им тоном:
   - Ух, как тут холодно! Как ты можешь ожидать от человека, что он  будет
стоять и  разговаривать  с  тобой,  когда  здесь  не  топлено?  Если  твое
кровообращение от этого не страдает, так  мое  страдает.  Придется  надеть
пальто и пройтись, чтобы согреться.  -  Он  потопал  ногами;  потом  круто
отвернулся со словами: - Ну, я ухожу, Несси.
   После его ухода Несси продолжала сидеть  неподвижно,  крепко  сжимая  в
руке смятый в комочек мокрый носовой платок. Ее  покрасневшие  глаза  были
устремлены на дверь, закрывшуюся перед  нею,  как  двери  тюрьмы.  Будущее
представлялось ей мрачной дорогой, по которой среди темных зловещих  теней
брела одинокая, полная страха Несси Броуди. Некому было стать между нею  и
отцом, между ее хрупкостью и настойчивостью его неведомых замыслов.  Мэтью
уйдет, как ушла Мэри! Мэри! Она так часто думала о ней в последнее  время,
так жаждала нежных объятий сестры, отрады  ее  тихой  улыбки,  ободряющего
мужества, светившегося в ее верных глазах. Ей  нужен  был  человек,  перед
которым она могла бы облегчить усталую душу, которому  могла  бы  поверять
свои горести. И она затосковала по спокойной и мужественной Мэри. "Мэри! -
шептала она, как молитву, - Мэри, дорогая, когда ты была здесь,  я  любила
тебя не так сильно, как ты заслуживала, но  как  бы  я  хотела,  чтобы  ты
теперь была подле меня!"
   Когда  с  губ  ее  слетели  эти  безнадежные  слова,   ее   похудевшее,
заплаканное лицо вдруг преобразилось, словно освещенное  изнутри  внезапно
вспыхнувшим светом. В скорбных глазах снова засияла надежда и  неожиданная
мысль, такая дерзкая, что только глубокое отчаяние могло  родить  ее.  Она
подумала: почему не написать сестре? Это страшная неосторожность, но в ней
ее единственная надежда на помощь! Наверху, в укромном уголке ее  комнаты,
она хранила письмо, которое мать отдала ей за несколько дней до смерти и в
котором Мэри сообщала свой адрес в Лондоне.  Если  действовать  осторожно,
отец ничего не узнает. Несси была уверена, что Мэри никогда ее не  выдаст,
и новое воспоминание о любви сестры придало ей силы. Она встала, словно во
сне, вышла из гостиной и на цыпочках поднялась наверх.  Через  минуту  она
возвратилась и, закрыв дверь, настороженно прислушалась, дрожа всем телом.
Она  достала  письмо,  но  была  испугана  тем,  что  сделала,  тем,   что
намеревалась сделать. Однако решимость ее не ослабела. Сев  к  столу,  она
вырвала листок из тетради и торопливо набросала короткую  записку,  полную
трогательной мольбы.  Она  в  нескольких  словах  сообщала  Мэри  о  своем
положении и умоляла ее помочь, вернуться к ней,  если  это  возможно.  Она
писала и все время в волнении поглядывала  на  дверь,  боясь,  что  войдет
отец. Но вот письмо было окончено - несколько кое-как нацарапанных  строк,
расплывшихся от упавшей  на  них  невольной  слезы.  Она  сложила  неровно
оторванный листок,  вложила  его  в  конверт,  принесенный  сверху.  Потом
написала адрес, старательно списывая каждое слово, и спрятала  конверт  на
груди под платье. Бледная, с сильно бьющимся сердцем, она опять склонилась
над книгами и сделала вид, что занимается. Но  эта  предосторожность  была
излишней. Весь вечер никто не заглянул в гостиную. Тайна была сохранена, и
на другое утро по дороге в школу Несси отослала письмо.



