на похоронах без цветов,  -  продолжала
едко миссис Ламсден. - На последних похоронах, на которые меня пригласили,
не только гроб был покрыт цветами, но сзади  еще  ехала  открытая  карета,
полная цветов.
   Броуди пристально взглянул на нее.
   - Что же, мэм, - заметил он вежливо, - желаю  вам,  чтобы  у  вас  было
вдоволь цветов, когда и вас будут провожать к месту последнего упокоения.
   Миссис Ламсден посмотрела на него  недоверчиво,  исподлобья,  не  зная,
считать ли это замечание любезностью или грубостью; так и не решив  этого,
она с повелительным видом повернулась к супругу,  ища  поддержки.  Супруг,
низенький, но крепкий мужчина, явно чувствовавший себя неловко в жесткой и
лоснящейся черной паре, накрахмаленной манишке и тугом "готовом" галстуке,
великолепный в этом наряде, но все же  пахнувший  конюшней,  понял  взгляд
жены и тотчас с готовностью начал:
   - Цветы приятно видеть на похоронах... Конечно, у каждого свое  мнение,
но я бы сказал, что они - утешение для покойника. А самое странное то, что
они точно так же уместны на свадьбе. Это просто даже удивительно, что  они
одинаково подходят для таких разных церемоний!  -  Он  прочистил  горло  и
дружелюбно посмотрел на Броуди. - Мне, знаете ли,  много  раз  приходилось
бывать на похоронах, да и на свадьбах тоже. Раз  я  даже  ездил  за  сорок
миль, но, поверите ли, друг мой, - заключил он торжественно, -  в  течение
тридцати двух лет я ни одной ночи не ночевал в чужом доме.
   - Вот как? - отрывисто сказал Броуди. - Ну да, впрочем, меня  это  мало
интересует.
   После такой грубости  наступило  неловкое  молчание,  прерываемое  лишь
время от времени последними слабыми всхлипываниями  Несси,  у  которой  от
слез распухли и покраснели веки. Обе партии недоверчиво  поглядывали  друг
на друга, как поглядывают незнакомые пассажиры, сидя в одном купе.
   - Погода сегодня самая подходящая для похорон, - сказал, наконец, чтобы
нарушить молчание, Ламсден, глядя в окно  на  моросивший  дождь.  За  этим
замечанием последовал тихий разговор  между  тремя  гостями,  разговор,  в
котором никто,  кроме  них,  участия  не  принимал  и  который  постепенно
становился все оживленнее.
   - Да! Ужасный день.
   - А вы заметили,  какой  начался  ливень  как  раз  тогда,  когда  гроб
опускали в могилу?
   - Странно, что священник не пришел сюда с нами, чтобы сказать  хотя  бы
несколько слов.
   - Наверное, у него на то есть причины!
   - А хорошо он говорил у могилы! Как  жаль,  что  бедняжка  Маргарет  не
могла его слышать!
   - Как это он сказал: "Верная жена и преданная мать", - да?
   Они исподтишка поглядывали на Броуди, словно ожидая, что  он  во  своей
стороны, как  подобает,  подтвердит  этот  отзыв,  отдаст  последнюю  дань
покойной жене. Но он как будто не слышал и  хмуро  смотрел  в  окно.  Видя
такое явное невнимание, гости стали смелее.
   - А я ведь как раз собиралась  навестить  бедняжку,  -  и  вдруг  такая
неожиданность! Скрутило ее раньше, чем мы успели приехать!
   - Она так сильно изменилась... должно быть, от этой болезни и  от  всех
забот и волнений, которые она пережила.
   - А в молодые годы она была веселая,  живая.  Помню,  смех  у  нее  был
совсем как пение дрозда.
   - Да, хорошая была девушка, -  заключила  Джэнет,  бросая  укоризненный
взгляд на молчаливую фигуру у окна, точно желая сказать: "Слишком  хорошая
для тебя".
   Снова помолчали, затем миссис Ламсден  покосилась  на  синее  шерстяное
платьице Несси и пробормотала:
   - Возмутительно, что бедный ребенок даже не имеет приличного  траурного
платья. Это просто срам!
   - А меня поразило, что похороны такие скромные, - подхватила Джэнет.  -
Только две кареты и ни одного человека из города!
   Броуди слушал - он не пропустил ни единого слова из их разговора - и  с
горьким равнодушием не мешал им говорить. Но тут он вдруг грубо  обратился
к ним:
   - Таково было мое желание, чтобы похороны прошли как можно тише и чтобы
не было посторонних. А вам бы хотелось, чтобы я нанял  городской  оркестр,
устроил бесплатную раздачу виски и зажег костер?
