ся часы она на разные  лады
изменяла простой план, составленный ею,  с  трепетом  обдумывала,  как  ей
говорить с мистером Мак-Севитчем: то она была убеждена, что он отнесется к
ней, как к приличной даме, то начинала сомневаться в этом.  Достала  снова
украдкой его объявление в газете, повеселела,  прочтя  опять  утешительное
предложение  ссудить  "до   пятисот   фунтов",   затем   была   шокирована
удивительной наглостью объявления. Когда, наконец, легла спать,  голова  у
нее шла кругом, и ей приснилось, что она засыпана лавиной золотых монет.
   В понедельник утром ей стоило больших усилий держаться как обычно,  она
вся тряслась от страха, но, к счастью, никто  ничего  не  заметил,  и  она
вздохнула с облегчением, когда сначала Несси, а  за  ней  Броуди  ушли  из
дому. Теперь оставалось только как-нибудь удалить бабушку. С тех  пор  как
она написала письмо, миссис Броуди не переставала думать о том, как опасно
во время посещения Мак-Севитча присутствие в доме любопытной, болтливой  и
враждебно относившейся к ней старухи. Опасность, что она откроет все, была
слишком грозной, чтобы  идти  на  риск,  и  мама  с  неожиданной  для  нее
хитростью приготовилась сыграть на слабой  струнке  свекрови.  В  половине
десятого, принеся в ее комнату на подносе обычный завтрак - кашу и молоко,
она не ушла сразу, как делала всегда, а присела на постель и посмотрела на
лежащую в ней старую женщину с притворным и преувеличенным участием.
   - Бабушка, - начала она, - вы совсем не выходите из  дому  в  последние
дни и очень осунулись. Почему бы вам сегодня утром не погулять немного?
   Старуха, зажав ложку в желтой лапе, подозрительно смотрела на  невестку
из-под белой оборки своего ночного чепца.
   - Какое же гулянье, когда зима на дворе? - сказала она  недоверчиво.  -
Ты надеешься, что я схвачу воспаление легких, и ты от меня избавишься?
   Мама заставила себя весело  засмеяться,  как  ни  тяжело  ей  было  это
притворство.
   - Сегодня чудесная погода! - воскликнула она. - И знаете, что я сделаю?
Я вам дам флорин, чтобы вы пошли и купил!! себе "колечек" и "чудаков".
   Бабушка посмотрела на  нее  недоверчиво,  сразу  почуяв,  что  за  этим
скрываются какие-то  тайные  соображения.  Но  ее  соблазняла  перспектива
необычайно роскошного угощения. По своей старческой жадности она  особенно
любила  рассыпчатое  печенье,  носившее  название  "колечек",  а  большие,
плоские, круглые конфеты, которые так  несуразно  именовались  "чудаками",
просто обожала. У нее всегда имелся в спальне запас тех и других,  который
она хранила в двух специальных коробках в верхнем ящике комода. Но сейчас,
как  было  хорошо  известно  ее  невестке,  запасы  эти  истощились.   Да,
предложение было заманчивое!
   - А где же деньги? - спросила она дипломатически.
   Мама, не говоря ни слова,  показала  блестящий  флорин,  зажатый  в  ее
ладони.
   Старуха замигала тусклыми глазами, быстро сосчитала в  уме,  что  этого
хватит и на печенье, и на "чудаков", а пожалуй, и еще на что-нибудь.
   - Что ж, пойду, пожалуй, -  пробормотала  она  медленно,  с  притворным
зевком, который должен был показать равнодушие.
   - Вот и отлично, бабушка. Я вам помогу одеться, - поощрила ее  мама  и,
трепеща от радости, которую  боялась  выдать,  помогла  старухе  встать  с
постели. Не дав ей времени одуматься, она напялила на нее широченные юбки,
завязала множество каких-то тесемок, Натянула на ноги башмаки с резинками,
принесла шляпку, расшитую стеклярусом, накинула на  нее  черную  пелерину.
После этого она подала ей ее вставные зубы, которые бабушка на ночь  клала
в старое надтреснутое блюдце, вручила ей монету в два шиллинга и, вооружив
и снарядив ее таким образом в поход за "колечками",  свела  старуху  вниз.
Еще не было и половины одиннадцатого, когда она выпроводила ее из  дому  и
увидела, как бабушка  ковыляет  по  дороге.  Тогда,  проявив  максимальную
быстроту, она застлала все постели, вымыла посуду, прибрала в комнатах и -
как она обычно выражалась - "привела в приличный вид" себя самое. Наконец,
совсем запыхавшись, села в гостиной у окна ожидать гостя.
