горах;
может  быть,  им  удастся  сделать  что-нибудь,  чтобы улучшить
породу, а мы вернем их через год, если они нам понадобятся.
     Я чувствовал огромное удовлетворение. Мы были в  состоянии
заменить  половину  наших  теперешних  лошадей, которые к этому
времени в большинстве своем происходили с  болот,  -  хорошие,
послушные  животные,  но без особого огня; а они могли вместе с
остальными новичками образовать резерв (никогда не стоит в один
год выпускать в бой слишком много неопытных  скакунов,  как  бы
хорошо  они  ни  были выезжены). До сих пор мы никогда не могли
рассчитывать на резерв лошадей; и Бог знает,  как  отчаянно  мы
иногда в них нуждались. Бог, как сказал Кей, был добр.
     Когда  кувшин  был пуст и многое сказано, мы попрощались и
направились  обратно  в  Дэву.  Кобылье   молоко   было   самым
забористым  напитком  из  всех,  что  мне когда-либо доводилось
пробовать. У меня всегда была крепкая  голова,  но  в  ту  ночь
звезды  приобрели цвет жимолости и были мягкими, как в середине
лета. По-моему, мы даже что-то спели на обратном пути  в  Город
Легионов. Но виной этому было не только кобылье молоко.
     Когда  мы  въехали  в  Дэву,  ночь уже давно перевалила за
вторую стражу, но под фонарем у входа в старый офицерский  двор
стояла  кучка  каких-то  людей,  явно  не  из  моих собственных
отрядов.  Это  были  хорошо  сложенные  парни,  все  молодые  и
крепкие,  и  у  всех было с собой оружие. Мне показалось, что я
догадался, что им нужно, еще до того, как один из  них  -  это
был  тот  паренек,  который  отвозил  мое послание Кинмарку, -
шагнул к моему стремени.
     - Сир, милорд Артос, мы можем поговорить с тобой?
     - Думаю, да.
     Я спешился и, передавая Ариана своему  оруженосцу,  лишний
раз  похлопал  старого  жеребца  по  шее,  потому  что внезапно
почувствовал себя виноватым в неверности.
     -  Побудь  вместо  меня,  -  бросил  я  Кею  и,   сделав
незнакомцам  знак следовать за мной, направился к своим покоям.
Фонарь был уже зажжен, и в глиняной  жаровне  пылало  небольшое
пламя;  я  подсел  к  ней, протягивая над огнем закоченевшие от
поводьев руки, -  потому  что  мягкая  погода  прошедшего  дня
начинала  сменяться  промозглой  сыростью  -  и  посмотрел  на
столпившихся передо мной молодых людей.
     - Ну? Что вы хотели мне сказать?
     Тот, что был моим посыльным, ответил за всех.
     -  Сир,  мы   принесли   тебе   наши   мечи,   мы   хотим
присоединиться   к   Товариществу,  которое  служит  под  твоим
началом.
     Я взглянул в их пылкие и серьезные лица.
     - Вы все очень молоды.
     - Фион - самый младший из нас, а ему в следующем  месяце
будет  восемнадцать.  Мы  все - взрослые мужчины, и у нас есть
свое собственное оружие, милорд Артос.
     Я наклонился вперед, по очереди всматриваясь  в  их  лица.
То, что я увидел, мне понравилось, но, несомненно, все они были
очень молоды.
     -  Выслушайте  меня, - сказал я. - Отдать мне свои мечи
можно двумя путями. Да, мне нужны люди  для  Товарищества;  мне
всегда нужны люди для Товарищества. Но мне нужны также..., - я
заколебался,    подыскивая    слово,   -   вспомогательные   и
нерегулярные подразделения; люди, которые будут служить  мне  в
легкой  коннице, в отрядах лучников, разведчиков и копейщиков и
служить так же верно, как мои Товарищи  служат  мне  в  тяжелой
коннице; люди, которые в случае необходимости последуют за мной
за  пределы  своего  родного края и пробудут со мной так долго,
как я буду в них нуждаться, - все  это  время  зная,  что  как
только  я  смогу отпустить их, через год, через два, через три,
они будут вольны вернуться к своим домам. Для тех,  кто  пойдет
за мной как мои Товарищи, все будет совсем по-другому. От них я
потребую верности мне и друг другу, только и навсегда - или по
меньшей  мере  до  тех  пор,  пока  последний  сакс  не уйдет с
последнего мыса британского побережья. Мы -  братство,  и  для
нас  не  может  быть  никаких  уз вне этого братства и никакого
освобождения после нескольких лет. Если судить по вашим  лицам,
вы  именно  такие  люди,  к  каким  стремится мое сердце, и я с
радостью приму ваши мечи в том или ином качестве; но прежде чем
решиться, во имя  Господа,  подумайте.  У  вас  еще  вся  жизнь
впереди, а потом вы не сможете отступить с честью.
