сынок  Мэт!  Что  о  ним  случилось?  -
издевался он. - Проглотил косточку от сливы?
   - Письмо... - пролепетала, запинаясь, миссис Броуди. - Сегодня утром на
мое имя пришло письмо. Сначала я на решалась  показать  его  тебе...  -  И
трясущейся рукой она протянула ему смятый листок бумаги, который весь день
прятала на своей трепещущей от волнения груди. Презрительно  заворчав,  он
грубо вырвал письмо из ее пальцев и не спеша прочел его; а миссис  Броуди,
как  обезумевшая,  качалась  взад  и  вперед  и  причитала  (необходимость
защитить сына развязала-таки ей язык):
   -  Я  больше  не  могла  ни  одной  минуты  скрывать  это  от  тебя.  Я
чувствовала, что должна дождаться тебя.  Не  гневайся  на  него,  отец!  Я
уверена, что он не хотел тебя огорчать. Ведь мы же не знаем, как  все  это
было. Индия, должно быть, ужасная страна. Я так и знала, что  с  мальчиком
что-то неладно, когда он перестал писать аккуратно. Дома ему будет лучше.
   Броуди кончил разбирать небрежно нацарапанные строчки.
   - Так что твой замечательный, дельный, славный сын возвращается  домой!
- насмешливо проворчал  он.  -  Домой  к  своей  любящий  мамаше,  под  ее
заботливое крылышко!
   - Может быть, это и к лучшему, -  зашептала  она.  -  Я  рада,  что  он
вернется, можно будет подкормить его, восстановить его  силы,  если  он  в
этом нуждается.
   - Я знаю, что ты рада, старая дура, но на это мне решительно наплевать.
- Он снова с отвращением взглянул на измятое письмо, скомкал его и яростно
швырнул в огонь.
   - Почему он бросил такую хорошую службу?
   - Я знаю не больше твоего, отец. Должно быть, он  нездоров.  Он  всегда
был такой хрупкий. Тропики не место для него.
   - "Хрупкий"! - злобно передразнил он  ее.  -  Это  ты,  пустая  голова,
сделала из него неженку своим дурацким баловством. "Ах, Мэт, дружок,  поди
сюда, к маме, она даст тебе пенни. Не обращай внимания на отца,  ягненочек
мой, поди сюда, и мама приласкает своего дорогого мальчика". Вот отчего он
бежит обратно домой, под твой грязный фартук. Да если это так,  я  обкручу
его шею тесемками этого самого фартука и задушу его! "Пожалуйста, скажи об
этом отцу", - иронически процитировал он на память приписку из  сожженного
письма. - У него даже не хватило храбрости самому написать  мне,  у  этого
жалкого, безмозглого щенка!  Он  поручает  своей  нежной,  кроткой  мамаше
передать важную новость. Да, храбрый малый, нечего сказать!
   - О Джемс, утешь меня немного! - взмолилась миссис  Броуди.  -  У  меня
такая тяжесть на душе! Я не знаю, что случилось там, и  эта  неизвестность
меня просто убивает. Я боюсь за свое дитя.
   - Утешать тебя, старуха! -  протянул  он.  -  Недурно  бы  я  выглядел,
обнимая этакий скелет! - Затем уже другим, жестким тоном продолжал:  -  Ты
отлично знаешь, что противна мне.  Ты  для  меня  все  равно,  что  пустая
консервная жестянка! Ты и жена такая же негодная,  как  мать.  Твой  помет
отличается: одна уже осрамила нас на весь город, а теперь и второй, видно,
собирается сделать то же. Да, он на хорошей дороге,  делает  честь  твоему
воспитанию! - Глаза его вдруг потемнели. - Смотри - не суйся только к моей
Несси. Она моя. Ты пальцем ее касаться не смей! Не суйся к ней  со  своими
дурацкими нежностями и потачками, или я тебе голову разобью.
   - Но ты не лишишь его крова, отец? - стонала миссис  Броуди.  -  Ты  не
выгонишь его?
   Он только презрительно засмеялся в ответ.
   - Я умру, если ты и его  выгонишь,  как...  как...  -  она  в  отчаянии
умолкла.
   - Насчет этого  я  еще  подумаю,  -  отвечал  он  с  гнусной  усмешкой,
наслаждаясь тем, что держит ее в мучительной неизвестности, вымещая на ней
весь свой гнев на недостойное поведение сына и возлагая  вину  всецело  на
нее. Он презирал жену уже только за то, что она не способна  удовлетворять
его чувственные желания, а теперь к  этому  прибавилась  еще  необузданная
ненависть к ней из-за недостойного сына, и он твердил себе,  что  заставит
ее расплатиться за все. Она была для него бруском, на котором он оттачивал
и без того острое лезвие своей ярости.  В  том,  что  Мэтью  отказался  от
службы и возвращался теперь  домой,  виновата  была  только  она  и  никто
другой! как всегда, он считал, что все недостатки детей - от  нее,  а  все
достоинства - от него.
