м  за нами, топча все еще дымящиеся угли,
которые мы раскидали, освободив ей проход, и  вскоре  в  каждом
уголке огромного форта кипела рукопашная. А с северной стороны,
где  Бедуир  и его отряд перескочили через осыпающуюся стену, к
нам быстро  приближались  звуки  боевого  клича,  подхваченного
несколькими десятками торжествующих голосов.
     Я  почти  ничего  не  помню  о последней стадии боя. После
того,  как  исчезает   какой   бы   то   ни   было   намек   на
упорядоченность,  в каждой битве почти нечего вспоминать, кроме
хаоса и запаха  крови  и  пота,  общих  для  всех  сражение;  и
чувствуешь  себя  очень  усталым,  и  в голове стоит туман... В
конце концов они дрогнули и побежали прочь - те, кто  мог,  -
перелезая   через   разрушенные   части  стен,  прыгая  вниз  с
крепостных валов и скатываясь по заросшему кустарником эскарпу,
на котором оставались лежать их убитые.
     Потом  наступил  момент,  когда  последняя  схватка   была
закончена,  и огромный лагерь охватила внезапная тишина; и даже
ветер, казалось, утих  на  какое-то  время.  Наши  люди  тушили
загоревшиеся  крыши,  а  я  стоял  у остатков кухонного костра,
обнимая Ариана за шею, и нахваливал и утешал  старого  жеребца,
на  боку  которого кровоточила рана от удара копьем. "Потом, -
словно в тумане думал я, - нужно будет промыть ее; потом, если
будет вода". Без сомнения, когда-то давно кто-то что-то говорил
насчет нехватки воды? Моя голова начала медленно проясняться, и
я увидел Бедуира, который прихрамывая шел  в  мою  сторону;  из
раны над самым его коленом струйками сочилась кровь.
     - Хорошая охота, - сказал я, когда он подошел.
     - Хорошая охота.
     - Никаких следов Гуиля?
     -  Пока  никаких,  но  мы  еще  только начали осматривать
мертвых и раненых. Их там порядочно.
     - А как насчет наших собственных потерь?
     Эбуракум словно повторялся заново,  но  после  большинства
сражений приходится задавать почти одни и те же вопросы.
     -  Насколько  можно  пока судить, они не очень большие. Я
потерял несколько человек, прорываясь  в  форт  через  северный
вал, но большая часть волчьей стаи была сосредоточена у горящих
ворот;  хотя мне думается, что эта твоя атака сквозь пламя была
больше похожа на удар  молнии,  чем  на  что-то,  с  чем  можно
бороться.
     А потом он сказал:
     - Мы потеряли девять лошадей; это я знаю.
     И   последние  остатки  тумана  вылетели  из  моей  головы
(оглядываясь в прошлое, я думаю, что, наверно,  получил  в  том
бою  удар  по голове и сам того не заметил, потому что обычно я
не чувствовал после сражения такой усталости).
     Я взглянул на Бедуира, почти не обращая  внимания  на  то,
что Ариан начал теребить губами мое плечо. Эта потеря хуже, чем
потеря такого же количества людей; но тут уже ничем нельзя было
помочь, даже руганью и проклятиями.
     - Ну что ж, теперь у нас есть зимние квартиры - хотя они
несколько  нуждаются  в  уборке,  -  сказал я. Эмлодд подошел,
чтобы забрать у меня Ариана, и я отдал ему старого  жеребца,  а
потом  обратился  к  тому  множеству дел и решений, к той общей
расчистке, которые всегда ожидают  любого  военачальника  после
того, как сражение закончено.
     Гуалькмай,  как  обычно,  невозмутимо  работал среди наших
раненых, снесенных в  не  имеющий  крыши  барак;  проходя  мимо
полуразвалившейся  двери,  я  услышал,  как кто-то вскрикнул от
боли и в ответ раздался его спокойный, одновременно властный  и
ободряющий, голос.
     Некоторые  из  наших  людей  сбрасывали саксов, все равно,
убитых или раненых, за крепостной вал, туда, где  эскарп  почти
отвесно  обрывался  к реке; но не прежде, чем подносили факел к
каждому мертвому лицу, чтобы удостовериться, что это не  Гуиль,
сын  Кау.  Наших  собственных  мертвых  собирали и складывали в
стороне, чтобы похоронить затем в длинной общей могиле, которую
их товарищи  копали  для  них  среди  кустов,  где  земля  была
помягче.  Я  уже много лет назад взял за правило, что, каким бы
тяжким и жарким ни был день, как бы измучены ни были наши  тела
и  затуманены  наши  головы, как бы близко ни был враг и как бы
мало   времени   ни   оставалось   до   рассвета,   ни   одного
непогребенного  тела не должно быть в лагере на следующее утро.
