ми на
древках копий флажками рысью выезжали через ворота.
     Бедуир, на приплясывающем от  возбуждения  жеребце,  снова
был  рядом  со  мной.  Он прокричал мне, что все в порядке, и я
кивнул,  продолжая  наблюдать  за  приближающимися   полчищами.
Теперь  я  видел, что даже сейчас, когда саксы уже накатывались
на нас, летучие отряды нашей легкой конницы продолжали  терзать
и рвать их фланги постоянными ударами, и мое сердце рванулось к
Мэлгуну  и  Синглассу,  к  людям  и горячим маленьким пони моих
родных холмов. Но, тем не  менее,  это  было  огромное  войско,
расползающаяся во все стороны темная людская масса, поглотившая
уже половину долины, точно тень надвигающегося шторма.
     - Ну, вот и пришла Тьма, - сказал Бедуир.
     -  Если  ты когда-либо молился какому-либо богу, помолись
теперь за укрепление сил Света.
     Он слегка перегнулся с седла и положил руку мне на плечо.
     - Я никогда не умел  молиться,  кроме  как,  может  быть,
через  Оран  Мор,  Великую  Музыку...  когда сегодняшняя работа
будет закончена, я сложу тебе песню о том,  как  свет  изгоняет
тьму, песню о молниях Артосова войска.
     И  он  развернул  коня  и  поскакал  на  свой  пост  среди
Товарищей. А я остался один, если не считать Риады, сидящего на
своей лошади у меня за спиной, и снующих взад-вперед  гонцов  и
разведчиков.
     Приближающаяся  тьма  вначале  не  издавала  ни  звука, но
теперь даже не воздух, а сама земля начала тихо вибрировать  -
топотом  тысяч  и  тысяч  ног,  слабым  накатом  криков и лязга
оружия;  не  более  чем  разбегающиеся  круги  звука,   которые
появлялись  и  исчезали по воле летнего ветерка, раскачивающего
из стороны  в  сторону  лунные  маргаритки,  -  но  постепенно
набирали  силу,  сгущаясь  в далекий, многоголосый, сотрясающий
землю гром  надвигающегося  войска.  Складка  Даунов  поглотила
авангард,  скрыв  его из вида, а потом вдоль ближайшего хребта,
может быть,  в  полумиле  от  меня,  прокатилась  темная  дрожь
движения,  и  над ней показались черные штрихи поднятых копий и
белое сверкание бунчуков; их становилось все больше и больше, а
затем появилась коричневая масса самого войска, вокруг которой,
постоянно перестраиваясь и пользуясь  каждым  удобным  случаем,
чтобы  осыпать  неприятеля  градом  стрел  и  камней - который
становился теперь все реже  -  кружили  наши  легковооруженные
всадники.  Солнечный  свет  дробился в ползущей вперед массе на
множество осколков, сверкающих на остриях копий и шишках щитов;
и глухой топот шагающих ног и бесформенный накат криков  словно
вылетали вперед, обгоняя само войско.
     Теперь  я  развернул  Сигнуса  и  вместе  с  юным  Риадой,
отстающим от меня на положенные полкорпуса, спустился со  своей
командной  высоты  и  направился к широкому треугольному проему
ворот, чтобы занять  свое  место  среди  Товарищей.  Выехав  на
открытый  склон,  я  на несколько мгновений придержал жеребца и
сидел, глядя на простирающуюся далеко внизу дорогу и на  склон,
поднимающийся  по  другую  ее  сторону к зеленой тройной короне
Кадер Беривена;  и  видел  всю  растянувшуюся  поперек  прохода
боевую линию.
     Мария  с его отборными отрядами испытанной в боях пехоты и
в их центре -  четко  управляемую  по  кроваво-красным  плащам
бывшую  королевскую  охрану;  и  с  обеих сторон - вооруженные
дротиками пешие отряды и легкую конницу  нерегулярного  войска,
которые  стояли  на  флангах.  И  еще я видел то, чего не могли
видеть приближающиеся саксы, -  поблескивание  оружия  и  едва
заметное   шевеление  людей  и  лошадей  в  кустах  терновника,
выстилающих нижние склоны Даунов и  смыкающихся  вокруг  старой
тропы в том месте, где она спускалась к широкой мощеной дороге,
ведущей в сердце Британии.