   Стрелки мраморных часов на камине близились к одиннадцати. Мама уже вся
тряслась от волнения, как будто ожидая, что ровно с первым ударом часов  к
дому подкатит экипаж и зазвенит колокольчик у входной двери.
   Когда часы, пробив одиннадцать, затихли, она стала гадать, принесет  ли
мистер Мак-Севитч деньги золотыми соверенами в  мешке  или  вручит  их  ей
новенькими ассигнациями, но когда прошло пять, потом десять  и  пятнадцать
минут  после  назначенного  времени,  а  никто  не  приходил,  она  начала
тревожиться. Если посетитель не придет в специально указанный ею час,  все
ее тщательно обдуманные приготовления пропадут даром, и страшно было  даже
подумать, что может случиться, если он явится во время  обеда,  когда  муж
дома.
   В двадцать минут двенадцатого она уже почти утратила надежду, как вдруг
увидела перед домом двух незнакомых ей мужчин. Они пришли пешком, и с ними
не было никакой сумки. Одеты оба были совершенно одинаково,  и  их  костюм
показался  миссис  Броуди  верхом  элегантности,  ослепительным   образцом
последних мужских мод. Их шляпы фасона "Дерби",  загнутые  так,  что  поля
касались  тульи,  были  ухарски  надвинуты   на   лоснящиеся   бакенбарды.
Коротенькие пиджаки плотно облегали талию, и благодаря  большим  отворотам
грудь  колесом  выпячивалась  вперед,  придавая  джентльменам  сходство  с
зобастыми  голубями,  а  часть  тела  пониже  спины  выпячивалась  так  же
заманчиво в  противоположном  направлении.  Их  клетчатые  брюки,  приятно
широкие в верхней своей части, чем ниже, тем теснее  льнули  к  телу  и  в
самом низу уже совсем наподобие  краг  обтягивали  низенькие,  не  слишком
заметные, но тем не менее сверкающие ботинки. У  каждого  из  джентльменов
поперек модного пестрого жилета тянулась массивная часовая цепочка, и даже
на таком расстоянии, какое отделяло их от миссис Броуди,  ей  бросились  в
глаза  сверкавшие  у  них  на  пальцах  перстни,   при   каждом   движении
вспыхивавшие и искрившиеся. Никогда еще на памяти миссис Броуди  в  городе
Ливенфорде не появлялись такие самоуверенные и изящные незнакомцы, никогда
еще не пролетали здесь птицы с таким блестящим оперением. И  хотя  она  до
сих  пор  представляла  себе  ожидаемого  ею  посетителя  в  виде  этакого
грубовато-добродушного патриарха в плаще с капюшоном, с косматой  бородой,
сердце ее забилось, глаза не могли оторваться от незнакомцев: инстинкт  ей
подсказывал,  что  эти  люди  высшего  света  -  послы   от   Мак-Севитча,
чистокровного шотландца.
   Стоя на середине улицы, они с видом знатоков обозревали  дом,  и  глаза
их, казалось,  исследовали  и  критиковали  каждую  внешнюю  архитектурную
деталь, буравили крепкие каменные стены, открывая недочеты и  презрительно
отмечая множество дефектов, до тех пор не известных даже самим  обитателям
дома.
   Наконец после длительного и бесстрастного осмотра один  из  незнакомцев
медленно повернул голову и сказал что-то сквозь зубы  своему  спутнику,  а
тот сдвинул шляпу на затылок, прикрыл веками выпученные глаза и захохотал.
   Точно  пораженная  внезапно  той  болезнью,  которая   носит   название
"двойного зрения", миссис Броуди видела, как эти две  фигуры  одновременно
двинулись вперед, прошли бок о бок  в  калитку,  с  одинаковым  выражением
осмотрели каждый камень двора.  Когда  они  остановились  перед  пушкой  у
крыльца, миссис Броуди откинулась назад, прячась за занавеской.
   - Годна только на слом, но материал  стоящий  -  медь,  по-видимому,  -
сказал один, потрогав пальцами большую жемчужную булавку в своем галстуке.
   Второй постучал ногтем по  стволу  пушки,  как  будто  хотел  по  звуку
проверить ее качество, но тотчас отдернул палец и сунул его  в  рот.  "Ох,
чертовски  твердая!"  -  донеслось  сквозь  полуоткрытое  окно   до   ушей
остолбеневшей миссис Броуди.
