да раньше не встречал, - нарочно проходили мимо  лавки,
чтобы с откровенным любопытством заглянуть внутрь. Из  темноватой  глубины
лавки эти праздные, нескромные взгляды казались ему полными  насмешки.  Он
кричал в душе: "Пусть смотрят, хитрые свиньи! Пусть пялят глаза,  пока  им
не надоест. Я их потешу!" Теперь,  идя  по  улице,  он  спрашивал  себя  с
горечью, догадываются ли они, что  сегодня  он  празднует  последний  день
своей торговли. Знают ли они, что он только что с жестоким юмором  усердно
пил за упокой своей лавки? Он угрюмо усмехался при мысли, что  сегодня  он
уже больше не продавец шляп, что  скоро  он  выйдет  из  своей  конторы  в
последний раз и навеки захлопнет за собой дверь.
   На противоположном тротуаре Пакстон шепнул соседу:
   - Смотрите скорее! Вот Броуди!  -  И  оба  влились  глазами  в  могучую
фигуру, двигавшуюся по другой стороне улицы.
   - Знаете, мне его как-то жалко, - продолжал Пакетов. - Разорение ему не
к лицу!
   - Это верно, - согласился его собеседник,  -  такой  человек,  как  он,
нелегко его перенесет.
   - Несмотря на всю его смелость и силу, он кажется таким  растерянным  и
беспомощным, - рассуждал Пакстон. - Для него это ужасный  удар.  Заметили,
как он сгорбился, как будто под тяжелой ношей?
   Сосед покачал головой.
   - А мне его не жалко. Он сам давно подготовил свое несчастье. Чего я не
выношу в этом человеке, так это его дьявольской, угрюмой гордости, которая
растет и растет,  несмотря  ни  на  что.  Она  у  него  вроде  болезни.  И
гордость-то глупая, бессмысленная. Если бы он мог посмотреть  на  себя  со
стороны, он стал бы поскромнее.
   Пакстон как-то странно взглянул на соседа.
   - Я бы на вашем месте не стал говорить о нем такие вещи, -  заметил  он
медленно. - Даже и  шепотом  говорить  так  о  Джемсе  Броуди  рискованно,
особенно сейчас. Если бы он вас услышал, он разорвал бы вас на части.
   - Он нас не слышит,  -  возразил  тот  с  легким  беспокойством.  Потом
прибавил: - Видно, он опять выпил.  Есть  люди,  которых  несчастье  может
образумить, ну, а с ним выходит наоборот.
   Они снова обернулись и  посмотрели  на  медленно  удалявшегося  Броуди.
Помолчав, Пакстон сказал:
   - Не слыхали, как здоровье его жены?
   - Нет! Насколько я знаю, ее ни одна душа не видела с тех самых пор, как
она слегла. Дамы из церковного совета отнесли ей  немного  варенья  и  еще
кое-что, но Броуди встретил их у ворот и просто-напросто  выгнал.  Да  еще
мало того - выбросив у них на глазах все те вкусные вещи, что они принесли
ей!
   - Что вы говорите?! Не дай бог с ним связаться! -  воскликнул  Пакстон.
Потом спросил после некоторого молчания:
   - А что, Джон, у нее, кажется, рак?
   - Да, так говорят люди.
   - Какое страшное несчастье!
   - Ба! - возразил другой, собираясь уходить. -  Несчастье-то  несчастье,
но, по-моему, для бедной женщины  ничуть  не  лучше  быть  душой  и  телом
связанной с таким человеком, как Джемс Броуди!
   Броуди между тем успел прийти в лавку, и шаги его будили гулкое  эхо  в
почти пустом помещении, где оставалась уже только десятая доля товара, так
как остальной поступил в распоряжение  Сопера.  Мальчишка,  представлявший
собой в лавке величину весьма мало заметную, теперь исчез окончательно,  и
Броуди был один в этом опустевшем, унылом, разоренном месте, где паук ткал
тонкую паутину вокруг оставшихся еще на полках картонок,  как  бы  отмечая
черту отлива, до которой снизилась торговля в  лавке.  Стоя  здесь,  среди
заброшенности  и  пустоты,  Броуди  бессознательно  населял  ее   образами
прошлого, тех дней могущества, когда он  важно  расхаживал  по  лавке,  не
замечая скромных покупателей, и как равный, встречая и  приветствуя  людей
видных и знатных.  Не  верилось,  что  они  теперь  уже  только  призраки,
вызванные силой его воображения, что он больше никогда не будет  смеяться,
и шутить, и беседовать с ними в этой лавке, где прошло  двадцать  лет  его
жизни. Лавка та же, и он тот же,  а  вот  эти  живые  люди  покинули  его,
оставив лишь печальные и незначительные воспоминания. Те несколько  старых
его покупателей,  -  главным  образом,  окрестная  знать,  -  которые  еще
оставались ему верны, только затягивали неизбежный крах, и  теперь,  когда
все было кончено, Броуди испытывал бурный прилив гнева  и  горя.  Наморщив
низкий лоб, он безуспешно пытался понять, как все случилось,  разобраться,
почему произошла эта странная, невероятная перемена. И как это вышло,  что
он допустил ее? Невольный, судорожный вздох поднял его могучую  грудь,  но
тут же он, как будто негодуя на свою слабость,  раздвинул  губы  так,  что
обнажились бледные десны, и медленно  направился  к  себе  в  контору.  На
письменном столе не было ни писем, ни газет, всегда ожидавших здесь прежде
его пренебрежительного внимания. Только пыль лежала повсюду густым  слоем.