     Они   переглянулись;   один  из  них,  рыжеволосый  юноша,
облизнул нижнюю губу, другой нервно  затеребил  рукоять  своего
кинжала.
     - Идите домой, - сказал я. - Обговорите все, не решайте
сразу - утро вечера мудренее - и приходите ко мне завтра.
     Еще один покачал головой.
     -  Мы пришли сегодня вечером, чтобы сложить наше оружие к
твоим ногам, и мы не вернемся к своим очагам, пока все не будет
решено. Позволь нам несколько мгновений посовещаться  у  твоего
порога, милорд Артос.
     - Конечно, совещайтесь, сколько хотите.
     Я  вытащил  кинжал  и  принялся  начищать его полой своего
плаща, отрешаясь от них и от их совещаний. Они отошли к  проему
двери, и какое-то время до меня доносилось негромкое бормотание
их  голосов.  Потом  я  услышал  топот их ног по полу и, подняв
глаза, увидел их снова перед собой.  Юноша,  который  был  моим
посыльным,  стоял  немного  в стороне от остальных, и с ним еще
двое. Как и прежде, он говорил за всех.
     - Милорд артос, мы посоветовались между собой  и  решили.
Те,  что  стоят за моей спиной, будут верно служить тебе вторым
из путей, которые ты предлагаешь. Они  связаны  узами,  которые
нельзя  разорвать,  у  двоих  есть  жены  и дети - но мы трое,
Финнен, Корфил и я, Брис, сын Брэдмана, свободны от всяких  уз,
и  поэтому  с радостью возлагаем на себя твои. Если ты возьмешь
нас к себе в Товарищи, то мы будем твоими под Алым Драконом, не
думая больше о том, чтобы снова сидеть у своих старых очагов.
     А еще один спросил:
     - Нужно ли давать какую-либо  клятву?  Какой  бы  она  ни
была, мы дадим ее.
     - Вы уже поклялись достаточно, - ответил я.
     И   вот   так   было   положено   успешное  начало  сбору,
предсказанному  Кинмарком,   сбору,   которому   суждено   было
продолжаться на всем протяжении тех немногих месяцев, что ждали
нас  впереди,  и  после которого, с возвращением весны, за моей
спиной оказалось довольно внушительное войско.

     Глава девятая. Боевые трубы весной

     Мы  уже  почти  оставили  всякую  надежду  на  возвращение
Бедуира,   когда   он  наконец  появился  с  телегами  зерна  и
сопровождающим  отрядом,  вынырнув,  словно  неясная  тень,  из
снежной  бури,  которая  неслась косыми мучнистыми полосами под
напором свирепого северо-восточного ветра. И люди и лошади были
в таком состоянии, что вот-вот  могли  упасть  и  не  подняться
снова;  но  легкие  подводы  за  спиной  Бедуира  были с горкой
нагружены  мешками  с  зерном   или   вздувались   горбом   под
привязанной веревками плотной тканью.
     -  А  это  иногда  полезно  -  быть принцем в Арфоне, -
сказал он, когда мы ввели его и его товарищей в обеденный  зал.
- Даже рожденным под кустом боярышника.
     И  он  неверным шагом добрел до очага и уселся там, свесив
голову на грудь; на его ресницах таял снег.  Думаю,  он  был  в
полубессознательном состоянии.
     - Говорят... урожай на Моне был хорошим. Весной будет еще
несколько  телег  с  зерном,  если  дороги откроются достаточно
рано.
     Кто-то принес ему чашу с вересковым пивом, и  после  того,
как  он осушил ее, на его пепельное лицо хоть немного вернулись
краски. Когда я покидал его,  чтобы  присмотреть  за  тем,  как
будут  складывать  зерно  в амбары, он уже снял с плеч чехол из
оленьей кожи,  вытащил  из  него  свою  любимую  арфу  и  начал
перебирать  бронзовые струны, проверяя, не пострадала ли она от
холода.