Не знаю,  в  чем  тут  дело,  может  быть,  к  оставленным  без
погребения  мертвецам  собираются  злые  духи;  но  таким путем
приходит чума. Я уже видел, как это происходит, особенно летом.
Нападения на Тримонтиум не предвиделось еще в  течение  долгого
времени,  и  все мы, не считая нескольких дозорных, могли вволю
выспаться на следующий день.
     Наши  могильщики  нашли  нескольких   саксонских   вождей,
огромного пикта, покрытого от лба до щиколоток вытатуированными
голубыми  спиралями  своего племени, и золотую гривну какого-то
князька,  валявшуюся  среди  мертвых  под  забрызганным  кровью
бунчуком  в  том месте, где разыгралась завершающая схватка. Но
когда  они  разделались  с  последним  убитым   врагом,   нигде
по-прежнему  не  было  и  следа  человека,  который мог бы быть
Гуилем, сыном Кау.
     - Это и к лучшему - оставить хоть что-нибудь  на  потом,
-  сказал  Кей,  который  обнаружил  в одном из старых амбаров
запас саксонских кувшинов с пивом и был склонен смотреть на мир
с радужной стороны. - Сир, ты отдашь приказ, чтобы всем выдали
пива? Я думаю, ребятам оно не помешает.
     Потому что Кей всегда был готов поделиться своей удачей.
     - Ну хорошо, - сказал я. -  Приведи  пару  капитанов  и
полдюжины Товарищей, и пусть они этим займутся.
     Но  в  том амбаре было не только пиво. Немного погодя один
из Товарищей торопливо подбежал к тому месту, где я, стоя рядом
с Бедуиром, наблюдал за въезжающим в крепость обозом.

     - Сир, милорд Артос,  мы  нашли  там,  среди  кувшинов  с
пивом, тело девушки. Ты не придешь взглянуть?
     Он  был ветераном многих сражений, закаленным в огне, я бы
сказал, как любой другой из моих Товарищей,  но  по  цвету  его
лица мне показалось на мгновение, что его вот-вот вырвет.

     Глава тринадцатая. Народец Холмов

     Поворачиваясь,   чтобы  идти  вместе  с  ним,  я  мысленно
выругался. Эбуракум повторялся заново. Казалось,  мне  на  роду
было  написано избавляться после сражений от женских трупов. Но
это была не золотая ведьма в пунцовом платье.
     Люди работали при свете горящих смолистых веток,  поэтому,
когда  они,  странно замолкнув, расступились и дали мне дорогу,
мне хватило света, чтобы разглядеть то, что лежало у их ног.
     Хватило с избытком.
     Молодая женщина, почти совсем девочка,  лежала  там  среди
кувшинов  в  уродливой,  скорченной  позе, в которой ее бросили
наземь и отшвырнули в сторону. Она была не  выше  четырнадцати-
или   пятнадцатилетней   девочки   нашего   племени,   но   она
принадлежала к Маленькому Темному Народцу, а среди  них  такого
роста едва достигает взрослая женщина. Глядя на ее запрокинутое
вверх   лицо,  окруженное  спутанной  массой  черных  волос,  я
подумал, что когда-то она была очень красива тонкой  и  хрупкой
красотой,  присущей  ее народу; но она не была красивой теперь,
хотя ее кожа - там, где на ней  не  было  синяков  и  царапин,
показывающих,  как  по-скотски обошлись с этой девушкой, - еще
сохраняла мягкий медовый оттенок, а сведенные судорогой руки  и
ноги  были  тонкими  и  изящными. Она была совершенно голой, и,
судя по пятнам на ее теле, ее насиловали не один раз, а снова и
снова. Человек, который держал  факел,  шевельнул  рукой,  и  в
упавшем  по-другому  свете  я  снова  взглянул  в разбитое лицо
девушки.  Мне  казалось,  что  на  нем  написаны  страдания   и
невыразимый  ужас,  но  теперь я увидел, что под всем этим было
кое-что  еще:  избавление.  Она,  эта  девушка  Древней   Расы,
обладала властью, дарованной некоторым птицам и животным: когда
жить  становится  совсем уж невыносимо, они уходят в прибежище,
предоставляемое смертью, куда ни один мучитель не может за ними
проникнуть.
     Кей  непрерывно  и  монотонно  сыпал  ругательствами;  его
голубые  глаза пылали такой яростью, какой я никогда не видел в
них раньше.
     - Чтоб их души горели в аду!  Клянусь  Христом!  Если  бы
этот человек был здесь, я оскопил бы его голыми руками, а потом
живьем вырвал бы у него сердце!