Броуди стоял посреди этой запущенной комнаты, как человек, который боролся
за безнадежное дело и наконец прекратил борьбу. К его печали  примешивался
легкий оттенок облегчения, потому что он сознавал, что худшее уже позади и
кончилась мучительная неизвестность неравной борьбы.
   Деньги, которые он получил, заложив дом, были все уже  истрачены;  хотя
он экономил каждый грош,  его  средства  окончательно  истощились.  Но  он
утешался тем, что честно выполнил все свои  обязательства.  Он  не  должен
никому ни единого пенни, и если и разорен, то, во всяком  случае,  еще  не
настолько пал, чтобы искать постыдного спасения в банкротстве.
   Не обращая внимания на грязь,  он  сел  в  кресло  и  вряд  ли  заметил
поднявшуюся при этом тучу пыли, не заметил и того, что она  осела  на  его
одежде, - настолько он теперь перестал  заботиться  о  своей  внешности  и
костюме.
   Он был небрит, и на фоне темной  щетины,  покрывавшей  его  лицо,  дико
сверкали белки глаз. Ногти были  обломаны  и  обкусаны  до  мяса,  башмаки
нечищены, галстук, в котором уже на было неизменной булавки, полуразвязан,
как будто Броуди рванул его в минуту, когда ему не хватало воздуха. Одежда
напялена небрежно. Он одевался теперь утром наспех, кое-как, думая  только
о том, как бы поскорее уйти из дома, где раздавались внезапные и тревожные
крики боли, где царили смятение и  беспорядок,  где  пахло  лекарствами  и
стояла повсюду немытая посуда, где его мутило от скверно приготовленной  и
неряшливо  поданной  еды,  где  раздражал  его  плаксивый  слюнтяй  сын  и
нерасторопная старуха мать.
   Сидя в конторе, он вдруг полез во внутренний карман  и  вытащил  оттуда
плоскую темную бутылку, потом, все так же рассеянно, глядя не на  бутылку,
а в пространство перед собой, вонзил крепкие зубы в пробку и  вытащил  ее,
сделав быстрое движение шеей. Громкий  звук  выскочившей  пробки  разорвал
тишину. Припав к горлышку выпяченными в трубочку губами, Броуди постепенно
поднимал локоть и пил долгими, булькающими глотками, потом, шумно втянув в
себя полуоткрытым ртом воздух, поставил бутылку  на  стол  перед  собой  и
устремил на нее неподвижный взгляд. Эту бутылку наполнила для него  Нэнси!
Глаза его засветились, как будто в бутылке он увидел  отражение  ее  лица.
Славная девчонка эта Нэнси, - она для него утешение в горе, она  разгоняет
уныние. Несмотря на все несчастья, он не бросал ее. Он решил сохранить ее,
что бы с ним  ни  случилось.  Он  пытался  проникнуть  мыслью  в  будущее,
наметить какой-нибудь план, решить, что ему делать. Но не мог. Как  только
он хотел сосредоточить на чем-нибудь мысли, они разбегались, переходили на
самые отдаленные и неожиданные предметы.  Обрывки  воспоминаний  молодости
проходили перед ним: смех мальчика, который был товарищем его детских игр,
залитая солнцем горячая стена, в трещинах  которой  он  вместе  с  другими
мальчиками искал шмелей, дымок над стволом ружья, из которого он в  первый
раз убил кролика. Ему слышался свист косы, воркованье лесных голубей, смех
старухи в деревне, напоминающий звуки волынки.