   Зазвенел колокольчик  у  двери.  Она  механически  пошла  открывать  и,
распахнув дверь на улицу,  была  встречена  двумя  совершенно  одинаковыми
любезными улыбками, ослепившими  ее  смущенный  взор  выставкой  золота  и
слоновой кости.
   - Миссис Броуди? - сказал один, потушив улыбку на лице.
   - Это вы нам писали? - спросил другой, сделав то же самое.
   - Так вы от мистера Мак-Севитча? - пролепетала миссис Броуди.
   - Сыновья, - сказал первый небрежно.
   - И компаньоны, - добавил любезно второй.
   Плененная непринужденностью  их  манер  и  все  же  волнуемая  смутными
опасениями, она нерешительно ввела их в  гостиную.  Тотчас  же  их  острые
глаза, до тех пор не отрывавшиеся от хозяйки, зашныряли по всем  предметам
в комнате, торопливо оценивая их, и  только  когда  орбиты  их  наблюдения
пересеклись, они обменялись значительным взглядом, и  один  сказал  что-то
другому на незнакомом миссис Броуди языке. Язык был ей  незнаком,  но  тон
понятен,  и  ее  передернуло  от  этого  оскорбительного  тона,  она  даже
покраснела от робкого негодования и подумала, что во всяком случае так  не
разговаривают чистокровные шотландцы. Затем  посетители  начали  наперебой
бомбардировать ее вопросами:
   - Вы хотите получить сорок фунтов?
   - И под строжайшим секретом, чтобы не узнал никто... даже ваш хозяин?
   - Немножечко побаиваетесь его, да?
   - А для чего вам нужны эти деньги?
   Их многоопытные взгляды, изобличавшие  полную  осведомленность,  совсем
уничтожили  миссис  Броуди.  Они  шевелили  пальцами,  выставляя   напоказ
сверкающие перстни и как бы  подчеркивая,  что  деньги  имеют  _они_,  что
нуждается в них миссис Броуди, и следовательно, она у них в руках.
   Когда они выпытали у нее всю подноготную относительно  дома,  мужа,  ее
самой, ее семьи, они кивнули друг  другу  и  встали  оба,  как  один.  Они
сделали рейс по гостиной, потом громко и бесцеремонно протопали  по  всему
дому, перетрогав, перещупав, повертев, погладив  и  взвесив  в  руках  все
вещи, сунув нос в каждый уголок, исследовав и высмотрев все решительно,  а
мама ходила за ними по пятам, как смиренная послушная собака.
   После того, как они обозрели все вплоть до самых интимных деталей жизни
в доме, скрытых внутри буфета, шкафов, в содержимом  ящиков,  и  заставили
миссис Броуди мучительно покраснеть, проникнув в ее  спальню  и,  заглянув
даже под кровать, - они, наконец, спустились вниз, глядя на все, только не
на хозяйку. Она уже читала в их лицах отказ.
   - Боюсь, что ничего не выйдет, леди.  Мебель  ваша  немногого  стоит  -
громоздкая, старомодная, неходкая! - сказал  один  с  противным  напускным
чистосердечием. - Мы могли бы ссудить вам под нее  две  десятки  или,  ну,
скажем, даже двадцать четыре фунта. Самое  крайнее  -  двадцать  пять,  за
вычетом нашего обычного процента,  -  продолжал  он,  вынув  из  жилетного
кармана зубочистку и действуя ею так энергично, точно  это  способствовало
вычислениям. - Ну как, согласны?
   - Да, леди, - вмешался второй, -  времена  теперь  плохие,  и  вы,  что
называется, ненадежная залогодательница. Мы всегда идем навстречу дамам  -
просто удивительно, сколько дам мы обслуживаем! - но у вас  нет  солидного
обеспечения.
   - Ведь у меня все вещи хорошие, фамильные,  -  возразила  мама  слабым,
дрожащим голосом. - Они переходили по наследству из поколения в поколение.
   - Теперь вы бы не могли их продать,  мэм,  -  уверил  ее  джентльмен  с
зубочисткой, соболезнующе качая головой. - Нет, и даже в наследство они не
годятся. Больше, чем мы, никто не даст.  Так  как  же,  согласны  получить
двадцать пять фунтов чистоганом?
   - Мне необходимо сорок, - тихо сказала мама. - Меньше никак нельзя.
   - А больше у вас ничего не найдется  предложить  нам,  леди  -  спросил
первый поощрительно. - Дамы всегда  что-нибудь  да  вытряхнут  из  рукава,
когда нужда прижмет. Может, и у вас имеется еще  что-нибудь,  чего  мы  не
видели.