   Родственники были явно шокированы такой резкостью, теснее сплотились  в
своем негодовании и начали подумывать об отъезде.
   - Вильям, не знаешь ли ты, где здесь в Ливенфорде можно выпить  чаю  до
отхода поезда? - спросила миссис  Ламсден  голосом,  дрожащим  от  злости,
подчеркивая вопросом свое намерение  уйти.  Она  ожидала  на  поминках  не
дешевого кислого вина и  покупных  анисовых  лепешек,  а  богатого  выбора
горячих и холодных  мясных  блюд,  домашних  пирогов,  пшеничных  лепешек,
сладких булочек к чаю и других таких же деликатесов.  Приехав  из  дальней
деревни Эйршира, они ничего не знали о  разорении  Броуди  и  считали  его
достаточно богатым, чтобы предложить им более  приличное  и  основательное
угощение, чем то, которое сейчас стояло перед ними.
   - Если вы голодны, не скушаете ли еще одно печенье? -  сказала  старуха
Броуди, хихикнув. - Это "колечки", они  очень  вкусные.  -  Вино  казалось
нектаром ее неискушенному вкусу, и она им щедро угостилась, так что теперь
на высоких скулах ее желтого, сморщенного лица играл легкий  румянец.  Она
безмерно  наслаждалась  пиршеством,  и  предание  земле  останков   бедной
Маргарет превратилось для нее в настоящий праздник.
   - Может быть, выпьете еще капельку вина?
   - Нет, спасибо, - сказала  миссис  Ламсден,  высокомерно  сжав  рот  до
самого малого диаметра и презрительно выбрасывая слова из этого крохотного
отверстия. - Уж разрешите отказаться. Я,  знаете  ли,  до  вина  не  такая
охотница, как некоторые другие, и, кроме того, мне не  нравится  то  вино,
которое вы здесь пьете. Кстати, - продолжала она,  натягивая  свои  черные
лайковые перчатки, - что это за  нахальная,  бесстыжая  девка  у  вас  тут
расхаживает, и это тогда, когда в доме такое горе! Давно она у вас?
   Бабушка хотела ответить, но ей помешала легкая икота.
   - Я ее не знаю, - пояснила она,  наконец,  сконфуженно.  -  Она  только
сегодня пришла. Джемс взял ее мне в помощь.
   Миссис Ламсден многозначительно переглянулась с кузиной мужа. Каждая из
них сделала легкое движение головой, как бы говоря: "Так я и думала!" -  и
обе с подчеркнутым состраданием посмотрели на Несси.
   - И как только ты будешь жить без матери, девочка! - заметила одна.
   - Ты можешь погостить у  нас,  дружок,  -  предложила  другая.  -  Тебе
хотелось бы побегать на ферме, не правда ли?
   - Я и сам могу о ней позаботиться, - ледяным тоном вмешался  Броуди.  -
Она не нуждается ни в вашей помощи, ни в жалости. Вы еще услышите  о  ней,
она  достигнет  того,  что  для  вас  и  ваших  детей   всегда   останется
недоступным.
   Когда Нэнси вошла, чтобы собрать стаканы, он продолжал:
   - Эй, Нэнси! Вот эти две дамы только  что  заявили,  что  ты  бесстыжая
девка,  -  так,  кажется,  вы  сказали,  мэм?  Да,  бесстыжая   девка.   В
благодарность за такой хороший отзыв не потрудишься ли ты  выпроводить  их
из дому, а пожалуй, уже заодно и этого  маленького  джентльмена,  которого
они привезли с собой.
   Нэнси дерзко тряхнула головой.
   - Если бы это был мой дом, - сказала она, смело глядя в глаза Броуди, -
так я бы их на порог не пустила.
   Гости встали, скандализованные такой наглостью.
   - Какие выражения! Какие манеры! И это при девочке!  -  ахнула  Джэнет,
идя к дверям. - И в такой день!
   Миссис  Ламсден,  не  менее  возмущенная,  но  не  потерявшая,  однако,
присутствия духа, выпрямилась  во  весь  свой  высокий  рост  и  заносчиво
откинула голову.
   - Меня оскорбляют! - завизжала она, поджимая тонкие губы. -  Оскорбляют
в доме, куда я приехала издалека, истратив столько денег, для  того  чтобы
принести утешение! Я ухожу, - о, уж, конечно, я здесь не останусь, и никто
меня не удержит, но, - прибавила она веско, - раньше, чем я уйду, я  желаю
знать, что моя бедная кузина оставила своей родне?