     Этой зимой нам некогда было потерять форму,  некогда  было
поддаться тому оцепенению духа, которое порой охватывает зимний
лагерь  и  от  которого  необходимо  предостерегаться,  как  мы
пытаемся предостеречься от  лихорадки  и  кровавого  поноса.  В
наших  амбарах были теперь овес и ячмень, но их необходимо было
смолоть, а поскольку, если мы хотели есть мясо, нам нужно  было
добывать  его самим, кто-нибудь из нас всегда был на охотничьей
тропе. Все было так, как я сказал  Кинмарку,  мы  жили,  словно
сторожевые  посты в старые времена - зерно в амбарах и вепрь в
лесах; только для нас это были по большей части олени и  иногда
волки  -  волчье  мясо  не так уж невкусно, если ты достаточно
голоден. В лагере тоже было много  работы,  потому  что  старая
крепость, когда мы въехали в нее, была немногим лучше развалин.
     Еще  нужно было заниматься верховыми лошадьми; каждый день
упражняться с оружием, чтобы глаз не утратил остроту, а рука -
твердость; осматривать  доспехи  и  снаряжение,  обучать  новых
людей  и выезжать лошадей. А по воскресеньям священник, который
помогал Гуалькмаю с ранеными в ту, самую первую, ночь, приходил
из  города,  чтобы  проповедовать  Слово  Божье   на   заросшем
сорняками   плацу.  На  эти  службы  собиралась  большая  часть
Товарищей, хотя я думаю, что среди тех  людей,  что  стояли  на
холоде  с  непокрытой  головой,  слушая  его проповеди, а потом
поворачивались друг к другу с поцелуем мира, были и такие,  кто
возносил отдельные молитвы Митре или даже Нуаде Сереброрукому и
далеким  и  туманным  богам  своих  родных  холмов. Добродушный
маленький священник огорчился бы, если бы я сказал ему об этом,
но для меня это никогда не имело большого  значения.  Я  всегда
был   последователь   Христа,  потому  что  мне  казалось,  что
христианская вера - самая крепкая и лучше всего  приспособлена
для  того, чтобы нести свет во тьму, лежащую впереди. Но в свое
время я молился слишком многим различным богам, чтобы придавать
особую важность именам, к которым люди взывают  о  помощи,  или
форме молитв, которые они при этом произносят.
     Месяцы  шли  за  месяцами,  а с севера по закрытым снегом,
слякотью  и  штормовыми  водами  дорогам  больше  не  поступало
никаких  известий. Но хотя новостей и не было, я все-таки много
слышал той зимой о Каледонии.
     Я слышал это от  купца  Деглефа.  Он  приехал  в  Дэву  по
дороге,  ведущей  от Стены, всего за день до того, как Бедуир и
телеги с зерном вернулись из Арфона; приехал верхом на  хорошей
лошади   во   главе   каравана   из  четырех  вьючных  мулов  с
погонщиками, а по пятам  за  ним  бежали  на  сворке  две  пары
белогрудых каледонских гончих.
     Мало-помалу  в  крепости  стало  известно, что некий купец
Деглеф вернулся на зиму домой, проведя все лето, как  бывало  и
раньше,  в торговых разъездах по Каледонии. Это великая вещь -
принадлежать к племени торговцев, которые спокойно  проходят  и
встречают  радушный прием там, где с трудом смогло бы пробиться
войско. Я  не  замедлил  поинтересоваться  у  Луциана  -  того
старца,  который  был старейшиной или верховным магистратом, -
насколько можно доверять этому человеку,  и,  услышав  от  него
хороший  отзыв  ("Я  еще никогда и ничего не получил от Деглефа
дешево, но, с другой стороны, я еще никогда  не  купил  у  него
горшка, который треснул бы в первый же раз, когда в него нальют
вино  с  пряностями, или плаща, с которого сошли бы все краски,
или  собаки,  которая  оказалась  бы  не  той,  за  которую   я
заплатил"),  послал  за самим Деглефом, приглашая его отужинать
со мной.
     Он  пришел  -  коренастый  человек  с  серовато-песочными
волосами  и  маленькими блестящими глазками, которые, казалось,
постоянно выглядывали выгодную сделку,  завернутый  в  шубу  из
великолепно  выделанных барсучьих шкур; когда ужин был закончен
и мы пересели поближе к жаровне, он начал с того, что попытался
продать мне кинжал восточной работы с рукоятью слоновой  кости,
вырезанный в подобии обнаженной женщины.
     - Нет, - сказал я. - У меня уже есть кинжал, к которому
привыкла моя рука. Я позвал тебя сюда не ради твоих товаров.
     - А ради чего? Без сомнения, не ради того, чтобы я почтил
тебя своей компанией, милорд граф Британский?