   - Только кухня, - ответила смиренно миссис Броуди  и  открыла  дверь  в
кухню, боясь, как бы они не  ушли,  страстно  желая  удержать  их  в  этом
скромном месте в надежде, что, авось, они пересмотрят свое решение.
   Они неохотно, с пренебрежительным видом последовали за ней на кухню, но
здесь внимание их сразу привлекла висевшая на видном месте картина в  раме
из светлого пятнистого ореха, Это была гравюра "Жнецы" с пометкой  "первый
оттиск" и подписью "Д.Бэлл".
   - Это - ваша собственность, леди? - спросил один из  посетителей  после
значительной паузы.
   - Да, моя. Она мне досталась от матери.
   Молодые люди заговорили между собой вполголоса,  стоя  перед  картиной.
Они смотрели на нее через лупу, терли ее, трогали бесцеремонно, как  будто
она уже была их собственностью.
   - А вы не хотите продать ее, леди? Это не бог весть что, - о,  конечно,
нет! Но мы могли бы предложить вам за нее... ну, скажем,  пять  фунтов,  -
начал один из них уже другим, заискивающим тоном.
   - Продать я ничего не могу, - прошептала мама. - Мистер Броуди сразу бы
это заметил.
   - Ну,  пускай  будет  десять  фунтов!  -  воскликнул  первый,  усиленно
изображая великодушие.
   - Нет, нет! Но  если  она  чего-нибудь  стоит,  ссудите  мне  остальные
пятнадцать фунтов под залог этой картины. Если вы ее  хотите  купить,  так
она уж наверное годится в заклад.
   Миссис Броуди ждала ответа в лихорадочном нетерпении,  жадно  следя  за
каждым изменением голоса, за быстрой  и  выразительной  жестикуляцией,  за
каждым поднятием бровей, пока  они  совещались  насчет  картины.  Наконец,
после долгих дебатов, они пришли к какому-то соглашению.
   - Будь по-вашему, леди, - сказал один.  -  Вы  получите  от  нас  сорок
фунтов, но вам придется подписать обязательство  насчет  картины  и  всего
остального.
   - Мы даем деньги только из сочувствия к вам, - добавил его  товарищ.  -
Мы видим, что вам они очень нужны. Но  имейте  в  виду,  что  если  вы  не
заплатите долг вовремя, и эта картина, и вся ваша мебель перейдут к нам.
   Она безмолвно кивнула головой, дрожа, как  в  лихорадке,  задыхаясь  от
нестерпимо-острого сознания победы, так  трудно  ей  доставшейся.  Молодые
люди вернулись в гостиную, сели  к  столу,  и  она  подписала  бесконечное
количество бумаг, заготовленных ими,  ставя  свое  имя  там,  где  они  ей
указывали, с слепой,  равнодушной  беспечностью.  Она  поняла,  что  ей  в
течение двух лет придется платить по три фунта в месяц, но сейчас ни о чем
не хотела  думать,  и  когда  ей  отсчитали  деньги  хрустящими  банковыми
билетами, она взяла их, как во сне, и, как лунатик, проводила посетителей.
Будь, что будет, а у нее есть деньги для Мэта!
   В тот же день она  отослала  ему  деньги  по  телеграфу.  Разыгравшаяся
фантазия уже рисовала ей, как эти чистенькие кредитки несутся в  воздушной
синеве на помощь ее сыну, и когда она отослала их, то в первый раз за  три
дня успокоилась и вздохнула свободно.



6

   На другое утро Броуди сидел за завтраком  угрюмый,  рассеянный,  и  две
резкие поперечные морщины (которые в последнее  время  сильно  углубились)
обозначались у него на лбу между запавших глаз, как рубцы от ран, придавая
и без того мрачному лицу выражение постоянной озабоченности.  В  неумолимо
резком свете раннего утра его лицо - лицо человека, который, зная, что  за
ним никто не наблюдает, сбросил маску, - казалось, подтверждало  брошенное
в доме Пакстона досужее замечание. Видно было, что он  потерял  почву  под
ногами. Его хмурое лицо было словно низкая  стена,  из-за  которой  так  и
рвалось наружу смятение души, даже сейчас, когда он спокойно и тихо  сидел
за столом. Он напоминал пронзенного гарпуном,  бессильно  бьющегося  кита.
Слабо развитый интеллект, столь не пропорциональный  громадному  телу,  не
способен был указать ему верный  путь,  и  в  своих  усилиях  спастись  от
окончательной гибели он кидался совсем не туда, куда нужно, и  видел,  как
катастрофа надвигается все ближе и ближе.