   Броуди отрывисто засмеялся ей в лицо.
   - Вот как! А что она могла оставить, скажите, пожалуйста?
   - Я слышала от Вильяма,  что,  кроме  сервиза,  картин,  украшений  для
камина, часов и медальона матери,  Маргарет  Ламсден  внесла  в  дом  мужа
немало серебра.
   - Да, и вынесла она из него тоже немало!  -  грубо  отрезал  Броуди.  -
Убирайтесь отсюда! Не  могу  я  видеть  вашей  противной,  кислой,  жадной
физиономии! - И он энергичным жестом указал гостям  на  дверь.  -  Уходите
все, ничего вы тут не получите. Я жалею, что позволил вам преломить хлеб в
моем доме.
   Миссис Ламсден, чуть  не  плача  от  ярости  и  возмущения,  на  пороге
обернулась и прокричала:
   - Мы на вас в суд подадим и свое  получим!  Неудивительно,  что  бедная
Маргарет зачахла здесь. Она была слишком хороша для такого  грубияна,  как
вы! И даже похороны бедняжки  вы  превратили  в  вопиющий  скандал!  Едем,
домой, Вильям!
   - Правильно! - насмешливо захохотал Броуди. -  Увезите  своего  Вильяма
домой, в постельку. Неудивительно, что он любит  ночевать  дома,  когда  у
него  под  одеялом  имеется  такое  сокровище,  как  вы!  -  Он   глумливо
усмехнулся. - И хорошо делаете, что не отпускаете его никуда  ни  на  одну
ночь, а то он сбежал бы от вас навсегда.
   Когда миссис Ламсден вышла вслед за другими с высоко поднятой головой и
пылающими щеками, он крикнул ей вслед:
   - Я не забуду послать вам цветы, как только это потребуется!
   Но воротясь в  гостиную,  он  сбросил  маску  холодного  равнодушия  и,
чувствуя, что ему надо побыть одному, уже другим, тихим  голосом  приказал
всем уйти. Когда все выходили, он обратился к Мэтью и сказал внушительно:
   - Ступай в город и поищи работы. Нечего болтаться без дела  и  хныкать.
Больше не будешь сидеть на моей шее!
   А когда мимо него проходила Несси, он погладил ее по  голове  и  сказал
ласково:
   - Не плачь, дочка. Твой отец тебя в обиду не даст. Вытри глаза  и  поди
сядь за книгу или займись чем-нибудь. Ничего  не  бойся.  Я  позабочусь  о
твоем будущем.
   Да, вот по какому пути его жизнь должна пойти отныне, -  так  размышлял
он, сидя один в пустой гостиной. Вот его задача - отомстить  за  себя  при
помощи Несси! Она единственная надежда, у нее  блестящие  способности!  Он
будет ее беречь, поощрять, толкать вперед,  к  победе  за  победой,  пока,
наконец, ее имя, а с ним - и его собственное, не прогремит на весь  город!
В своем полнейшем банкротстве и несчастьях,  посетивших  его  в  последнее
время,  он  видел  лишь  временное  затмение,  из   которого   жизнь   его
когда-нибудь непременно выйдет. Он  вспомнил  одну  из  своих  излюбленных
сентенций, которую часто твердил: "Настоящего человека ничем не  сломишь",
- и она его утешила. Он верил, что снова вернет себе прежнее  положение  в
городе, будет еще более, чем раньше, верховодить всеми, и считал  образцом
стратегии свой план достигнуть этого при помощи Несси. Он уже предвидел то
время, когда имя Несси Броуди будет у всех  на  устах,  когда  и  на  него
самого будет щедро изливаться всеобщее восхищение и лесть. Он уже  слышал,
как люди говорят: "Броуди пошел в гору с тех пор,  как  умерла  его  жена.
Она, наверное, была для него изрядным бременем и помехой". Как это  верно!