   - Ты слишком человечен, чтобы  отказаться  сначала  выслушать,  что  он
скажет в свое оправдание и чего ему надо, - льстивым тоном уговаривала его
миссис Броуди. - Такой большой человек, как ты, не может поступить  иначе.
Ты только выслушай его, дай ему все объяснить, - должна  же  у  него  быть
какая-нибудь причина.
   - Причина ясна. Он хочет вернуться домой и сидеть на отцовской шее! Как
будто не достаточно у меня забот и без того, как будто мне  больше  нечего
делать, как только набивать прожорливый рот этого губошлепа.  Вот  тебе  и
вся разгадка его торжественного возвращения! Он, конечно, воображает,  что
тут ему будет не житье, а масленица, что я буду на  него  работать,  а  ты
слизывать грязь с его башмаков. О, проклятие, - это уж  слишком,  никакого
терпения не  хватит  у  человека!  -  Неудержимый  порыв  бурной  злобы  и
холодного омерзения охватил его. - Нет, это уж слишком! - снова заорал  он
на жену. - Будьте вы все прокляты, это уж слишком! - И подняв руку, словно
угрожая, он держал ее так в течение одного напряженного  мгновения,  потом
неожиданным движением протянул ее к газовому рожку, потушил свет и, тяжело
ступая, вышел из кухни, оставив миссис Броуди в полной темноте.
   Она сидела неподвижно, совсем пришибленная, и последние гаснущие в золе
искры едва намечали в темноте неясный силуэт ее скорчившейся фигуры. Долго
сидела она так и ждала в молчаливом раздумье: казалось,  от  нее  струятся
печальные мысли, как темные волны, заливают комнату, сгущая мрак, создавая
гнетущую атмосферу. Она сидела до тех  пор,  пока  совсем  остыла  зола  в
камине, дожидаясь, чтобы муж успел раздеться, лечь,  -  авось,  и  уснуть.
Наконец она с трудом подняла непослушное  тело,  выползла  из  кухни,  как
затравленное животное из своей норы, и  через  силу  стала  взбираться  по
лестнице. Ступени, скрипевшие и стонавшие под ногами Броуди,  не  издавали
ни единого звука под тяжестью ее  хилого  тела,  но,  хотя  она  двигалась
бесшумно, слабый вздох облегчения вырвался у нее, когда за дверью  спальни
она услышала сонное, мерное  дыхание  мужа.  Он  спал,  и,  ощупью  находя
дорогу, она вошла, сняла свою заношенную  одежду,  сложила  ее  кучкой  на
стуле и осторожно,  крадучись,  легла  в  постель,  со  страхом  отодвигая
подальше  от  мужа  увядшее  тело,  как  бедная,  слабая  овечка,  которая
укладывается подле спящего льва.



5

   -  Мама,  -  спрашивала  Несси  в  следующую  субботу,  -  почему   Мэт
возвращается домой?
   По случаю дождя она сидела дома и  надоедала  матери  капризным  нытьем
ребенка, для которого дождливое субботнее утро - величайшая  неприятность,
какая только может случиться за всю неделю.
   - Ему климат Индии оказался вреден, - коротко ответила  миссис  Броуди.
Она свято соблюдала основной пункт принятой в доме Броуди системы, который
заключался в том, что от детей следует скрывать всю  внутреннюю  подоплеку
дел, взаимоотношений и семейных событий,  в  особенности  если  они  носят
неприятный  характер.  На  все  вопросы  детей,  затрагивавшие  глубоко  и
отвлеченно явления жизни вообще, а в частности поведение главы  семейства,
у мамы  был  наготове  один  утешительный  ответ:  "Когда-нибудь  узнаешь,
дружок, все в свое время!" А когда отвертеться от ответа не удавалось, она
не считала  грехом  прибегать  к  невинной  и  правдоподобной  лжи,  чтобы
сохранить незапятнанными честь и достоинство семьи.
   - Там свирепствует ужасная лихорадка, -  продолжала  она.  И,  движимая
смутным  стремлением  пополнить  познания  Несси  в   области   географии,
прибавила: - И там имеются львы, тигры, слоны, жирафы и всякие  диковинные
звери и насекомые.
   - Да как же, мама, - настойчиво возразила Несси,  -  а  Джонни  Пакстон
говорит, будто нашего Мэта уволили за то, что он не ходил на службу.