   Он, разумеется, ничего не знал ни о телеграмме, ни о том,  что  сделала
вчера его жена. К счастью, он и не подозревал, что по всем его владениям с
такой наглой бесцеремонностью ступали вчера ноги незваных гостей. Но и его
собственных забот и неудач было более чем достаточно, чтобы он, как  сухой
трут, готов был каждую минуту вспыхнуть и  буйно  запылать  от  первой  же
искры.
   Доев кашу, он с плохо скрытым нетерпением ожидал кофе,  который  миссис
Броуди наливала для него в посудной.
   Эта утренняя чашка  кофе  была  одной  из  постоянных  мелких  невзгод,
омрачавших беспокойное существование мамы: чай она  готовила  превосходно,
кофе же ей редко удавалось подать так, чтобы угодить требовательному вкусу
Броуди, то есть свежезаваренным, только что  налитым  и  страшно  горячим.
Этот невинный напиток стал удобным поводом для утренних  скандалов,  и  не
проходило дня, чтобы Броуди за завтраком не разражался злобными  жалобами.
Кофе оказывался то слишком сладким,  то  недостаточно  крепким,  то  плохо
процеженным. Он то обжигал язык, то в нем плавало слишком много "пенок" от
горячего молока. Как ни старалась  миссис  Броуди,  результат  никогда  не
удовлетворял ее супруга. Самый процесс подавания ему этой чашки  стал  для
нее своего рода епитимьей, так как, отлично зная, что у нее трясутся руки,
он требовал, чтобы чашка была полна до краев и чтобы ни  единая  капля  не
пролилась на блюдце. Этот последний грех считался самым непростительным, и
когда он случался, Броуди нарочно делал так, чтобы капля  с  блюдца  упала
ему на пиджак, и начинал ворчать:
   - Неряха, смотри, что ты наделала! Я не могу иметь  ни  одного  чистого
костюма из-за твоей небрежности и неосторожности.
   Сегодня, когда мама вошла с чашкой, он метнул на нее гневный взгляд  за
то, что она заставила его ждать ровно  девять  секунд.  Взгляд  этот  стал
насмешливым и не отрывался от нее, пока она,  напряженным  усилием  слегка
дрожавшей руки держа  чашку  на  блюдце  совершенно  неподвижно,  медленно
двигалась от двери к столу. Она уже почти достигла цели,  но  вдруг,  дико
вскрикнув, уронила все на пол и обеими руками  схватилась  за  левый  бок.
Броуди, окаменев от гнева, посмотрел на разбитую посуду, пролитый  кофе  и
уже  потом  только  на  жену,  корчившуюся  на  полу  среди  всего   этого
беспорядка. Он заорал на нее.  Но  она  ничего  не  слышала,  обезумев  от
внезапной судороги, пронзившей  ей  живот  как  будто  добела  раскаленным
вертелом, от которого расходились по телу волны жгучей боли.
   В первые минуты она страдала ужасно,  потом  приступы  боли  постепенно
стали ослабевать,  как  будто  остывало  раскаленное  железо,  которым  ее
припекали; она поднялась и без кровинки в  лице  стояла  перед  мужем,  не
помня в этот миг о том преступлении, которое совершила, пролив  его  кофе.
Облегчение, испытываемое оттого, что боль прошла, развязало ей язык.
   - Ох, Джемс! - сказала  она,  тяжело  переводя  дух.  -  Такой  сильной
схватки у меня еще ни разу не было. Она меня чуть  не  доконала.  Пожалуй,
надо будет сходить к доктору. У меня  теперь  так  часто  бывают  боли,  и
иногда я нащупываю внизу живота какую-то твердую опухоль.
   Она замолчала, заметив вдруг его мину оскорбленного достоинства.
   - Начинается? - прошипел он. - Теперь ты будешь бегать к доктору каждый
раз,  когда  у  тебя  немного  заболит  живот!  По-твоему,  мы  для  этого
достаточно богаты! И мы можем себе позволить поливать пол дорогим  кофе  и
бить посуду! Наплевать на такой расход, наплевать на то, что испорчен  мой
завтрак! Ломай, бей еще, сколько душе угодно! - С каждым словом он  кричал
все громче. Затем внезапно перешел опять на глумливый тон: -  Может  быть,
тебе угодно созвать консилиум из всех докторов  в  городе?  Они,  пожалуй,
сумеют найти у тебя какую-нибудь болезнь, если притащат свои ученые  книги
и поломают все вместе свои пустые головы! А к кому же из них ты собиралась
пойти?
   - Говорят, Ренвик - хороший врач, - сказала н