4

   Джемс Броуди просыпался. В окно не лились солнечные лучи, ласково бодря
отдохнувшее тело, не плясали золотые пылинки в  потоках  света  перед  его
сонными глазами. Холодный мелкий дождик  стекал  по  стеклам,  туманя  их,
делая комнату темной и скучной, встречая полуоткрытые,  слипшиеся  от  сна
глаза Броуди меланхолическим напоминанием о перемене в его жизни. Он хмуро
посмотрел в окно, потом, уже совсем открыв глаза, повернулся  к  часам  и,
увидев, что смутно темневшие на циферблате стрелки показывают десять минут
девятого - на десять минут позже назначенного,  но  не  соблюдаемого  часа
вставания, - насупился еще больше. Сегодня он опять  опоздает  на  службу,
получит  опять  резкий  выговор  от  этого  наглого   выскочки,   старшего
секретаря, который пытался проверять его и даже грозил доложить  помощнику
директора, если он, Броуди, не будет аккуратнее приходить на работу.
   От этой мысли лицо его как будто еще  больше  потемнело,  выделяясь  на
белом фоне подушки, морщины углубились  и  казались  высеченными  каким-то
острым орудием, в глазах, утративших обычное выражение уныния, засветилось
тупое мрачное упрямство. "Будь они все прокляты! - подумал он. - Не дам  я
им командовать мной!  Полежу  еще  пять  минут,  наплевать  га  весь  штат
директоров верфи!" Он решил, однако, наверстать время, отменив на  сегодня
бритье; он теперь часто поступал так, назло тем, кто желал  заставить  его
жить по их правилам, следовать их примеру. Эта хитрая уловка пришлась  ему
по душе еще и оттого, что он теперь неохотно брился  по  утрам:  нетвердая
рука часто действовала не так, как нужно,  он  выходил  из  себя,  пытаясь
управлять ею, и дело иногда кончалось порезами. По утрам он теперь  вообще
бывал не в своей тарелке: не только  рука  отказывалась  повиноваться,  но
болела голова, язык лежал во рту, как  кусок  сухого  дерева;  иногда  его
мутило при  одной  мысли  о  завтраке.  Он  понимал,  что  во  всех  таких
неприятных ощущениях виновато виски, и в  это  серенькое  утро  с  угрюмой
трезвостью говорил себе, что должен сократить обычную  порцию.  Он  уже  и
раньше несколько раз принимал такое решение, но теперь ему  казалось,  что
то было не всерьез. А вот на этот раз надо крепко взять себя  в  руки,  не
пить ничего до обеда, да и потом, пожалуй,  воздерживаться  до  вечера,  а
вечером пить умеренно. Вечером он уж, конечно, будет пить поменьше,  чтобы
угодить  Нэнси,  чья  благосклонность  была  для  него  теперь   жизненной
необходимостью. Последние два дня Нэнси была с ним несколько  любезнее,  и
он, успокоившись, решил, что она не возвращалась в его спальню с той ночи,
когда рассердилась на него после визита  к  тетке  в  Овертон,  именно  по
причине, которую приводила в свое  оправдание.  Убеждали  его  в  этом  ее
нынешняя приветливость и терпимое отношение к нему. Нет, не может он  жить
без Нэнси! Она стала ему необходима, как воздух,  и  уже  хотя  бы  только
потому  он  должен  впредь  осторожнее  прикладываться  к  бутылке.  Он  и
представить себе не мог больше жизни без этой женщины. Он уверял себя, что
сегодня ночью она придет к нему снова, будет еще  свежее,  еще  заманчивее
после его вынужденного воздержания.