   - Это ложь и клевета.  Твой  брат  оставил  службу  так,  как  подобает
джентльмену.
   - Когда он приедет, мама? Как ты думаешь, привезет он  мне  что-нибудь?
Обезьянку или попугая? Мне бы больше  хотелось  попугая.  Обезьянка  может
царапаться, а  попугай  -  тот  будет  болтать  со  мной,  они  интереснее
канареек, правда, мама?
   Она помолчала, задумавшись, потом объявила:
   - Нет, не хочу и попугая, мне тогда придется чистить  клетку.  Пожалуй,
лучше всего - пару хорошеньких  сафьяновых  туфелек  или...  или  красивую
нитку кораллов. Ты напишешь ему, мама?
   - Не приставай, девочка! Как я могу ему написать, раз он уже в  дороге?
Да и Мэту есть о чем подумать, кроме твоих кораллов. Ты скоро его увидишь.
   - Значит, он приедет скоро?
   - Узнаешь все, когда придет время,  Несси.  -  И,  выражая  вслух  свои
тайные надежды, она прибавила: - Он может здесь быть  дней  через  десять,
если выехал вскоре после отправления письма.
   - Через десять дней! Ой, как хорошо! - протянула Несси  и,  оживившись,
запрыгала вокруг матери. - Знаешь, даже если бы Мэт  не  привез  бус,  все
равно мне будет веселее, когда Он приедет. Ужасно мне скучно  с  тех  пор,
как... -  Она  вдруг  круто  остановилась,  наткнувшись  на  глухую  стену
абсолютно запрещенной темы. Боязливо покосилась на мать, с минуту  молчала
в смущении, затем, так как нагоняя не последовало, она  снова  заговорила,
спросив по ассоциации мыслей:
   - Что это значит - "сидеть в луже", мама?
   - О чем ты еще толкуешь, Несси, не понимаю! Сыплешь, как из мешка!  Дай
ты мне кончить работу, пожалуйста!
   - Одна из девочек у нас в классе  спросила  меня,  умеет  ли  мой  папа
плавать, потому что она слышала, как ее отец  говорил,  что  Джемс  Броуди
сидит в глубокой луже.
   - Перестанешь ты, наконец, надоедать мне своими  глупостями,  Несси!  -
закричала на нее мать. - Твой отец и сам, без твоей помощи,  управится  со
своими делами. Это дерзость - говорить с нем таким образом!
   Однако слова девочки разбудили в ее душе внезапное остров подозрение, и
в то время как она, взяв пыльную тряпку, выходила из кухни, она спрашивала
себя, нет ли серьезной причины тому, что в последнее время скупость Броуди
усилилась. Он теперь так урезывал и сокращал сумму, которую выдавал ей  на
хозяйство, что ей уже несколько месяцев никак не удавалось свести концы  с
концами.
   - Да это же не я, мама, - оправдывалась Несси, благонравно сложив губки
бантиком и следуя за матерью в гостиную. - Это  другие  девочки  в  классе
говорили. Они так со мной разговаривают, как будто у нас  дома  что-то  не
как у всех. Но я ведь лучше их, правда, мама? Мой  папа  сильнее  всех  их
отцов.
   - Таких людей, как твой отец, один на миллион!
   Миссис Броуди стоило некоторого усилия произнести  эти  слова,  но  она
мужественно произнесла их, не сознавая их двусмысленности, стремясь только
поддержать лучшие традиции семьи. - Ты не должна слушать ни одного дурного
слова о нем. Люди всегда говорят плохо о том, кому они завидуют.
   - Они нахальные девчонки. Я учителю пожалуюсь, если они  скажут  о  нас
еще что-нибудь, - объявила Несси и, подойдя к окну, прижала нос к  стеклу,
так что издали его можно было принять за  комочек  оконной  замазки.  -  А
дождь все идет да идет! Так и льет, черт бы его побрал!
   - Несси! Не  смей  никогда  так  говорить.  Это  нехорошо.  Не  следует
употреблять гадкие выражения! -  пожурила  ее  мать,  перестав  на  минуту
полировать медные подсвечники на ореховой доске фортепиано. ("Несси нельзя
ничего спускать! Каждую ошибку ей нужно  тут  же  указывать!")  -  Смотри,
чтобы этого больше не было, иначе я отцу скажу! -  пригрозила  она,  снова
отвернув разгоряченное лицо к фортепиано, открытому  по  случаю  уборки  и
глупо ухмылявшемуся ей оскаленными клавишами, как длинным рядом  фальшивых
зубов.
