еньгах. Я их заработал,  не
так ли? Я тебя не ограбил, а потребовал свои деньги, которые я имел  право
истратить на что мне угодно.
   - Истратить! - повторила  она.  -  Но  ведь  они  тебе  были  нужны  на
что-нибудь важное, не просто для того, чтобы истратить их, да, Мэт?
   Он разразился громкий смехом.
   - Мама, ты меня уморишь, ей-богу!  Ты  знаешь,  что  я  возвращался  из
Марселя уже не морем, а сухим путем. Как же может мужчина не иметь с собой
немного  карманных  денег?  -  Он  остановился  и  посмотрел  на  мать   с
насмешливой важностью.
   - Хочешь знать, что я сделал с ними, мать? Обошел всех слепых  нищих  в
Париже  и  роздал  им  свои  деньги.  Это  было  мое  последнее  маленькое
развлечение  в  веселом  городе  Париже  перед  отъездом   сюда,   в   ваш
восхитительный город!
   Миссис Броуди была совершенно ошеломлена, и в ее воображении встал этот
Париж, о котором говорил Мэт. Значит, она унизила себя, добровольно попала
в лапы богопротивных ростовщиков только для того,  чтобы  послать  Мэта  с
набитым кошельком навстречу постыдным развлечениям развратного города!  За
какие непристойные отчаянные сумасбродства  Мэта  придется  ей  платить  в
течение двух лет? При всей своей горячей любви к сыну и боязни его обидеть
она не могла не сказать с упреком:
   - Ах, Мэт, лучше было тебе не ездить в такие места!  Я  не  говорю  про
деньги, милый, но... этот город, должно быть, полон искушений для молодого
человека. Боюсь, что тебе не следовало туда заезжать, и уж, конечно, Агнес
будет того же мнения.
   Он опять грубо расхохотался.
   - Что подумает или скажет Агнес, меня беспокоит не  больше,  чем  скрип
старого башмака. Мысли ее мне  хорошо  известны,  а  что  касается  до  ее
разговоров, так мне давно надоели псалмы. Никогда я больше не буду  сидеть
на ее диване. Нет! Не такая женщина мне нужна, мама! С ней все покончено.
   - Мэт! Мэт! - всполошилась мама. - Не говори так! Не может быть,  чтобы
ты это говорил серьезно. Агнес так тебе предана.
   - Предана! Пускай прибережет свою  преданность  для  того,  кто  в  ней
нуждается. А что в ней хорошего? Ничего! Я встречал женщин, - продолжал он
восторженно, - таких, что она вся не  стоит  их  мизинца.  Сколько  в  них
очарования, резвости, жизни!
   Миссис Броуди пришла в ужас, и в ту минуту, когда она умоляюще смотрела
на сына, ее вдруг поразила новая мысль.
   - Ведь  ты  не  нарушил  обета,  сын?  [обет  воздержания  от  спиртных
напитков] - спросила она дрожащим от волнения голосом.
   Он посмотрел  на  нее  как-то  странно.  Мысленно  он  спрашивал  себя:
"Неужели мамаша воображает, что я все еще буду  держаться  за  ее  фартук?
Пожалуй, я был с ней чересчур откровенен".
   - Нет. Разве только изредка капельку голландского [голландский джин], -
отвечал он без запинки. Там, понимаешь  ли,  приходилось  пить  его  из-за
печени.
   Миссис Броуди немедленно представила  себе  его  печень  в  виде  жадно
впитывающей в себя влагу сухой губки, для насыщения  которой  он  вынужден
был поглощать  спиртные  напитки.  Мысленно  поблагодарив  бога,  что  сын
возвратился на родину, в более умеренный климат, она  храбро  вернулась  к
первой теме.
   - Агнес  славная  девушка,  Мэт.  Такая  жена  -  спасение  для  любого
человека. И она ждала тебя, была тебе верна. Если бы ты теперь ее оставил,
она бы этого не перенесла.
