло неподвижно.
   В доме царило безмолвие,  безмолвие  смерти.  Но  после  долгой  тишины
кто-то задвигался наверху и медленно, часто останавливаясь,  стал  сходить
по лестнице. Наконец дверь в кухню отворилась,  и  вошла  старая  бабушка.
Приближался час еды, и бабушку привлекло в кухню  желание  поджарить  себе
гренки помягче. Она ковыляла вперед, опустив голову,  ничего  не  замечая,
пока не наткнулась на тело Несси.
   - Тс-с, тс-с, куда это я  забрела?  -  пробормотала  она  и  отступила,
ошеломленно глядя полуслепыми глазами на висевшее тело, которое от  толчка
опять  пришло  в  движение  и  тихо  качнулось  на   нее.   Лицо   старухи
подозрительно сморщилось, она вгляделась и вдруг раскрыла  рот.  Когда  же
тело  мертвой  девочки  снова  коснулось  ее,  она  шарахнулась  назад   и
завизжала:
   - Ай! Боже милосердный! Что... что это? Она... Она...
   Новый крик разодрал воздух. С бессвязным восклицанием она  повернулась,
поскорее выбралась из кухни и, распахнув настежь дверь на улицу, бросилась
бежать, спотыкаясь, вон из дому. Она пробежала так через двор на улицу  и,
готовая бежать дальше, столкнулась вдруг с Мэри, почти упала ей  на  руки.
Мэри вгляделась в нее с некоторым испугом и воскликнула:
   - Что случилось, бабушка? Вы заболели?
   Старуха уставилась на нее. Лицо  ее  дергалось,  впалый  рот  судорожно
гримасничал, язык не слушался.
   - Что такое с вами,  бабушка?  -  повторила  Мэри  в  удивлении.  -  Вы
нездоровы?
   - Там... Там... - бормотала старуха, как безумная, указывая  негнущейся
рукой на дом. - Там... Несси! Несси там! Она... она повесилась в кухне!
   Мэри быстрым, как молния, взглядом посмотрела на дом, увидела  открытую
дверь. С криком ужаса бросилась она мимо старухи, все  еще  держа  в  руке
белую коробочку с  порошками  от  головной  боли,  взбежала  по  ступеням,
промчалась через переднюю на кухню.
   - Боже! -  вскрикнула  она.  -  Моя  Несси!  Она  уронила  коробочку  с
порошками, рывком выдвинула ящик кухонного шкафа и, схватив нож, изо  всех
сил ударила по натянутой веревке. Веревка в ту же секунду  разорвалась,  и
еще теплое тело Несси беззвучно свалилось на Мэри и соскользнуло на пол.
   - Господи! - крикнула Мэри снова. - Спаси ее для меня! Мы с ней одни на
свете. Не дай ей умереть!
   Обхватив руками мертвую сестру, она  уложила  ее  на  пол  и,  упав  на
колени,  дрожащими  руками  принялась  распутывать  веревку,  впившуюся  в
распухшую шею, пока, наконец, не развязала петлю. Она  колотила  Несси  по
рукам, терла ей лоб, испуская бессвязные крики, заглушенные рыданиями:
   - Скажи мне хоть слово, Несси! Я люблю тебя, родная моя  сестренка!  Не
покидай меня. Но никакого ответа не было из этих  раскрытых,  безжизненных
губ, и в муке отчаяния Мэри вскочила на ноги и бросилась  на  улицу.  Дико
озираясь вокруг, она увидела мальчика на велосипеде, ехавшего мимо.
   - Стойте! - закричала она,  неистово  размахивая  руками.  И  когда  он
подъехал к ней,  удивленный,  она  прижала  руки  к  груди  и  прокричала,
задыхаясь:
   - Поезжайте за доктором!  За  доктором  Ренвиком!  Скорее!  Сестра  моя
больна. Скорее,  скорее!  Подогнав  его  последним  криком,  она  побежала
обратно в дом, налила воды и, опять став на колени, подняла  Несси,  обняв
ее за плечи, смочила ей распухшие губы, пыталась  влить  ей  воду  в  рот.
Потом подложила под валившуюся назад  голову  подушку,  брызнула  водой  в
потемневшее лицо, бормоча разбитым голосом:
   - Скажи же мне что-нибудь, Несси! Я хочу, чтобы  ты  была  жива!  Хочу,
чтобы ты была жива! Я бы никогда тебя не покинула. Зачем,  зачем  ты  меня
услала?!
   Смочив Несси лицо и не зная, что  еще  можно  сделать,  она  стояла  на
коленях над распростертым на пол