     Он  ухмыльнулся  мне,  распахивая  в  тепле  свою  шубу, и
принялся  поигрывать  ниткой  серебряных  и   коралловых   бус,
обвивающей  его шею, что, как я узнал впоследствии, было у него
привычкой.
     - Ради твоих знаний о том, что лежит за Стеной.
     - их легко подытожить - холмы  и  вереск,  а  к  северу,
среди лесов Маннана, - люди, которые говорят на темном языке и
редко выполняют условия сделки.
     - И огонь, тлеющий среди вереска, - сказал я.
     Он перестал перебирать яркие бусинки.
     - Значит, ты знаешь об этом.
     -  кое о чем из этого - и хотел бы знать больше. И еще я
хотел бы знать рельеф местности и расположение дорог за Стеной.
     - Я торговец, и для меня, в отличие от других  людей,  не
существует  границ, языков и народов. А ты, значит, уверен, что
я скажу тебе правду?
     - Луциан говорит, что  он  никогда  не  получал  от  тебя
плаща,  с  которого  сходили  бы краски, или охотничьей собаки,
которая оказалась бы не той, за которую он платил.
     -  Ах,  так,  -  Деглеф  с  жизнерадостным  бесстыдством
приподнял  одну  бровь.  - Но я более чем уверен в том, что он
сказал тебе также, что никогда и  ничего  не  получал  от  меня
дешево - не говоря уже бесплатно.
     Я снял с запястья золотой браслет, заменявший монеты, - я
не очень-то мог себе это позволить - и бросил его Деглефу.
     -  Я  готов  платить,  лишь  бы  собака оказалась той, за
которую я отдал деньги.
     Он рассмеялся, перебрасывая браслет с  ладони  на  ладонь,
потом  резким движением спрятал его под шубу и, отодвинув ногой
закрывающий пол папоротник,  вытащил  из  очага  полуобгоревшую
ветку.
     - Значит, сначала местность и дороги...
     Было  уже  поздно,  когда  мы  наконец  покончили  с моими
вопросами и его ответами; и перед  самым  выходом  Деглеф,  уже
закутанный  в свою барсучью шубу, еще раз попытался продать мне
кинжал с рукоятью в виде обнаженной  женщины.  Я  купил  его  в
подарок для Кея.
     После  этого  Деглеф как-то вечером зашел ко мне снова, не
для того, чтобы продать что-либо, а как один человек заходит  к
другому  посидеть  у  очага,  и выпить кувшин пива, и скоротать
часок-другой. Он был неутомимым говоруном, и, слушая его  этими
долгими  зимними  вечерами  -  я всегда любил слушать рассказы
путешественников - я узнавал о странных  землях  и  еще  более
странных  людях,  о  животных  размерами  с движущуюся гору и с
хвостами с обеих сторон,  о  долгих  морских  странствиях  и  о
далеких  городах;  но  также,  среди всех этих прочих вещей, об
очень многом, имеющем отношение к Каледонии и каледонцам.

     x x x

     Был февраль, и я помню, что из-под  размокших,  побуревших
прошлогодних  листьев  среди  остатков  комендантского сада уже
начали пробиваться  подснежники,  когда  однажды  вечером  меня
разыскал  Флавиан.  Я полюбил сидеть в этом саду, едва ли более
просторном, чем большая комната, и укрытом за  полуразрушенными
стенами;  в  нем  была своя, особая тишина, далекая от сутолоки
крепости,  и  сюда  было  хорошо  приходить,   когда   хотелось
подумать.   Я   расхаживал   взад-вперед,  а  потом  присел  на
позеленевшую мраморную скамью, размышляя о том,  что  рассказал
мне купец Деглеф, и гадая, как увязать все это с каким бы то ни
было  планом действий; а когда я повернулся, чтобы пойти в свои
комнаты, он стоял прямо за моей спиной.
     Я заметил, что за наплечный ремешок его поношенной кожаной
туники были засунуты три полностью распустившихся  подснежника,
и  это  показалось  мне  странным,  больше  в  духе Кея, чем -
Флавиана.
     - Сир...,  -  начал  он.  -  Сир...,  -  и  в  течение
какого-то мгновения, казалось, не знал, как продолжить.
     -  Ну,  -  сказал  я,  -  что  такое,  Флавиан?  Уж  не
неприятности ли с эскадроном?
     Он покачал головой.
     - Что же тогда?
     - Сир,  я...  я  пришел  просить  позволения  взять  одну
девушку от очага ее отца.
     Я  мысленно выругался. Такое случалось время от времени, и
это было очень плохо для Товарищества.