   - Мне хотелось выйти погулять, вот и все, - раздалась жалоба от окошка.
- Но даже когда дождь перестанет, повсюду будут лужи. А я всю  неделю  так
много занималась!.. Это просто безобразие, что и в субботу нельзя поиграть
хоть немножко.
   Несси  безутешно  продолжала  смотреть  на  унылую  картину  дождливого
декабрьского дня. Грязная дорога, размокшие под дождем  поля,  неподвижные
березы напротив, роняющие капли с  ветвей,  печальное  отсутствие  всякого
движения, кроме непрерывно льющих с неба потоков воды... Но непринужденная
болтовня девочки замолкла не надолго, и, несмотря  на  унылую  картину  за
окном, она через минуту снова защебетала:
   - А на нашей пушке сидит воробей... Ой, вот еще один!..  Два  крошечных
воробушка сидят себе под дождем на нашей медной пушке... А для чего у  нас
стоит эта пушка, мама? Ведь  она  не  стреляет,  и  ее  всегда  приходится
чистить?.. Я никогда раньше не замечала, какая она смешная. Мама! Для чего
она? Ну скажи же!
   - Для украшения, должно быть. Отец хотел, чтобы дом выглядел  красивее,
- отозвалась рассеянно мать из-за фортепиано.
   - А было бы гораздо лучше, если бы тут была клумба анютиных глазок  или
маленькая араукария, такая, как у Джонни Пакстон перед домом, -  возразила
Несси. И медленно, словно думая вслух, продолжала:  -  А  деревья  в  поле
стоят, не шелохнутся. Как статуи... "Дождик, дождик,  перестань!  Уходи  в
Испанию и назад не приходи". Нет, эта песенка не помогает.  Это  такая  же
выдумка, как про рождественского деда... У него белая борода... А  испанцы
какие, мама? Чернокожие? Столица  Испании  называется  Мадрид.  Правильно,
Несси Броуди! Ты - первая ученица в классе.  Молодчина!  Твой  отец  будет
доволен... Боже, и надо же,  чтобы  в  субботу,  в  праздник,  была  такая
погода! А я повторяю  пока  географию...  На  улице  ни  души.  Нет,  нет,
кажется, есть один  мужчина.  Он  идет  по  дороге.  Нет,  не  мужчина,  а
мальчишка с телеграфа!
   Это было  необычайное  и  интересное  открытие  на  скучной,  пустынной
дороге, и Несси с восторгом ухватилась за него.
   - Мама! Мама! Кому-то несут телеграмму! Я вижу рассыльного на улице. Он
идет  прямо  сюда.  Ох,  смотри,  смотри!  -  закричала  она  в  радостном
нетерпении и возбуждении. - Он идет к нам!
   Миссис Броуди выронила из рук тряпку  и,  бросившись  к  окну,  увидела
мальчика, поднимавшегося на крыльцо, потом тотчас же услыхала такой резкий
звонок у двери, что он прозвучал набатом для ее испуганных ушей. Она так и
застыла на месте. Она страшно боялась телеграмм, как вестников неожиданных
бедствий. Они говорили ей не о счастливых рождениях и веселых свадьбах,  а
о внезапном ужасе чьей-нибудь  смерти.  За  ту  секунду,  что  она  стояла
неподвижно, зловещий звон колокольчика у дверей,  ударив  ей  в  уши,  как
будто с силой задел какие-то струны в памяти и  напомнил  об  единственной
полученной ею за всю жизнь телеграмме,  извещавшей  о  смерти  матери.  Не
глядя на Несси, она сказала внезапно охрипшим голосом:
   - Пойди посмотри, что там такое.
   Впрочем, когда Несси, горя нетерпением,  побежала  в  переднюю,  миссис
Броуди стала себя успокаивать надеждой, что, может быть, рассыльный  зашел
к ним только справиться насчет какой-нибудь незнакомой,  ему  фамилии  или
неразборчиво написанного адреса, так как их  дом  был  последний  на  этой
улице и к ним нередко заходили за такими справками. Она напрягла  слух  до
последней степени,  стараясь  уловить  успокоительные  звуки  разговора  у
двери, но напрасно:  Несси  сейчас  же  воротилась,  размахивая  оранжевой
бумажкой, с триумфом человека, первым сделавшего какое-нибудь открытие.
   - Это тебе, мама, - возвестила она, запыхавшись. - Он спрашивает, будет
ли ответ.
   Мать взяла телеграмму с таким видом, как будто дотронулась до  ядовитой
гадюки, и, нерешительно вертя ее  в  руках,  рассматривала  с  глубочайшим
ужасом, совсем так, как рассматривала бы это опасное пресмыкающееся.