     Потом  я  тронул  каблуком  бок Сигнуса и поскакал дальше,
огибая склон холма. Там, за гребнем и  значительно  ниже  него,
стояли  мои Товарищи - эскадрон за эскадроном, каждый со своим
капитаном  впереди;  Бедуир  и  Флавиан,  мой  сын   Медрот   и
чернобровый  Фарик  и  все остальные, приветственно взметнувшие
вверх копья; и мое место ждало меня, как  ждет  руку  привычная
перчатка.
     Дальше,  еще ниже по склону и защищенное со стороны дороги
густой стеной бузины и терновника, стояло в  ожидании  основное
крыло  легкой  конницы; лошади беспокойно переступали с ноги на
ногу и хлестали себя по бокам хвостами, отгоняя мух.
     Звуки,  издаваемые  приближающимся  саксонским  войском  и
заглушенные  раньше  громадой  Бадонского  холма,  снова начали
разрастаться и становиться четче, но беспорядочные крики  почти
умолкли,  так  что  я  понял,  что  наши  заградительные отряды
прекратили свои действия и отступили к назначенным им позициям.
И, однако, мы еще долгое  время  -  звук  придвинулся  немного
ближе,   -   стояли   в   ожидании,   пока   наконец  авангард
неприятельского войска не хлынул в  устье  прохода;  и  рев  их
появления  ударил нам в уши, как рев бушующего моря, хлынувшего
через размытую песчаную косу. Мы еще не могли  их  видеть,  нам
была  видна только дальняя часть даже наших собственных позиций
- но гудение боевых  труб  и  зловещий  грохот  завязывающейся
битвы  дали  нам  понять,  что  их авангард встретился с нашими
передовыми отрядами; а пронзительные вопли ярости  и  неистовой
тревоги  возвестили  о  перекрестном  огне стрел, вылетавших из
зарослей терновника у саксов на флангах;  и  мы  почувствовали,
как  все  их  войско  на  мгновение  приостановилось,  а  потом
понеслось дальше с еще большей скоростью. Я  выехал  вперед  -
один,  если  не  считать  моего  трубача  и  юного  Риады, - и
остановился на небольшом скальном выступе,  откуда  мог  видеть
все происходящее.
     Рев схватки бился теперь вокруг меня безбрежным и безликим
ревом  воды,  бурлящей  у  скалистого  побережья,  а похожее на
колокол устье прохода было сплошной массой  саксов.  С  первого
взгляда  казалось,  что  вся  эта  часть  Долины  Белой  Лошади
превратилась в вооруженное войско, в темный варварский  прилив,
поднимающийся  перед  тонкой  преградой  наших боевых линий. То
тут, то там саксы падали под градом наших стрел, но  сидящие  в
засаде  лучники  мало  что могли сделать с таким войском, кроме
как немного потрепать и расстроить его ряды; и  основной  поток
авангарда  саксов  лился дальше, и их смертельная боевая волчья
трусца переходила почти в  рысь.  И  снова  саксонские  роговые
трубы  и старые бронзовые трубы легионов перебрасывали вызов от
одного войска к другому, и снова я слышал, как слышал уже много
раз, этот жуткий, протяжный  германский  боевой  клич,  который
возникает  как  едва слышный холодный шепот и затем поднимается
все выше и выше, пока не начинает биться волнами звука в  мозг,
в   грудь,  в  живот;  и  ему  отвечал  более  короткий,  более
пронзительный крик бриттов.
     Морские Волки были теперь в полете камня от  нашей  первой
основной линии обороны, и когда протяжный боевой вопль разбился
на  своей последней звериной ноте, в британские щиты с грохотом
ударил град метательных топориков. Глядя вниз со своей  высоты,
как  Бог может смотреть на поля сражений людей, я увидел, что в
наших рядах то тут, то там начали  появляться  разрывы,  но  по
большей  части  наши  люди  были  привычны  к этим смертоносным
маленьким снарядам и знали,  как  от  них  закрываться;  стоило
упасть кому-то в первом ряду, как стоящий за его спиной товарищ
шагал вперед, чтобы занять его место, так что не успели Морские
Волки преодолеть последние несколько ярдов, как британские ряды
вновь  стояли  сплошной  стеной. В следующее мгновение передние
линии обоих  войск  налетели  одна  на  другую  с  воплем  и  с
ужасающим   грохотом  сталкивающихся  щитов,  который  ни  один
человек, единожды услышав, уже не сможет забыть.
     В течение невероятно долгого  времени  наша  первая  линия
удерживала весь напор саксонской атаки, но наконец она медленно
начала  отступать.  Медленно-медленно  -  и сверкающие упрямые
молнии копий и мечей ни на мгновение не переставали бить в цель
- бритты отходили назад, пока не смешались со стоящей у них за
спиной второй линией, и снова саксонский напор был  остановлен.