   Он тряхнул головой, отгоняя видения прошлого. Снова хлебнул из бутылки,
подумав о том, какое громадное облегчение приносит ему виски.  Уныние  его
несколько рассеялось, губа презрительно вздернулась, и  "они"  -  незримые
критики, враги, постоянно присутствовавшие в его мыслях, - еще более,  чем
всегда, казались жалкими и достойными презрения. Потом вдруг  его  осенила
новая, блестящая идея, и когда он внимательно обдумал ее, у него  вырвался
короткий  язвительный  смех.  Именно  теперь,  когда  глаза  всего  города
обращены на него и, подло подсматривая за  ним,  видят  все  его  неудачи,
когда все ждут, что он окончательно падет духом из-за своего разорения, он
им покажет, как Джемс Броуди встречает удары судьбы. Он так обставит  свой
уход, угостит их на прощание таким  зрелищем,  что  все  шпионы  заморгают
глазами.
   Он выпил остатки  виски,  довольный,  что  наконец-то  придумал  нечто,
способное  его  расшевелить,  счастливый,  что  мучительные  и  бесплодные
размышления  сменяются  какими-то   определенными   действиями,   как   бы
безрассудны они ни были.
   Он встал так порывисто, что опрокинул стул, прошел в  лавку  и,  окинув
враждебным взглядом последние картонки, еще громоздившиеся  на  полках  за
прилавком, подошел к ним и начал быстро выбрасывать их содержимое на  пол.
Он  с  какой-то  жадной  стремительностью  швырял  наземь  шляпы  и  шапки
всевозможных фасонов. Не считая нужным  осторожно  открывать  коробки,  он
хватал их, рвал, как папиросную бумагу, в дикой ярости дергал  и  мял  их,
как будто расправляясь с трупами врагов. Размашистыми, быстрыми движениями
он бросал куда попало остатки изодранных в клочки  коробок,  так  что  они
засорили всю лавку и лежали у его ног, как снег.  Опустошив  таким  грубым
способом все коробки, он взял в охапку кучу шапок с  пола  и,  смяв  их  в
своих широких объятиях, торжественно направился  к  двери  на  улицу.  Его
охватила дикая экзальтация. Раз шляпы лежат  у  него  без  пользы,  он  их
раздаст всем даром, досадит таким образом своим соседям-конкурентам, лишит
их покупателей, и его благородная щедрость будет последней памятью  о  нем
на этой улице.
   - Эй! - гаркнул он. - Кому нужна шапка?
   Виски разрушило все внутренние преграды, всякое сдерживающее начало,  и
в этой шальной выходке он видел лишь нечто красивое и величественное.
   - Такой случай бывает раз в жизни!  -  выкрикивал  он.  -  Идите  сюда,
добрые люди, и глядите, что я дарю вам!
   Было около полудня - час, когда на улицах царило наибольшее  оживление.
Тотчас же Броуди выжидательно обступила толпа уличных мальчишек, а за этим
кольцом начало  собираться  все  больше  и  больше  прохожих,  безмолвных,
недоверчивых,    подталкивавших    друг     друга     и     обменивавшихся
многозначительными взглядами.
   - Шляпы сегодня дешевы! - кричал Броуди во всю  силу  своих  легких.  -
Дешевле, чем в этом музее восковых фигур рядом, - выкрикивал он  с  жуткой
шутливостью, рассчитывая, что его услышат  в  лавке  Манджо.  -  Отдаю  их
даром! Нужны они вам или нет - я заставлю вас взять их!
   И он принялся бросать шляпы зрителям.
   Итак, он говорил правду,  это  было  бесплатно,  и  люди  с  безмолвным
изумлением принимали дары, которых они не желали и которые, может быть, им
вовсе не пригодятся.  А  Броуди  наслаждался  своей  властью  и,  впиваясь
взглядом в зрителей, заставлял их  опускать  глаза.  Примитивная,  глубоко
скрытая потребность его натуры наконец была удовлетворена. Он был в  своей
стихии - центром толпы, ловившей каждое его слово, каждый жест, смотревшей
на него во все глаза и, как ему казалось, с восхищением. Что-то  пугающее,
дикое было в его эксцентричной выходке, и  никто  не  решался  засмеяться.
Толпа глядела на него в робком молчании, готовая отпрянуть, если он  вдруг
бросится на нее, как берсеркер [берсеркеры  -  по  преданию  -  норвежские
воины, сражавшиеся с безумной яростью]. Все  стояли,  словно  зачарованные
овцы перед громадным волком.