   Последняя  мысль  вернула  ему  некоторое  подобие  былого  внутреннего
довольства, и, отбросив одеяло, он встал  с  постели.  Но  когда  холодный
воздух комнаты коснулся его тела, он задрожал, нахмурился и, утратив  свой
довольный вид, торопливо потянулся за одеждой, которая беспорядочной кучей
лежала на ближайшем стуле. С величайшей поспешностью кое-как напялил он на
себя белье, удостоил беглого внимания только лицо, умыв его перед тем, как
надеть засаленный мягкий воротничок, затем завязал галстук,  скрученный  в
веревочку,  надел  жилет  и  висевший  мешком  пиджак.  Экономия   времени
получилась значительная, так как вся процедура одевания отняла у  него  не
более пяти минут, - вот он был готов, оставалось только спуститься вниз  и
приступить к утреннему завтраку.
   - Доброе утро, Броуди! - приветливо воскликнула Нэнси, когда он вошел в
кухню. - Сегодня вы молодцом, вовремя! Как спали?
   - Не так хорошо, как хотелось бы, - ответил он с ударением. - Мне  было
холодно. Но я предчувствую, что сегодня ночью мне спать будет уютнее.
   - Постыдились бы с раннего утра говорить  о  таких  вещах!  -  тряхнула
головой Нэнси. - Ешьте свою кашу и помалкивайте!
   Он посмотрел на кашу, сжав губы, с видимым отвращением и сказал:
   - Что-то не хочется, Нэнси. Это тяжело для желудка утром. Она хороша на
ужин, а сейчас мне и глядеть на нее не хочется. Нет ли у тебя  чего-нибудь
другого?
   - Есть, есть! Я только  что  поджарила  на  сковороде  отличную  жирную
сельдь, - сказала она предупредительно. - Не ешьте каши, если не  хочется.
Сию минуту принесу рыбу.
   Он следил за ее энергичной походкой, видел,  как  метнулась  юбка,  как
легко и быстро двигались красивые ноги, когда она побежала выполнять  свое
обещание, и радовался про себя заметному улучшению в ее обращении  с  ним.
Нэнси больше не чуждалась его, не смотрела на него с враждебными искорками
в глазах, даже ухаживала теперь за ним, своей услужливостью до  странности
напоминая ему покойную жену. Он  наслаждался  этой  заботой  о  нем,  этой
преданностью в особенности потому, что она исходила  от  его  обожаемой  и
столь независимой Нэнси.
   И когда она воротилась с тарелкой,  он  посмотрел  на  нее  украдкой  и
сказал:
   - Я вижу, ты опять стала ласкова ко мне, Нэнси. Я помню утра, когда  ты
швыряла на стол подгорелую кашу, считая, что и  этого  за  глаза  довольно
бедному человеку. А жирная жареная сельдь мне больше по вкусу, да  я  твое
обращение со мной тоже. Ты ведь меня любишь, Нэнси, не правда ли?
   Она посмотрела сперва на его усталое лицо, все в морщинах, с  втянутыми
щеками, обезображенное двухдневной  щетиной,  перерезанное  натянутой,  не
идущей к нему улыбкой, потом -  на  его  неряшливую,  сгорбленную  фигуру,
трясущиеся руки, запущенные ногти, и воскликнула с резким смешком:
   - Ну, конечно! У меня к вам теперь такое сильное чувство, что меня  это
даже беспокоит. Иной раз погляжу на вас -  сердце  так  и  встрепенется  в
груди.
   Улыбка потухла на лице Броуди, глаза его сузились, и он ответил:
   - Как я рад это слышать от тебя, Нэнси! Знаю,  не  следовало  бы  этого
говорить тебе, но не могу не сказать: просто удивительно, до чего  ты  мне
нужна стала.
   И, забыв о завтраке, он продолжал почти виновато, словно оправдываясь:
   - Никогда бы не поверил, что я способен так привязаться к  кому-нибудь.
Я думал, что не такой я человек, но, видишь ли, у меня так долго никого не
было, что когда мы с тобой сошлись, ты... да, ты  крепко  забрала  меня  в
руки. Это чистая правда. Ты ведь не сердишься на меня, что я  это  говорю,
а?