   - Ну, хорошо, мама, не волнуйся! - сказал он уступчиво. - Я  побываю  у
нее, раз уж ты этого так хочешь.
   Ему внезапно пришло в голову, что, пожалуй, забавно будет встретиться с
мисс Мойр теперь, когда он обладает уже большим опытом в некоторых вещах.
   - Вот и хорошо, сынок, сходи к ней. Я знала, что ты  это  сделаешь  для
меня.
   Она сразу  воспрянула  духом,  обрадованная  своим  влиянием  на  Мэта,
уверенная, что после свидания его с Агнес все  снова  наладится.  Если  он
сбился с пути, Агнес вернет его на узкую стезю добродетели. И, боясь,  как
бы он не взял назад своего обещания, она торопливо продолжала:
   - Боюсь, что ты вел там уж  слишком  веселую  жизнь,  Мэт.  Я  тебя  не
осуждаю, мой мальчик, но теперь трудно будет тебе настроить свою  душу  на
более благочестивый лад.
   Туманные намеки сына ее коробили, она хотела узнать больше,  хотела  во
что бы то ни стало разувериться в  своих  подозрениях.  И  продолжала  его
допрашивать:
   - Но ты прочитывал каждый день главу из библии, не правда ли, Мэт?
   Он заерзал в кресле, недовольно посмотрел на нее.
   - Ты  мне  начинаешь  напоминать  старого  Уолди,  мама,  -  сказал  он
нетерпеливо. - Ты бы еще спросила, ходил ли я по Черинг-род с плакатом, на
котором написан текст из священного писания, и читал ли я  по  вечерам  на
майдане [майдан - в южной и восточной Азии площадь для военных учений  или
базаров и место публичного гулянья] библию.
   - Перестань, Мэт! Замолчи!  Я  не  могу  слышать  таких  легкомысленных
речей! -  взмолилась  мать,  вся  дрожа.  Он  не  только  не  разогнал  ее
подозрений, а, наоборот, укрепил их.
   - Может быть, теперь, когда ты вернулся домой, ты снова будешь ходить с
Агнес на собрания верующих? Ты так дорог мне,  Мэт.  Я  хочу  видеть  тебя
счастливым, а в этой жизни счастье дается только благочестивым.
   - Что ты знаешь о  счастье?  -  возразил  сын.  -  Ты  всегда  казалась
довольно таки несчастной.
   - Ты пойдешь с Агнес на собрание, да, Мэт? - настаивала она. - Ну, один
раз попробуй сходить, чтобы доставить мне удовольствие!
   - Посмотрим,  -  сказал  он  уклончиво.  -  Пойду,  если  захочется.  И
перестань читать мне проповеди, я этого не люблю, отвык от них и не  стану
их слушать!
   - Я знаю, что ты пойдешь ради меня, - шепнула она, кладя  увядшую  руку
на его колено. - Ты знаешь, что Мэри больше нет и ты один у меня  остался.
Ты всегда был моим утешением.
   - Ах да, я  слышал  насчет  Мэри.  А  куда  она  девалась  после  этого
маленького происшествия? - хихикнул он.
   -  Тс-с!  Тс-с!  Не  говори  таких  вещей!  Стыдно!  -  она  помолчала,
шокированная. Затем сказала: - Она как будто в  Лондоне,  но  у  нас  дома
запрещено упоминать ее имя. Ради бога, не вздумай говорить так при отце!
   Мэт оттолкнул ласкавшую его руку.
   - Что мне отец! - храбрился он. - Я взрослый человек и могу делать, что
хочу. Я его больше не боюсь!
   - Знаю, знаю, Мэт, ты теперь взрослый, смелый мужчина, - лебезила перед
ним мать. - Но у отца все время  ужасные  неприятности.  Не  надо  слишком
испытывать его терпение. Если ты будешь его раздражать, он  выместит  гнев
на мне. Не говори ему ничего того, что говорил мне. Он стал  теперь  такой
вспыльчивый, ему это может не понравиться. Он расстроен, -  дела  идут  не
так хорошо; как бывало.