   Но вскоре простая раздача шляп надоела Броуди, жаждавшему  развернуться
во всю ширь. Он начал кидать шляпы самым дальним из зрителей через  головы
остальных. Потом стал швырять их изо всей силы в  тех,  кто  обступил  его
кольцом,  вдруг  сразу  воспылав  ненавистью  ко  всем   этим   бесцветным
физиономиям. Эти люди уже  казались  ему  врагами,  и  чем  больше  он  их
презирал, тем беспощаднее метал в них шляпы,  охваченный  бурным  желанием
причинить боль и разогнать всех.
   - Нате! - вопил он. - Берите все! Я больше ими не торгую. Не нужны  мне
больше проклятые шляпы, хотя они и лучше, и дешевле, чем в магазине рядом.
Лучше и дешевле! - твердил он все снова и снова. -  Если  они  вам  раньше
были не нужны, так вы у меня их возьмете сейчас!
   Толпа  отступала  перед  силой  и  меткостью   этого   обстрела.   Люди
расходились, заслоняясь, с недовольными лицами.  Шляпы  Броуди  летели  им
вслед.
   - Прекратить, говорите вы? - кричал он насмешливо. -  Будь  я  проклят,
если я это сделаю. Разве вам не нужны шляпы, что вы удираете? Вы  упустите
случай, который бывает раз в жизни!
   Он упивался вызванным им  смятением,  и  когда  толпа  разбежалась,  он
схватил за поля твердый котелок и метнул его вниз с  холма,  где  котелок,
подхваченный ветром, весело запрыгал, как мяч  по  площадке,  и,  в  конце
концов, подкатился под ноги какому-то прохожему, шедшему в  дальнем  конце
улицы.
   - Вот так удар! - крикнул Броуди, хохоча, с шумной хвастливостью.  -  А
вот и еще один! И третий! - И новый залп  засвистел  в  воздухе  вслед  за
первым. Шляпы всех видов бешено прыгали, кружились, плясали,  разлетались,
катились друг за дружкой вниз по  улице.  Казалось,  сильным  ураганом  их
сорвало с головы у множества людей сразу. Такого поразительного зрелища  в
Ливенфорде никто никогда еще не видал.
   Но,  в  конце  концов,  запас  Броуди  истощился,  и,  держа  последний
метательный снаряд в своей огромной лапище, он медлил, выбирая, в кого  бы
им запустить, дорожа  этим  последним  снарядом  -  твердой,  как  дерево,
соломенной шляпой, которая ввиду ее формы и твердости заслуживала, по  его
мнению, соответствующей мишени. Вдруг он уголком  глаза  заметил  бледное,
испуганное лицо Перри, его бывшего приказчика,  выглядывавшего  из  дверей
соседней лавки. "А, он  здесь,  -  подумал  Броуди,  -  здесь  эта  крыса,
которая, спасая свою шкуру, убежала с тонущего корабля. Почтенный директор
паноптикума  Манджо!"  И  своеобразный  снаряд,  вертясь  в  воздухе,  как
метательный диск, молнией полетел прямо в лицо  Перри.  Твердый  и  острый
край ударил его по рту и сломал зуб.  Увидев,  как  потекла  кровь  и  как
перепуганный  насмерть  Перри  отскочил  внутрь  магазина,  Броуди   издал
торжествующий рев.
   - Вот теперь ты будешь красив, как подобает заведующему музеем восковых
фигур, дрянцо ты этакое! Получай то, что тебе давно уже причитается!
   Он восторженно потряс руками в воздухе, довольный таким, по его мнению,
достойным завершением своего замечательного  выступления,  и,  возбужденно
усмехаясь, ушел обратно в лавку. Но когда он увидел пустые полки и остатки
разодранных коробок на полу, улыбка застыла у него  на  губах  неподвижной
гримасой. Не давая себе времени подумать, он прошел по мусору в контору за
лавкой и все с той же дикой  потребностью  разрушения  вытащил  все  ящики
письменного стола, разбил о  стену  пустую  бутылку  из-под  виски,  одним
могучим усилием опрокинул тяжелый стол. Потом, с  хмурым  задором  любуясь
картиной разрушения, снял с крюка у окна ключ, взял свою палку и с  высоко
поднятой головой, снова пройдя через лавку, вышел  на  улицу  и  запер  за
собой дверь. Это  последнее  движение  вдруг  вызвало  в  его  душе  такое
ощущение чего-то окончательно непоправимого, что ключ, который он держал в
руках, показался ему совершенно ненужным, лишним. Вынув его из  замка,  он
бессмысленно посмотрел на него, держа его на раскрытой ладони, потом вдруг
отступил  на  шаг,  швырнул  его  высоко  за  крышу  здания  и  напряженно
прислушался, пока до него не донесся слабый всплеск - ключ упал в реку  за
домом. "Пусть попадают в лавку, как хотят, - подумал он злобно. - Я с ней,
во всяком случае, покончил".