   - Я  не  могу  прочитать  ее  без  очков,  -  пробормотала  она,  боясь
распечатать телеграмму и стараясь оттянуть страшную минуту.
   Но Несси стрелой умчалась и стрелой же примчалась обратно, неся очки  в
стальной оправе.
   - Вот они, мама! Теперь ты можешь прочесть. Скорее же распечатай!
   Миссис Броуди  медленно  надела  очки,  снова  опасливо  посмотрела  на
страшную бумажку в своей руке и, повернувшись к Несси, сказала, запинаясь,
в паническом страхе и нерешимости:
   - Пожалуй, я лучше подожду отца. Не мне распечатывать такие  вещи.  Это
дело твоего отца, не правда ли, дорогая?
   - Ах, нет, мама, открой ее сейчас, - нетерпеливо  упрашивала  Несси.  -
Она адресована тебе, да и мальчик ждет ответа.
   Миссис Броуди разорвала конверт неловкими, непослушными пальцами, дрожа
извлекла из него телеграмму, развернула и прочла. Она  читала  так  долго,
как будто в телеграмме  было  не  девять  слов,  а  длинное  и  запутанное
сообщение, из которого ничего нельзя было понять. И пока она так  смотрела
на телеграмму, лицо ее посерело, как  пепел,  вытянулось  и  застыло,  как
будто ледяной порыв ветра задул слабый огонек  жизни,  еще  теплившийся  в
этом лице, и заморозил его до странной, неестественной неподвижности.
   - Что там написано, мама? -  спросила-Несси,  от  любопытства  привстав
даже на цыпочки.
   - Ничего, - ответила миссис  Броуди  глухим,  деревянным  голосом.  Она
тяжело опустилась на диван, а бумага колебалась и шуршала  в  ее  дрожащих
пальцах.
   Ожидавший  на  крыльце  рассыльный,  уже  несколько   раз   нетерпеливо
подходивший к двери, теперь сердито засвистел и шумно заколотил  ногами  о
ступеньки, давая знать таким оригинальным способом, что ожидать целый день
у дверей вовсе не входит в его обязанности.
   - Сказать ему, чтобы он подождал ответа? - настойчиво спрашивала Несси,
заметив, но не вполне понимая странное оцепенение матери.
   - Ответа не будет, - машинально ответила та.
   Несси  отпустила  мальчика,   который   ушел,   громко   и   беззаботно
насвистывая,  в  сознании  всей  важности  своей  роли  вестника   судьбы,
совершенно не трогаясь разрушительным действием доставленной им вести.
   Несси воротилась в гостиную и, посмотрев на  мать,  нашла,  что  у  нее
весьма странный вид. Она вгляделась  пристальнее  в  лицо  миссис  Броуди,
точно не узнавая ее.
   - Что с тобой, мама? Ты такая бледная.
   Она  слегка  дотронулась  до  щеки  матери  и  ощутила  своими  теплыми
пальцами, что щека эта холодна и тверда, как глина. Тогда, чутьем угадывая
правду, она простодушно спросила:
   - В телеграмме сказано что-нибудь про Мэта?
   Это имя заставило миссис Броуди очнуться от мертвого  оцепенения.  Будь
она одна, она бы разразилась неудержимым потоком слез, но  так  как  здесь
была Несси, то она громадным усилием воли удержала  подступавшие  к  горлу
рыдания и, пытаясь взять себя в руки, напрягла все силы онемевшего  мозга,
чтобы придумать  выход.  Побуждаемая  сильнейшим  из  естественных  чувств
человека к такому усилию ума  и  воли,  на  которое  она  обычно  была  не
способна, она вдруг повернулась к дочери  и  сказала  чуть  слышно,  одним
дыханием:
   - Несси, ступай наверх и посмотри, что делает бабушка. Ничего не говори
о телеграмме, только постарайся узнать, слыхала  ли  она  звонок.  Ты  это
сделаешь для мамы, да, девочка?
   Со свойственной ей быстротой  соображения  (которой  объяснялись  и  ее
успехи в Школе), Несси сразу прекрасно поняла; что от нее требовалось,  и,
с жаром беря на себя эту миссию, одно из тех  конфиденциальных  поручений,
которые она обожала, кивнула дважды головой - медленно, многозначительно -
и деланно-небрежной походкой вышла из комнаты.
   Когда дочь ушла, Миссис Броуди расправила телеграмму, зажатую комком  в
ее скрюченных пальцах. Хотя содержание ее запечатлелось у нее в мозгу, как
выжженное, она бессознательно перечитывала ее, а  дрожащие  губы  медленно
шевелились, беззвучно произнося