   - И поделом ему! - сказал Мэт угрюмо и встал, чувствуя,  что  мать  уже
раздражает его, как всегда. - Мне решительно наплевать, что бы  с  ним  ни
случилось.  Если  он  опять  начнет  выкидывать   свои   штуки,   ему   не
поздоровится. - И он направился к дверям, добавив: - Пойду наверх умыться.
   - Иди, иди, Мэт. В твоей комнате  все  приготовлено.  Я  держала  ее  в
порядке все время с тех пор, как ты уехал. Ни один человек, кроме меня,  в
нее не заглядывал, и ничья другая рука не касалась  твоих  вещей.  Постель
хорошо проветрена. Иди, освежись, а пока ты будешь наверху,  я  накрою  на
стол.
   Она  жадно  смотрела  ему   в   глаза,   ожидая   какого-нибудь   слова
благодарности за ее заботы, но  Мэт  все  еще  дулся  на  нее  и  вышел  в
переднюю, не сказав ничего. Она слышала, как он поднял один из чемоданов и
пошел наверх, и, напрягая  слух,  старалась  различить  все  его  движения
наверху.
   Вот он вошел в спальню бабушки, и до миссис Броуди донесся  его  новый,
самодовольный смех, когда он с шумной развязностью здоровался со старухой.
Несмотря на ее смятение, эти звуки наверху успокоили  маму,  и  сердце  ее
переполнилось горячей благодарностью от  сознания,  что  Мэт  так  близко.
Наконец-то ее любимый сын с нею, дома, после всех этих томительных месяцев
разлуки.  Прошептав  благодарственную  молитву,  она  торопливо   занялась
приготовлениями к вечернему чаю.
   Скоро вбежала, подпрыгивая, Несси. Она увидела в передней сундуки  и  в
волнении кинулась к матери, крича.
   - Мама, приехал?! Какие большие ящики! А где же он?  Интересно,  привез
ли он мне подарок из Индии? Я хочу его увидеть! Где же он?
   Получив ответ, она стрелой помчалась наверх, громко окликая Мэта,  горя
нетерпением его увидеть. Но через несколько  минут  медленно  сошла  вниз,
остановилась перед матерью, притихшая, с сердитой  морщинкой  на  лбу.  Ее
радостное возбуждение совсем исчезло.
   - Я его почти не узнала, - сказала она тоном взрослой, - он ни  чуточки
не похож на нашего прежнего Мэта. И он как  будто  совсем  не  обрадовался
мне.
   - Да полно, Несси, не выдумывай! Он так долго был  в  дороге.  Дай  ему
прийти в себя.
   - Когда я вошла, он  пил  что-то  из  маленькой  кожаной  бутылочки.  И
сказал, чтобы его не беспокоили больше.
   - Он будет, вероятно, распаковывать свои вещи, детка, не будь же  такой
нетерпеливой. У него теперь есть о чем подумать, ему не до тебя.
   - Я спросила его про мой компас, а он говорит, что выбросил его. И  еще
что-то сказал, да я не поняла... вроде того, что  компас  похож,  на  твой
нос.
   Миссис Броуди густо покраснела и ничего не  ответила.  Она  уговаривала
себя, что Несси, должно быть, что-нибудь перепутала, не так расслышала, но
на сердце  у  нее  тяжестью  легла  догадка  о  тайном  смысле  замечания,
сделанного Мэтом.
   - Я думаю, он мог бы привезти мне хоть самую маленькую  нитку  кораллов
или что-нибудь в этом роде, - не унималась Несси. - И бабушка  тоже  очень
обижена, она сказала, что ему следовало привезти ей какой-нибудь  подарок.
Он, видно, никому ничего не привез.