Бурлящее  варево  битвы,  которое  поначалу  сосредоточилось за
дорогой и на дне долины, теперь расползалось вверх  по  склонам
Даунов,  среди  тянущихся  по  обе стороны терновых зарослей, в
которых невозможно было сохранять боевой порядок. И лес едва  в
одном  полете  копья  от  ожидающей  конницы заполнился кучками
сцепившихся в схватке воинов, лязгом оружия  и  выдохнутыми  на
высокой ноте боевыми кличами, звоном спущенных тетив, и воплями
раненых пони, и предсмертными криками людей. А дальше, там, где
кипело   основное   сражение  и  где  вся  долина  ревела,  как
вздувшаяся, бурлящая река, запертая в узком ущелье, наши первая
и вторая линии, отчаянно сражаясь  за  каждый  отдаваемый  фут,
отходили под натиском саксов назад, медленно и страшно смыкаясь
с третьей и последней - единственной линией резерва, которая у
нас  была. Я отдал центру приказ не столько удерживать позиции,
сколько убивать (и, по правде говоря, я думаю, что  если  бы  я
этого  не сделал, они все пали бы, не сойдя с места, и Британия
погрузилась бы во тьму в этот день) и, ничего не  скажешь,  они
убивали... Те участки, где саксы наседали особенно сильно, были
усеяны  телами,  и  саксонских тел было больше, чем британских,
хотя и британских там  было  достаточно;  видит  Бог,  их  было
достаточно,  и даже больше, чем достаточно... И все это время в
середине неровной, растрепанной линии мелькали  кроваво-красные
плащи,   гордо  отмечая  редеющие  ряды  бывшей  личной  охраны
Амброзия.
     У нас были больше не  три  линии  обороны,  а  одна,  одна
клокочущая  полоса,  которая  прогибалась и дрожала, как тонкий
брус  на  сильном  ветру,  но  все  же  каким-то   образом   не
разрывалась;  одна  последняя гибкая преграда из серого железа,
сквозь которую, казалось, не могло пробиться саксонское войско.
     Какое-то - долгое или короткое - время  тесно  сомкнутая
линия  человеческих  тел напрягалась и покачивалась взад-вперед
вместе с приливом и оттоком битвы, а потом бритты вырвались  из
захвата  неприятеля  и отступили, но отступили так, как пятится
для прыжка дикий зверь, и,  подняв  копья,  с  ревом  бросились
вперед.  И  снова  над  полем боя прокатился этот грохот щитов,
ударяющихся о щит, и на одно  долгое  отчаянное  мгновение  два
войска  застыли  в  напряженной  неподвижности;  я  видел,  как
застывают вот так борцы или пара сцепившихся  рогами  оленей  в
период  гона,  оба  на  мгновение  не  в  силах  добиться  хоть
малейшего  преимущества  над  соперником.  А  потом  британское
войско   долгим,   медленным   нажимом,  казалось,  не  столько
отбросило саксов назад, сколько поднялось, перекатилось поверху
и поглотило их.
     К этому времени белое облако пыли висело  над  долиной  на
половину  ее  высоты, но сквозь него я все еще смутно различал,
как саксы отступали, сначала медленно,  а  потом  все  быстрее,
налетая  в беспорядке на свои собственные резервы, которые пока
что не вступили в сражение. между бриттами и варварами открылся
участок пространства, заваленный мертвыми  и  ранеными,  и  обе
стороны  словно  приостановились,  чтобы перевести дыхание. Я и
сейчас помню ту тишину, что хлынула на место  умолкшего  гомона
битвы,  пронзительную,  сияющую  тишину,  пропитанную  ветром и
узорчато  прорезанную  стрекотом  кузнечиков,  скачущих   среди
заколосившейся травы и синих цветов журавельника.
     Облако  пыли  начало  оседать, и сквозь него я увидел, что
Аэлле из Саутсэкса, Военный Вождь,  окруженный  дружинниками  и
белыми   бунчуками,   выдвигается   вперед   вместе  со  своими
резервами. Затишье кончилось, и два войска под рев и  завывание
боевых труб вновь вцепились друг другу в глотку.