     - Ты имеешь в виду по закону, перед свидетелями?
     Он кивнул.
     - Да, сир.
     Я снова сел на скамейку.
     - Малек, я никогда не запрещал Товарищам жениться, ты это
знаешь; у меня нет такого права, и,  кроме  того,  я  прекрасно
понимаю,  что  если  бы  я  сделал  это,  у  меня  не  было  бы
Товарищества; но, тем не  менее,  мне  это  не  нравится.  Если
человеку хочется смеяться, и заниматься любовью, и быть в тепле
зимними   ночами,   то  пусть  он  возьмет  к  себе  в  постель
приглянувшуюся ему девушку; в этом нет никакого вреда, а  потом
он  будет свободен - один поцелуй и прощай. Но узы, которые он
налагает на себя, когда берет жену... это не годится для людей,
ведущих такую войну, как мы.
     Лицо   Флавиана   было   встревоженным,    но    абсолютно
непоколебимым в своей решимости.
     -  Сир,  узы  уже  наложены;  то, что мы предстанем перед
свидетелями, не может  ничего  изменить.  Мы  принадлежим  друг
другу, Телери и я.
     - Во всех отношениях?
     - Во всех отношениях.
     Взгляд  его  глаз,  ясных  и спокойных, ни на мгновение не
заколебался.
     - Тогда,  если  это  ничего  не  изменит,  зачем  на  ней
жениться?

     -  Чтобы  если...  если  будет  ребенок, никто не смог бы
показывать на нее пальцем.
     "Значит, Малек тоже успел зачать  дитя  под  боярышниковым
кустом".  Какое-то  время  я  молчал,  сминая пальцами холодный
изумрудный мох, покрывающий спинку скамьи.  Теперь  я  понимал,
откуда  были эти три подснежника. Телери, должно быть, засунула
их туда любящими руками, пока они с Мальком  разговаривали,  -
без  сомнения,  о  том, как он придет ко мне просить позволения
жениться на ней.
     - Кто она и что она, эта девушка? -  спросил  я  немного
погодя.
     Флавиан все это время неподвижно стоял передо мной.
     -  Просто  девушка  - маленькая и смуглая, точно птичка,
которую держишь в ладони. Ее отец - торговец шерстью.
     - Ты почти ничего не можешь ей предложить. Отдаст  ли  он
ее тебе?
     - Да, потому что я один из твоих Товарищей и потому что у
нее может быть ребенок.
     -  Если  я  дам  тебе позволение жениться на ней, ты ведь
знаешь, как это будет? Когда мы весной  выступим  в  поход,  ты
оставишь  ее в доме отца; и, быть может, в один прекрасный день
мы вернемся на зимние квартиры в Дэву, а может быть, и нет;  и,
может быть, в один прекрасный день ты сможешь послать за ней из
какого-то  другого  места,  а  может, опять же, нет; но в любом
случае ты оставишь ее в доме ее отца.  Я  не  потерплю  никаких
добродетельных  жен,  которые  будут  следовать  за  войском  и
вызывать беспорядки, - только шлюхи.
     - Я понимаю - мы оба понимаем это, сир.
     Я услышал свой собственный вздох.
     - Хорошо, пусть будет так. Иди и скажи ей. и,  Малек,  -
передай   сначала  эскадрон  Феркосу.  Тебе  не  нужно  сегодня
возвращаться в лагерь.
     - Да, сир, - он опустил глаза, потом снова поднял их. -
Я не знаю, как благодарить тебя, сир. У меня  нет  слов  -  но
если  бы я мог служить тебе еще более верно, чем служил начиная
с тех времен, когда был твоим оруженосцем, я сделал бы это,  -
его   серьезное   лицо   на   мгновение   вспыхнуло  так  редко
появляющимся на нем смехом. - Если тебе доставит хоть малейшее
удовольствие сделать из моей шкуры чепрак,  тебе  стоит  только
сказать.
     -  Я  думаю, Телери она больше понравится на твоей спине,
чем на спине Ариана, -  ответил  я.  -  А  теперь  иди.  Она,
наверно, ждет тебя.
     Он  вытянулся  в старом церемонном приветствии легионов, а
потом повернулся и зашагал прочь.
     Я остался сидеть на покрытой пятнами и потеками  от  дождя
скамье,  прислушиваясь  к  тому,  как  его шаги тонут в далеком
гомоне лагеря; и я знал, что отдал бы все, чем владел  в  целом
мире,  лишь  бы  быть  таким,  каким был Малек в эту ночь. Все,
кроме командов