   - Не будь эгоисткой, Несси! - резко прикрикнула  на  нее  мать,  отводя
душу в этом окрике. -  Ты  думаешь,  твоему  брату  больше  некуда  девать
деньги, только тратить их на подарки! Чтобы я больше не слышала от тебя ни
единого слова! Марш отсюда и позови бабушку жарить гренки!
   Крепко сжав губы, миссис Броуди склонила набок голову  с  еще  большим,
чем обычно, выражением терпеливой  покорности  и  принялась  накрывать  на
стол.
   Близился уже обычный час вечернего  чаепития,  когда  Мэтью  пришел  на
кухню. Слабый румянец играл на его желтых скулах, он стал  словоохотливее,
и, уловив легкий, но весьма подозрительный запах,  который  распространяло
его дыхание, мама сразу поняла, что он выпил  для  храбрости,  готовясь  к
встрече с отцом. Украдкой наблюдая за ним, она заметила, что, несмотря  на
давешнее хвастовство, Мэт страшно боится этой встречи. Она  тотчас  забыла
свою обиду и снова инстинктивно насторожилась, готовая защищать его.
   - Садись к столу, на свое место, сын, и не утомляйся больше.
   - Ничего, мама, мне надо немного размяться, за эти несколько дней  езды
я совсем засиделся.
   Он беспокойно бродил по кухне, нервно теребил все, что  ему  попадалось
на глаза, смотрел беспрестанно на часы и мешал матери, ходившей от стола к
буфету и обратно.
   Бабушка, вошедшая вслед за ним и теперь сидевшая у огня, воскликнула:
   - Ох, парень, да что ты снуешь взад и вперед, как нитка без  узла!  Ты,
видно, перенял там у чернокожих эту привычку? У меня даже голова кружится,
ей-богу, когда я на тебя смотрю!
   Она все еще злилась на внука за то, что он не привез ей подарка.
   Наконец Мэт  вместе  со  всеми  остальными  сел  за  стол.  Как  он  ни
храбрился, приближение страшного часа - половины шестого -  угнетало  его.
Все те твердые решения, что он принимал за это время, - дать  отпор  отцу,
отстоять свою независимость взрослого, повидавшего свет молодого человека,
- начали таять, его решимость держать себя при первой встрече с  небрежной
уверенностью понемногу испарялась. По  дороге  домой  легко  было  уверять
себя, что ему отец не страшен. Теперь же, когда он сидел на  своем  старом
месте, за тем же столом  и  в  той  же  ничуть  не  изменившейся  комнате,
боязливо насторожив уши в  ожидании,  когда  раздадутся  твердые,  тяжелые
шаги, поток привычных ассоциаций нахлынул на него с  непреодолимой  силой,
и, теряя всю свою наигранную смелость, он  опять  превратился  в  прежнего
робкого юношу, нервно ожидающего отца. Инстинктивно повернулся он к матери
и с досадой увидел, что ее прозрачные глаза смотрят на него  сочувственно.
Он видел, что она понимает его  настроение,  угадывает  его  страх,  и  им
овладело яростное возмущение. Он крикнул:
   - Что ты уставилась на меня? Это хоть кого взбесит. - И он так  сердито
посмотрел на мать, что она опустила глаза.
   В половине шестого хорошо знакомое звяканье щеколды у  двери  заставило
его вздрогнуть. Звук раздался точно в половине шестого, минута  в  минуту,
так как Броуди после длительного периода, когда  он  приходил  обедать  не
каждый день и в разное  время,  теперь  вернулся  к  прежней  пунктуальной
точности, совершенно не интересуясь больше своей лавкой.
   Когда отец вошел в кухню, Мэтью, собрав все свое мужество  и  стараясь,
чтобы не дрожали руки, готовился выдержать жестокую  словесную  атаку.  Но
Броуди не сказал ничего, даже не взглянул  на  сына.  Он  сел  за  стол  и
принялся с видимым удовольствием пить чай.