     И  снова  я  увидел, как после короткой и жестокой схватки
британская боевая линия начала подаваться назад;  медленно  как
никогда,  сражаясь  по  пути  за  каждый ярд, через позиции, за
которые уже сражались раньше, и еще дальше; теперь она была  на
одном  уровне со скрытыми в засаде крыльями конницы; и я понял,
что пришло время бросить в бой всадников. И в тот же самый  миг
увидел,  как остатки личной охраны - может быть, пара десятков
человек под командованием старого Аквилы - двинулись из боевой
линии вперед,  врубаясь  в  неприятельскую  массу,  точно  клин
раскаленного докрасна металла.
     Они  тоже знали, что пришло время для конницы, и отвлекали
внимание всего  войска  на  себя,  чтобы  у  конной  атаки  был
максимум  шансов;  они  отдавали свои жизни, требуя за них лишь
одну цену - взять с собой как можно больше варваров.  Это  был
великолепный и возвышенный образец напрасной траты, один из тех
поступков, которые совершают люди, когда на мгновение перестают
быть только людьми и становятся вровень с высокими богами.
     Моя  рука уже поднималась в условном знаке; Проспер поднес
к губам рог, и по долине пронеслись быстрые ноты сигнала конной
атаки, подхваченные еще прежде, чем успела  замереть  последняя
из  них,  трубачом  на  бастионах  Кадер  Беривена.  В зарослях
терновника сверкнуло лезвие меча, и в следующий миг конница  во
главе  с  Пердием рванулась вперед и, сначала на рысях, а потом
галопом, во весь опор, понеслась  к  месту  битвы,  опуская  на
скаку копья.
     Я  проводил  ее взглядом, как провожают спущенную на вепря
свору, но у меня не было времени ждать результатов этой  атаки.
Я  подхватил свой щит и погнал Сигнуса обратно к ожидающим меня
эскадронам Товарищей.
     - Теперь наша очередь! Вперед, ребята!
     Нам предстоял более долгий путь вокруг холма,  потому  что
крутой  северо-западный склон Бадона и рассыпанные по его бокам
многочисленные группы сражающихся не позволяли ударить  с  этой
стороны  в  тыл,  не  расстроив  наши ряды, а это лишило бы нас
половины  нашей  ударной  мощи.  Мы  завернули  вправо   вокруг
Бадонского  лагеря, мчась во весь опор, как Дикая Охота, потому
что нам нужно было покрыть добрую милю.  Я  слышал  сзади  и  с
обеих  сторон  от  себя барабанную дробь копыт моих эскадронов;
бьющий нам в лицо ветер наполнял знамя,  так  что  Алый  Дракон
Британии словно расправлял в полете крылья над нашими головами.
Мы  вымахнули на Гребневой путь и с грохотом пронеслись по нему
до того места, где он встречается с  дорогой,  ведущей  на  юг.
Треплющаяся  по  ветру  грива Сигнуса хлестала по моему щиту, а
из-под его подкованных передних  копыт  летели  округлые  комья
земли; и когда мы свернули в устье прохода, я во всю мощь своих
легких  выкрикнул боевой клич Арфона: "Ир Виддфа! Ир Виддфа!" и
услышал,  как  он,  подхваченный  за  моей  спиной,  становится
вызовом, хвалебной песнью.
     Оба  крыла  конницы успешно завершили свою атаку, сминая и
вдавливая внутрь  варварские  фланги,  чтобы  они  зажали  свой
собственный  центр;  ослабляя  силу их смертоносного натиска на
британские боевые позиции; и  теперь  мы  должны  были  нанести
решающий удар.
     Мы  налетели  на саксонское войско с тыла, сокрушая наспех
сформированную стену из  щитов,  словно  она  была  всего  лишь
терновой   изгородью.  И  я  увидел  перед  собой  колышащуюся,
содрогающуюся массу вопящих, охваченных  безумием  схватки  лиц
под  рогатыми  или  увенчанными  гребнем  шлемами, смертоносные
пунцовые броски копий  и  коротких  лезвий  секир  поверх  края
липовых  щитов;  а  потом  эта  масса  дрогнула  и, распадаясь,
покатилась  назад,  и  мы  с  ревом  бросились  сквозь  нее  на
отступающее неприятельское войско.
     Битва,  которая  разворачивалась  по  установленному  мной
плану и на которую я так недавно взирал с  высоты,  отрешенный,
словно  судия, видя, как она , вся целиком, расстилается у моих
ног, - эта битва стала для меня, как для  самого  зеленого  из
метателей  дротиков,  несколькими  ярдами  вопящего круговорота
непосредственно рядом со мной,  ощущением  удара,  попавшего  в
цель,  оскаленным,  рычащим  лицом  моего соседа, вонью крови и
конского пота и удушливой меловой пылью.