Помогая опускать ее легкий гроб в вырытую  для  него  неглубокую  яму,  он
испытал прежде всего чувство облегчения, оттого что наконец  избавился  от
этого бесполезного бремени, истощавшего и его кошелек, и терпение.  Он  не
вспоминал ничего того, что было в ней хорошего, не ценил всех ее заслуг  и
помнил только об одном - о ее слабости,  о  полном  отсутствии  физической
привлекательности в последние годы. Ни то  нежное  чувство,  которое  едва
слышно заговорило в нем у ее смертного  одра,  ни  воспоминание  о  первых
годах их совместной жизни ни разу больше не шевельнулись в нем. Память его
была темна, как небо, сплошь затянутое тучами,  сквозь  которые  не  может
пробиться ни единый луч света. Он раз навсегда решил,  что  жена  во  всех
отношениях его не удовлетворяла - как женщина, как подруга жизни, наконец,
даже детьми она ему не угодила. Несси не шла в счет,  Несси  была  целиком
только его дочерью, и эпитафия, которую  он  мысленно  сочинил  жене,  вся
заключалась в словах: "Ни на что не была годна". Когда  неотвратимость  ее
смерти встала перед ним с  внезапной  убедительной  ясностью,  он  испытал
странное чувство освобождения. Те слабые узы,  которые  налагали  на  него
присутствие этой женщины в его жизни, уже  самой  своей  слабостью  бесила
его, Он чувствовал себя еще молодым, полным сил мужчиной, жизнь сулила ему
еще много наслаждений, и теперь, когда жена умерла,  можно  было  свободно
предаться  им.  Его  нижняя  губа  отвисла,   когда   он   с   чувственным
удовольствием подумал о Нэнси, и затем плотоядно выпятилась вперед, словно
предвкушая обилие хмельных утех. Нэнси должна всегда быть при нем,  теперь
ее  можно  будет  оставить  жить  в  доме.  Теперь  никто  не  мешает   ей
принадлежать ему, служить ему, развлекать его, да и, наконец, в доме нужно
же кому-нибудь вести хозяйство!
   Успокоенный этим приятным  решением,  он  незаметно  снова  вернулся  к
мыслям о  младшей  дочери.  Его  ум,  неспособный  охватить  более  одного
предмета сразу, теперь, одобрив мысль о будущем Несси, ухватился за нее  с
непоколебимым упорством. Ему было ясно, что,  для  того  чтобы  продолжать
жить в своем доме, воспитывать Несси и дать ей образование, как он  хочет,
ему необходимо поскорее найти источник дохода. Он  сжал  губы  и  серьезно
покачал головой, решив сегодня же  привести  в  исполнение  план,  который
созрел у него за последние два дня.
   Он встал, вышел в переднюю, надел шляпу, взял  свой  шелковый  зонт  из
подставки и не спеша вышел из дому.  Было  свежо,  и  сеял  мелкий,  почти
неощутимый дождик, бесшумный и легкий, как роса. Он влажным туманом оседал
на одежде и, как ласка, освежал горячий лоб. Броуди большими глотками  пил
ароматный, влажный воздух и радовался  тому,  что  он  не  лежит  в  узком
деревянном ящике под четырехфутовым слоем мокрой  земли,  а  ходит,  дышит
этим чудным воздухом, живой, сильный и свободный.  Благодаря  все  той  же
ограниченности его интеллекта, унизительный конец  его  предприятия,  даже
заключительная сцена на Хай-стрит, когда он дал  волю  своей  необузданной
злобе, совершенно стерлись в его памяти. Его  неудача  представлялась  ему
уже в новом свете: он не побежден, не  просто  разорен  конкурентом  -  он
благородная жертва коварной судьбы. Вспышка гнева,  вызванная  Ламсденами,
улеглась, и, преисполненный гордого сознания  важности  своей  миссии,  он
шествовал по улицам, ни с кем  не  заговаривая  и  только  с  достоинством
здороваясь с теми, кто, по его мнению,  заслуживал  такой  чести.  Он  уже
всецело был во власти собственной идеи, что теперь, когда  ему  больше  не
мешает жена и у него есть Несси, орудие его замыслов, начинается  новая  и
более значительная глава его жизни. Дойдя до  Черч-стрит,  он  повернул  в
сторону, прямо противоположную Хай-стрит, по направлению к Новому  городу.
Здесь лавки попадались редко. Слева выстроились в  ряд  жилища  рабочих  -
жалкие домишки, без палисадников, ничем не отделенные от улицы,  а  справа
бесконечно тянулась высокая каменная стена. Стена эта  наверху  щетинилась
целым лесом высоких деревянных кольев,  и  из-за  нее,  вместе  с  соленым
морским ветром, долетали сотни  различных  звуков.  Пройдя  несколько  сот
метров, Броуди остановился там, где высокая стена обрывалась  и  на  улицу
выходила группа зданий внушительного вида. Здесь он задержался у  главного
подъезда. Казалось, он внимательно изучает не бросающуюся в  глаза  медную
дощечку с изящной надписью сверху: "Ливенфордская судостроительная верфь",
и пониже: "Лэтта и Кь". На самом же деле он  собирал  все  свое  мужество,
чтобы войти в эту дверь.  Сейчас,  когда  он  был  у  цели,  он  испытывал
несвойственные ему  колебания,  его  решимость  слабела.  Уж  один  только
наружный вид этой огромной верфи и смутное представление  о  том  огромном
богатстве, которое в  ней  заключено,  подействовали  на  него  угнетающе,
унизительно напоминая о его собственной бедности. Он сердито отмахнулся от
этой мысли, сказав себе, что не деньги  важны,  а  человек,  и  решительно
прошел через величественный портик.