   Мэтью опешил. Во всех вариантах этой встречи, которые он рисовал  себе,
не было ни единого, похожего  на  то,  что  произошло.  И  Мэтью  охватило
непреодолимое желание закричать,  как  закричал  бы  наказанный  школьник:
"Смотри, папа, я здесь! Обрати же на меня внимание!"
   Броуди, словно не видя его, спокойно продолжал есть, глядя прямо  перед
собой и не говоря ни слова, так  что  создавалось  впечатление,  будто  он
нарочно не узнает сына. Но в  конце  концов,  после  долгой  паузы,  когда
напряжение в комнате стало уже почти нестерпимым, он повернулся и взглянул
на Мэтью. Этот пронзительный взгляд видел все и  все  говорил.  Он  пробил
наружную скорлупу дерзкой бравады и проник в зыбкую, сжимавшуюся от страха
сердцевину, он осветил все закоулки души Мэтью и как  будто  говорил:  "А,
вернулся наконец! Я тебя вижу насквозь. Все такая же тряпка,  а  теперь  к
тому же и неудачник!"
   Под этим взглядом Мэт как будто становился меньше,  таял  на  глазах  у
всех, и как ни заставлял он себя посмотреть отцу в лицо, он не мог.  Глаза
его трусливо бегали по сторонам  и,  к  его  мучительному  стыду,  наконец
опустились вниз.
   Броуди безжалостно усмехнулся и, таким образом, напугав и подчинив сына
без единого слова, произнес, наконец, резким тоном:
   - Ага, приехал!
   Эти  простые  слова  заключали  в  себе  целую  дюжину  саркастических,
нелестных смыслов. Мама затрепетала. Начиналась травля  ее  сына,  и  хотя
видно было, что эта травля будет более жестокой, чем она  думала,  она  не
смела вставить ни слова, боясь еще больше  рассердить  мужа.  Глаза  ее  с
робким сочувствием остановились на Мэте, в то время как Броуди продолжал:
   - Очень приятно снова увидеть твое честное,  красивое  лицо,  хотя  оно
стало желтым, как гинея. Помнится, оно у тебя было довольно таки пухлое  и
белое, а теперь, видно, золото, что  ты  копил  в  Индии,  наградило  тебя
желтухой. - Он критически разглядывал Мэта и все более расходился, давая в
этих язвительных тирадах выход  злобе,  накопившейся  за  месяцы  жестоких
страданий. - Впрочем,  стоило  пожертвовать  цветом  лица!  Без  сомнения,
стоило, - продолжал он. - Ты, конечно, привез кучу золота из чужой страны,
где работал не покладая рук? Ты теперь богатый человек, а?  Богат  ты  или
нет? - вдруг повысил он голос.
   Мэтью угнетенно покачал головой,  и,  получив  этот  безмолвный  ответ,
Броуди с преувеличенным насмешливым изумлением поднял брови.
   - Как?! - воскликнул он. - Ты не нажил состояния? Да не может  быть!  А
я, судя по тому, что ты предпринял увеселительную прогулку по  Европе,  да
по этим внушительным сундукам в передней вообразил,  что  ты  купаешься  в
деньгах. Ну, а если нет, почему же ты вел себя так, что тебя вышвырнули со
службы?
   - Она мне была не по душе, - пробурчал Мэт.
   - Скажите, пожалуйста, - подхватил Броуди, делая вид, что обращается ко
всему обществу в целом, - ему не по  душе  была  служба!  Такому  великому
человеку угодить, конечно, трудно! И  как  чистосердечно,  как  честно  он
заявляет, что она ему не нравилась!
   Затем повернулся к Мэту и уже другим, жестким тоном воскликнул:
   - А не хочешь ли ты сказать, что ты на службе не  понравился?  Мне  уже
здесь, в Ливенфорде, сообщали, что тебя  просто  выгнали  вон.  Видно,  ты
успел им опротиветь так же, как давно опротивел мне.