   Идя домой, он все еще не был в  состоянии  (или  не  хотел)  ни  о  чем
думать. Он не имел ни малейшего представления, что делать дальше.  У  него
был хороший каменный дом, но дом был заложен, и по  закладной  нужно  было
платить большие проценты.  Нужно  было  содержать  дряхлую  старуху  мать,
больную жену и бездельника сына,  дать  образование  маленькой  дочери,  а
между тем он не был способен выполнить  все  это  -  у  него  была  только
физическая сила, достаточная, чтобы  вырвать  с  корнем  средней  величины
дерево. Он, собственно, не отдавал себе во всем  этом  ясного  отчета,  но
теперь,  когда   прошло   бесшабашное   настроение,   он   смутно   ощущал
неопределенность своего положения, и на душе у него  было  тяжело.  Больше
всего угнетало его отсутствие денег, и когда он подошел к  своему  дому  и
увидел стоявший у ворот знакомый  высокий  кабриолет,  запряженный  гнедым
мерином, лицо его омрачилось.
   - К черту! - пробурчал он. - Опять  приехал?  Он  думает,  что  я  могу
теперь оплатить тот громадный счет, который он мне предъявит?
   Экипаж доктора Лори у его дома вызвал в нем жалящее воспоминание об его
безденежье, и, рассчитывая  избежать  тягостной  встречи  и  войти  в  дом
незамеченным, он был сильно раздосадован, когда  на  пороге  столкнулся  с
Лори.
   - Заехал взглянуть на вашу добрую жену, мистер Броуди, - сказал  доктор
с притворной  сердечностью.  Это  был  осанистый  господин  с  напыщенными
манерами, с одутловатым лицом, маленьким красным ртом и  словно  срезанным
подбородком, несоответственно украшенным  внушительной  седой  бородой.  -
Хотел немного ее ободрить, знаете ли. Мы должны делать все,  что  в  наших
силах.
   Броуди молча посмотрел на доктора, и его мрачный взгляд  говорил  яснее
слов: "Как же, много ты ей помог, пустомеля этакий!"
   - К сожалению, я не нашел большой перемены к лучшему, - продолжал  Лори
поспешно, становясь красноречивее под недружелюбным взглядом Броуди. - Да,
улучшения почти не заметно. Боюсь, что кончается последняя  глава,  мистер
Броуди! - Такова была его излюбленная банальная фраза, которой  он  обычно
намекал на близость смерти. И, сказав ее, доктор  глубокомысленно  покачал
головой,  вздохнул  и  с  выражением  меланхолической  покорности   судьбе
погладил бороду.
   Претенциозная напыщенность этого самовлюбленного глупца  была  противна
Броуди, и хотя он не жалел, что назло Ренвику пригласил Лори лечить миссис
Броуди, но его ничуть не обманывали мнимое простодушие доктора и усиленные
выражения сочувствия.
   - Я это давно уже от вас слышу, - проворчал он. -  Вечно  вы  со  своей
последней главой! Мне кажется, вы меньше, чем кто-либо, знаете, что будет.
Мне все это начинает надоедать.
   - Я понимаю, понимаю,  мистер  Броуди!  -  сказал  Лори,  успокоительно
помахивая рукой. - Ваше настроение весьма естественно, вполне естественно!
Никто не может предсказать точно. когда произойдет печальное событие.  Это
в большой мере зависит от реакции крови, то  есть  от  поведения  кровяных
шариков. В них вся суть. Они иногда оказываются  более  стойкими,  чем  мы
полагаем. Да! Иногда они проявляют просто поразительную активность!  -  И,
довольный, что выказал таким образом свою ученость, он погладил бороду и с
важностью посмотрел на Броуди.
   - К черту все ваши шарики! -  отрезал  презрительно  Броуди.  -  Вы  ей
помогли не больше, чем моя нога.
   - Полноте, полноте, мистер Броуди, - сказал Лори не то  примирительным,
не то укоризненным  тоном.  -  Будьте  же  рассудительны.  Я  езжу  к  ней
ежедневно и делаю все, что могу.
   - Сделайте больше; прикончите ее и развяжитесь со всем  этим  делом,  -
отозвался с горечью Броуди и, круто отвернувшись, вошел в дом, оставив  на
месте ис