     Наконец,  когда  я  вырывал  копье   из   тела   какого-то
гиганта-сакса,  оно  сломалось  у  меня  в руке, и я, продолжая
скакать вперед, отбросил древко в сторону и выхватил  из  ножен
меч.  Я  стремился  туда,  где  сквозь  клубящиеся  облака пыли
мелькал белый бунчук с пунцовыми кистями и позолоченный  череп;
они  дергались над головами толпы, отмечая то место, где дрался
среди своих дружинников Аэлле  из  Саутсэкса;  и  внезапно  мне
показалось,  что  плотная  масса  сражающихся между собой людей
редеет передо мной, раскалываясь под напором врезающихся в  нее
кольчужных  клиньев  конницы.  Справа  от  меня дернулась вверх
черная конская морда, и я, глянув в  ту  сторону,  увидел,  как
Медрот бросает свой эскадрон вперед, словно это была только его
битва;  его  лицо,  на  котором  играла слабая, точно восточный
ветер, улыбка, было  белым,  как  лунные  маргаритки,  торчащие
подобно  перу  в  гребне  его шлема, а лезвие меча было покрыто
кровью до самой рукояти, и кровь стекала по сжимающей меч руке.
     На мгновение передо мной открылся узкий участок свободного
пространства, и когда я  бросил  туда  Сигнуса,  ему  наперерез
почти  из-под  самого  его  брюха выскочила какая-то обнаженная
фигура. Саксы давно уже усвоили, что  их  берсерки  были  самым
грозным  оружием,  какое  они  только могли использовать против
конницы. На один  краткий,  тошнотворный  осколок  мгновения  я
увидел одурманенные, расширенные глаза, поджарое, окровавленное
с  головы  до  ног  тело,  зловещий нож для выпускания кишок; а
потом,  когда  это  существо  нырнуло  к   брюху   Сигнуса,   я
использовал свой единственный шанс и дернул огромного жеребца в
сторону,  осаживая его на круп с одновременным разворотом, в то
время как он, визжа от ярости, бил копытами,  стараясь  ударить
врага  в  голову. Это было страшное, отчаянное средство, потому
что малейший просчет во времени или направлении  дал  бы  саксу
прекрасную  возможность нанести удар в брюхо; сомневаюсь, чтобы
в том положении, зажатый со всех сторон колышащейся  толпой,  я
мог  рассчитывать  на  успех,  но в этот самый момент Кабаль, с
гортанным, мелодичным рычанием пригнулся  и  прыгнул  врагу  на
горло.  Сквозь мелькание копыт я увидел, как они вместе валятся
наземь, и не смог  больше  ждать,  чтобы  узнать,  что  с  ними
станет...  не  смог...  а  устремился  вперед,  к белому сиянию
бунчука, которое все еще виднелось над морем сражающихся. Я был
в половине полета копья  от  стены  щитов,  окружающей  короля,
когда  какой-то  юноша  -  один  из вождей, если судить по его
чешуйчатой, словно драконья кожа, кольчуге и червонному  золоту
на  шее  - выскочил передо мной во главе небольшой кучки своих
вопящих соплеменников и, схватив Сигнуса за узду, повис на ней;
жеребец взвился на дыбы, а потом,  визжа  от  ярости,  дернулся
вперед,  и  в  этот  самый  миг  меч сакса зазвенел о мой; лучи
заходящего солнца, скользнув по плечу  холма  в  тень  прохода,
засияли  прямо  ему  в  лицо.  Его  товарищи  бросились  вперед
навстречу эскадрону, и на мгновение в кипящей вокруг нас  битве
наступило  затишье.  Его  шлем  потерялся в бою, и необузданная
грива волос, доходящая ему до плеч, была рыжей, как лисий  мех,
а глаза, свирепо впившиеся в мои, полнились серо-зеленым огнем,
чем-то  вроде  гневного  смеха.  И  сквозь  годы, сделавшие его
мужчиной и вождем людей, я узнал  его,  и  он  узнал  меня.  Он
крикнул мне:
     -  Разве  я  не  говорил,  что  вернусь и убью тебя, если
смогу?
     И я прокричал в ответ:
     - Или я тебя, Сердик, сын Вортигерна!
     И отбил его клинок своим с такой силой, что по моей тут же
занемевшей руке колючими искорками пробежала вверх боль, а  его
меч,  вращаясь,  отлетел  в  сторону; а потом ударил еще раз, в
шею. Я увидел, как его  лицо  ис