   - Нет, нет! - поспешно воскликнула Нэнси.  -  Ни  чуточки  не  сержусь,
Броуди. Я научилась вас понимать. Но будет толковать, ведь стынет отличная
рыба, которую я изжарила для вас. Я хочу знать,  понравится  ли  она  вам.
Надо, чтобы вы хорошо позавтракали, потому что  обедать  вам  придется  не
дома.
   - Обедать не дома! Почему? - удивился Броуди. - Ты  только  на  прошлой
неделе была в Овертоне, так неужели сегодня опять пойдешь к тетке?
   - Нет, не пойду, - вызывающе тряхнула головой Нэнси. - Но она придет ко
мне. И я не желаю, чтобы при ней  вы  тут  вертелись  подле  меня,  -  она
приличная женщина и ничего не подозревает... Да, и любит меня.  У  нее  от
ваших разговоров глаза на лоб полезут. Вы можете вернуться домой к вечеру,
когда она уйдет. Тогда я буду вас ждать в спальне.
   Он сперва посмотрел на нее, весь потемнев от гнева, но  быстро  овладел
собой и покачал головой:
   - Черт возьми, и обнаглела же ты, девушка! Подумать только -  дошла  до
такой дерзости, что приглашает своих гостей ко мне  в  дом!  Боже,  теперь
только я вижу, что ты сумела сделать со мной! За то, что ты выкинула такую
штуку, не спросив моего позволения, следовало бы хорошенько разогреть тебе
задницу ремнем. Но ты знаешь, что я не  могу  на  тебя  сердиться.  Видно,
конца не будет вольностям, которые ты себе позволяешь.
   - Да что тут худого? - спросила она сухо. - Неужели честная экономка не
имеет права повидаться  с  родственниками,  когда  ей  этого  хочется?  Вы
прекрасно можете закусить где-нибудь в трактире, а  зато  я  приготовлю  к
вашему приходу сюрприз!
   Он недоверчиво посмотрел на нее.
   - Да, сюрприз - подходящее слово  после  твоего  обращения  со  мной  в
последнее время. - Он сделал паузу и докончил мрачно: -  Будь  я  проклят,
если знаю, почему я так легко уступаю тебе во всем.
   - Не говорите так, Броуди, - мягко пожурила  его  Нэнси.  -  Иногда  вы
говорите такие вещи, словно вы какой-нибудь язычник-китаец.
   - Что ты знаешь о китайцах! - буркнул он сердито,  занявшись,  наконец,
рыбой, и начал есть ее медленно, отправляя  в  рот  большие  куски.  Через
минуту он заметил уже другим тоном:
   - А это вкусно, Нэнси, - такие вещи я  бы  с  удовольствием  ел  каждое
утро.
   Она продолжала с какой-то непонятной сдержанностью  наблюдать,  как  он
ест, затем, внезапно вспомнив что-то, воскликнула:
   - Господи, и о чем я  только  думаю!  Ведь  вам  сегодня  утром  пришло
письмо, а я совсем забыла о нем!
   - Что? - Он перестал есть и удивленно посмотрел на  нее  из-под  густых
седеющих бровей. - Письмо? Мне?
   - Ну да! Я совершенно забыла о нем из-за этой спешки с  завтраком.  Вот
оно! - И Нэнси, взяв письмо, лежавшее на буфете, подала его Броуди.
   Он подержал его минуту в вытянутой руке, потом  с  недоумевающим  видом
поднес ближе к глазам, увидел  на  марке  штемпель  "Лондон"  и,  небрежно
подсунув под край конверта свой толстый палец, разорвал конверт и вынул из
него письмо. С некоторым интересом наблюдая за ним  в  то  время,  как  он
читал, Нэнси видела, как на лице его  так  же  быстро,  как  пробегают  по
темному  небу  тучи,  гонимые   ветром,   промелькнули   сначала   сильное
замешательство, потом изумление, удовольствие и торжество. С непонятным ей
удовлетворением он перевернул листок, потом не спеша перечел его снова  и,
подняв глаза, загляделся куда-то в пространство.