   Впопыхах он прошел мимо окошка с надписью "Справки", не заметив его,  и
сразу же заблудился в путанице коридоров. Некоторое  время  он  бродил  по
ним, как рассерженный минотавр в лабиринте,  пока,  наконец,  не  встретил
молодого человека,  в  котором  сразу  же  признал  клерка  по  карандашу,
торчавшему у него за ухом, как вертел.
   - Мне нужно видеть сэра Джона  Лэтта,  -  заявил  он  ему  сердито.  Он
чувствовал себя преглупо в этих коридорах. -  У  меня  к  нему  неотложное
дело.
   Молодой человек даже отступил, когда было названо столь священное  имя.
Доступ к  этой  высокой  особе  преграждал  непроходимый  ряд  секретарей,
управляющих делами, начальников отделений и директоров.
   - Вам назначено явиться? - спросил он неопределенно.
   - Нет, - ответил Броуди. - Не назначено.
   - Это, конечно, меня не касается, - заметил молодой человек, немедленно
снимая с себя всякую ответственность, - но должен вам сказать, что  вы  бы
скорее могли рассчитывать на прием, если  бы  вам  было  назначено.  -  Он
выговорил последнее слово так торжественно, словно  оно  обозначало  ключ,
открывающий дверь в святилище.
   - Назначено или не назначено, а я должен его видеть, - закричал  Броуди
так свирепо, что молодой человек  почувствовал  себя  вынужденным  сделать
другое предложение.
   - Я, пожалуй, могу доложить о вас мистеру Шарпу, - объявил он. Шарп был
его непосредственный начальник и, так сказать, полубог.
   - Ладно, сведите меня  к  нему,  -  сказал  нетерпеливо  Броуди.  -  Да
поскорее!
   Молодой человек, с удивительной легкостью находя  дорогу  в  коридорах,
привел его к мистеру Шарпу  и,  произнеся  несколько  пояснительных  слов,
немедленно ретировался, как бы слагая с  себя  всякую  ответственность  за
последствия. Мистер Шарп заявил, что не уверен... собственно, даже  сильно
сомневается в том, чтобы сэр Джон мог  сегодня  кого-либо  принять.  Глава
фирмы страшно занят, он просил его не  беспокоить,  он  собирается  сейчас
уехать с верфи, и вообще, если дело не  первостепенной  важности,  то  он,
мистер Шарп, вряд ли решится доложить сэру Джону о приходе мистера Броуди.
   Броуди уставился на мистера Шарпа своими маленькими злыми глазами.
   - Скажите сэру Джону, что пришел Джемс Броуди. Он меня хорошо знает. Он
сейчас же меня примет, - воскликнул он нетерпеливо.
   Мистер  Шарп  ушел  с  обиженным  видом,  но  через   некоторое   время
возвратился и ледяным тоном предложил мистеру  Броуди  подождать,  сказав,
что сэр Джон скоро его примет. Броуди бросил на него торжествующий взгляд,
как бы говоря: "Вот видишь, болван!" - сел и стал ждать, от нечего  делать
наблюдая гудевший вокруг улей  озабоченных  клерков,  за  работой  которых
следил острый глаз Шарпа. Минуты тянулись долго,  и  Броуди  подумал,  что
здесь, по-видимому, "скоро" означает весьма значительный  период  времени.
Чем дольше он ждал, тем больше выдыхалась его решительность и тем заметнее
росло удовлетворение мистера Шарпа. Посетителю давали понять,  что  он  не
может войти в кабинет сэра Джона так же просто, как сэр Джон входит к нему
в  кабинет,  что  гораздо  труднее  добиться  беседы  с  ним  здесь,   чем
поздороваться с ним где-нибудь на сельскохозяйственной выставке.
   И Броуди овладело тяжелое уныние, которое  не  рассеялось  даже  тогда,
когда его, наконец, вызвали в кабинет главы фирмы.
   Сэр Джон Лэтта при входе Броуди бегло поднял глаза от  стола  и,  молча
указав ему на кресло, снова принялся  внимательно  рассматривать  лежавший
перед ним чертеж. Броуди медленно опустился в  кресло  и  окинул  взглядом
богато убранную комнату, заметил дорогие панели из тиковог