   Он сделал паузу, потом продолжал с язвительной ласковостью:
   -  Впрочем,  может  быть,  я  к  тебе   несправедлив.   Ты,   вероятно,
рассчитываешь на какой-нибудь новый блестящий пост? Не правда ли?
   Тон его требовал ответа, и Мэтью угрюмо  пробормотал:  "Нет",  ненавидя
отца в эту минуту так сильно,  что  даже  весь  дрожал  от  ненависти,  от
невообразимого унижения. Это с ним, опытным, повидавшим свет, искушенным в
житейских делах денди говорят таким тоном! В  душе  он  клялся,  что  хотя
сейчас  не  сумел  дать  отпор  отцу,  но  когда  окрепнет,  оправится  от
путешествия, он расплатится с ним за каждое оскорбление.
   -  Итак,  никакой  новой  службы!  -  продолжал  Броуди  с   притворной
кротостью. - Ни службы, ни денег! Ты просто явился сюда,  чтобы  сесть  на
шею отцу. Вернулся, как побитая собака. Ты находишь, вероятно,  что  легче
жить на мой счет, чем работать!
   Заметная дрожь пробежала по телу Мэтью.
   - Что, тебе холодно? Впрочем, это понятно - слишком  резкий  переход  к
нашему климату от ужасной жары там, где ты трудился до того,  что  схватил
желтуху. Твоей бедной матери придется достать для тебя что-нибудь потеплее
из этих великолепных сундуков. Помню, она и в детстве вечно кутала тебя  в
фланель, и теперь, когда ты  взрослый  мужчина,  она  тоже  не  даст  тебе
простудиться. Нет, нет, боже сохрани, такое сокровище надо беречь!
   Он протянул свою чашку, ожидая, чтобы ему налили еще чаю, и заметил:
   - Давно не пил чай с таким удовольствием! Это у меня  появился  аппетит
оттого, что я опять вижу за столом твою глупую рожу!
   Мэтью, не выдержав больше, перестал делать вид, что  ест,  встал  из-за
стола и пробормотал дрожащим голосом, обращаясь к матери:
   - Не могу я больше этого выносить! Не надо мне никакого чаю. Я ухожу.
   - Сядь! - прогремел Броуди,  толкнув  Мэта  сжатым  кулаком  обратно  к
столу. - Садитесь, сэр! Ты уйдешь тогда, когда  я  тебе  это  разрешу,  не
раньше. Разговор с тобой еще не кончен!..
   Когда Мэт снова сел на место, Броуди язвительно продолжал:
   - Почему тебе угодно лишить нас твоего приятного общества? Ты два  года
не был дома, а между тем не можешь двух минут пробыть с нами.  Неужели  ты
не видишь, что все мы ждем рассказа о твоих замечательных похождениях?  Мы
с замиранием сердца ждем слов, готовых сорваться у тебя с языка.  Ну,  что
же? Рассказывай все!
   - О чем рассказывать? - угрюмо спросил Мэт.
   - Ну, конечно, о той блестящей веселой жизни, которую ты вел в Индии. О
раджах и принцах, с которыми  пировал,  о  слонах  и  тиграх,  на  которых
охотился, - рассказывай скорее, не стесняйся. Ты  теперь  стал,  я  думаю,
настоящим сорви-головой, отчаянным смельчаком? На все способен?
   - Может быть, на большее, чем вы думаете, - пробурчал вполголоса Мэт.
   - Да? - фыркнул Броуди,  услышав  его  слова.  -  Так  ты  нас  намерен
удивить? Все та же старая история - всегда ты  только  собираешься  что-то
делать. Никогда не услышишь о том, что ты _уже сделал_, а  только  о  том,
что будет когда-нибудь! Господи! Как погляжу на тебя,  на  этот  лакейский
вид да нарядный костюм с иголочки, так просто ума не приложу, что с  тобой
будет.
   Гнев душил его, но он, с трудом сдерживая себя, продолжал  все  тем  же
ровным, глумливым тоном:
   - В