   - Ну кто бы подумал?.. - пробормотал он. - После всего!..
   - Что такое? - крикнула Нэнси. - От кого письмо?
   - Она смирилась и хочет приползти обратно на коленях!  -  Он  замолчал,
поглощенный своими мыслями, как будто его слова уже все объясняли.
   - Не понимаю! - сказала Нэнси резко. - О ком вы говорите?
   - О моей дочери... О Мэри, - ответил он медленно. - О  той,  которую  я
выгнал из дому. Я поклялся, что приму ее обратно только в том случае, если
она будет в ногах у меня валяться, а она сказала, что не вернется никогда.
А теперь она, вот в этом  самом  письме,  клянчит,  чтобы  я  позволил  ей
вернуться домой и вести мое хозяйство. Хорошее  утешение  для  меня  после
всех этих лет.
   Он поднял письмо, крепко зажав его  в  пальцах,  и,  казалось,  не  мог
досыта на него наглядеться. Потом прочел, глумливо подчеркивая слова:
   "Забудем прошлое. Я хочу, чтобы ты меня простил. Так как мама умерла, я
хотела бы заменить ее  дома.  Здесь  мне  живется  неплохо,  но  иногда  я
чувствую себя одинокой". - Он фыркнул: - Одинокой! И поделом  ей,  клянусь
богом! Пускай так будет и дальше. Она сильно ошибается, воображая,  что  я
приму ее обратно. Не желаю я видеть ее. Нет! Никогда! - Он поднял глаза на
Нэнси, как бы ожидая ее одобрения, и продолжал, кривя губы: -  Неужели  ты
не понимаешь, девочка? Ведь это доказывает мою правоту.  Она  была  горда,
очень горда, а теперь я вижу, что гордость ее сломлена. Если  бы  не  это,
чего ради ей захотелось домой? Боже, какое это для  нее  унижение  -  быть
вынужденной  скулить  и  клянчить,  чтобы  ее  приняли  обратно!  И  какое
торжество для меня - отказать ей! Она хочет быть у меня  экономкой!  -  Он
грубо расхохотался. - Недурно, а, Нэнси? Она не знает, что у меня уже есть
ты, и хочет занять твое место!
   Нэнси взяла у него из рук письмо и принялась читать его.
   - Не вижу тут, чтобы она скулила, - возразила она  спокойно.  -  Письмо
написано вполне прилично.
   - Ба! Меня  интересует  не  как  оно  написано,  а  суть  его.  Другого
объяснения не придумаешь, и это веселит меня, как стаканчик лучшего виски!
   - Так вы не позволите ей  вернуться?  -  спросила  Нэнси  с  испытующим
взглядом.
   - Нет! - крикнул Броуди. - Не позволю!  Теперь  у  меня  есть  хозяйка,
которая будет заботиться обо мне. Пусть не думает, что  мне  нужны  такие,
как она. Она может оставаться в Лондоне и  сгнить  там,  мне  до  нее  нет
решительно никакого дела.
   - Не следует решать так сразу, - уговаривала его Нэнси. -  Все  же  она
вам родная дочь. Подумайте хорошенько и не поступайте опрометчиво.
   Он сердито посмотрел на нее.
   - Тут и думать не о чем. Никогда я ее не прощу, вот и все.
   В глазах его внезапно засверкал огонек, и он воскликнул:
   - А знаешь, Нэнси, я придумал, чем ее можно задеть за живое:  напиши-ка
ты ей, что, мол, место, которое она просит, уже  занято.  Это  ее  здорово
унизит, а? Напишешь, девочка?
   - Нет, не напишу, - отрезала Нэнси. -  Выдумает  же!  Можете  сами  это
сделать, если хотите.
   - Ну, во всяком случае, ты мне поможешь сочинить ответ, - возразил  он.
- Что, если нам с тобой заняться этим сегодня  вечером,  когда  я  вернусь
домой? Голова у тебя сметливая,  и  ты,  наверное,  придумаешь  что-нибудь
подходящее.
   - Ладно,  подождите  до  вечера,  -  отвечала  Нэнси  после  некоторого
размышления. - А я пока подумаю над этим.
   - Вот и великолепно! - воскликнул Броуди, уже  заранее  радуясь  мысли,
что они  вдвоем  будут  вечером  заниматься  этим  увлекательным  делом  -
сочинять резкий ответ его дочери.
   - Мы посоветуемся с тобой. Я знаю, что ты все сумеешь, когда захочешь.
   В это время издалека донесся гудок. То усиливаясь, то  слабея,  но  все
время  отчетливо   слышный,   он   ворвался   в   комнату   с   неумолимой
настойчивостью.
   - Боже милосердный, - вскрикнула Нэнси, - вот уже девятичасовой  гудок,
а вы еще дома! Вы ужасно опоздаете, если не поторопитесь. Живее уходите!
   - Наплевать мне на их проклятые гудки, - бросил он угрюмо. -  Захочу  -
так и опоздаю! Можно подумать, что я раб этого проклятого свистка, так  ты
меня гонишь вон как раз тогда, когда мне не хочется от тебя уходить!
   - Я не хочу, чтобы вас уволили, Броуди!  Что  будет  с  вами,  если  вы
потеряете службу?
   - Найду другую, получше. Я уже и то об этом  подумываю.  Эта  для  меня
недостаточно хороша.
   - Да не выдумывайте, Броуди! Начнете менять - и может  оказаться  хуже!
Идите, идите, я вас провожу до дверей.
   Выражение его лица смягчилось, он поглядел на  нее  и  послушно  встал,
говоря:
   - Не беспокойся, Нэнси. Я всегда заработаю достаточно, чтобы  содержать
тебя.
   У двери на улицу он повернулся к Нэнси и воскликнул чуть не трагически:
   - Целый день я не увижу тебя!
   Она немного отодвинулась и, полуприкрыв дверь, сказала из-за нее:
   - Какая погода! Вы бы лучше взяли зонтик вместо этой старой  палки.  Вы
не забыли, что вам надо сегодня пообедать где-нибудь?
   - Помню, - отвечал он покорно. - Ты знаешь, я всегда помню то,  что  ты
мне наказываешь. Ну, поцелуй меня разок на прощанье!
   Нэнси хотела уже было захлопнуть дверь перед его носом, но что-то в его
тоне и лице растрогало  ее,  и,  поднявшись  на  цыпочки,  вытянув  вперед
голову, она  коснулась  губами  глубокой  морщины,  пересекавшей  его  лоб
посредине.
   - Ну вот, - шепнула она чуть слышно, про себя, - это поцелуй тому,  кем
ты был!
   Он, не понимая, смотрел на нее вопросительно и вместе любовно,  глазами
верного пса.
   - Что ты сказала? - переспросил он с недоумением.
   - Ничего, - беспечно воскликнула Нэнси,  снова  отступая  за  дверь.  -
Просто сказала "до свиданья".
   Он все медлил, неловко бормоча:
   - Если ты это... если ты насчет виски,  так  знай,  что  я  решил  быть
благоразумным. Я знаю, ты не любишь, когда я много  пью,  а  я  хочу  тебе
угождать во всем, девочка.
   Нэнси тихонько покачала головой, глядя  на  него  пытливо,  с  каким-то
странным выражением:
   - Я вовсе не о том. Если вы чувствуете, что вам надо иной  раз  выпить,
так пейте. Ведь это единственное... ведь это вас утешает. Ну,  уходите  же
наконец!
   - Нэнси, дорогая,  ты  хорошо  понимаешь  человека,  -  пробормотал  он
растроганно. - Когда ты такая, как сейчас, я для тебя на все готов!
   Он неуклюже переступил с ноги на  ногу,  несколько  сконфуженный  своим
порывом, зате