     -  Думаю,  оскопить  пришлось бы немалое количество - и,
возможно, тебе понадобилась бы помощь, - сказал за самой  моей
спиной  голос Бедуира, спокойный и холодный, как глубокая вода,
по сравнению с жаркой яростью другого голоса.
     Один из Товарищей посмотрел на меня.
     - Что нам с ней делать, сир?
     Я был в нерешительности. Если бы она была одной из нас, ее
можно было бы опустить в ту же самую общую могилу, что и  наших
погибших.  Но  она  принадлежала  к  Древней  Расе,  к  Темному
Народцу. В жилах многих наших разведчиков и  лагерной  прислуги
текла  какая-то  часть  этой  крови  и иногда мне казалось, что
небольшие ее  следы  присутствовали  даже  в  Королевском  доме
Арфона,  потому  что Амброзий, хоть и более высокий ростом, был
таким же узкокостым и смуглым, как Колдовской народец), и  наши
люди  достаточно  спокойно  жили  рядом  с ними, особенно после
гибели Айрака; хотя я много раз видел,  как  кто-либо  из  моих
Товарищей  делал  знак Рогов, прежде чем взять пищу из одного с
ними блюда. Но я знал, что если я прикажу положить тело девушки
вместе  с   нашими   павшими,   среди   моих   людей   начнется
недовольство,  потому  что  они  будут  опасаться, что близость
покойницы  из  Колдовского  племени  сможет  каким-то   образом
причинить вред нашим мертвецам.
     - Выройте ей отдельную могилу где-нибудь среди кустов, -
приказал я.
     За    моей    спиной   послышалось   внезапное   движение,
многоголосый неодобрительный ропот, и я,  рывком  повернувшись,
увидел  позади  себя  целую  толпу; люди заглядывали друг другу
через плечо, чтобы увидеть маленькое поруганное тело, лежащее в
свете факела. Один из погонщиков мулов протолкался ко мне,  или
же  его  вытолкнули  вперед  те,  кто  стоял  за  ним;  это был
невысокий,  смуглый,  волосатый  человечек  с  острыми,  как  у
олененка, ушами.
     - Милорд Артос, тут есть другое мнение.
     - Что ж, говори.
     Он  стоял,  широко расставив ноги и пристально глядя мне в
лицо, упрямый, как один из его мулов.
     - Милорд Артос, я кое-что знаю об этих вещах, потому  что
моя  бабка  была  родом из Полых Холмов. Они не привыкли лежать
одни, мои сородичи - сородичи моей бабки. Если ты положишь  ее
так,  как  приказал,  она  почувствует себя одинокой, и в своем
одиночестве она может вернуться. Женщины, которые  умерли  так,
как  она,  и  без  того не склонны лежать спокойно; и она будет
гневаться не только на тех, кто ее  убил,  но  и  на  нас,  кто
отшвырнул  ее  прочь.  Но если ты похоронишь ее здесь, в центре
лагеря, она будет спокойна,  чувствуя  идущую  вокруг  жизнь  и
тепло  кухонных  костров  над  своей  могилой.  Ее  гнев  будет
направлен только на тех, кто ее убил, и она принесет нам  удачу
и поможет удержать Крепость Трех Холмов.
     Юный Брис, сын Брэдмана, яростно запротестовал:
     -  Милорд,  не  слушай  его, он хочет дать ей возможность
разгуливать прямо посреди лагеря!
     А кто-то добавил свое слово:
     - Я не желаю спать по ночам с этим под подушкой!
     И  этот  припев  был  подхвачен  остальными,  а  маленький
погонщик  стоял  на  своем,  продолжая  глядеть  мне  в лицо, и
вытолкнувшие его вперед люди о чем-то шептались за его спиной.
     Низкий, ворчливый голос Кея требовательно спросил:
     -  Неужели  ты  собираешься  послушать  кучку  погонщиков
мулов, а не своих Товарищей?
     -  Погонщики  мулов  нам еще понадобятся, - ответил я. А
потом внезапно мне в голову пришел ответ -  не  идеальный,  но
лучший из тех, что я мог придумать.
     Всего  в  нескольких  шагах  от того места, где мы стояли,
была широкая и глубокая яма, возможно,  некогда  дополнительное
зернохранилище,  потому что на ее боковых стенках и на когда-то
закрывавших ее бревнах все еще висели  обрывки  шкур,  которыми
она  была  выстлана. Ее невозможно было использовать снова, и я
приказал сбросить в нее мертвых лошадей и засыпать  ее  на  эту
ночь  всем,  что попадется под руку, - комьями глины, мусором,
кусками старой кровли. Это было легче, чем оттаскивать туши  за
крепостные  стены  и  на достаточное расстояние от лагеря. Пока
что ни у кого не  было  времени  выполнить  этот  приказ,  хотя
первую  из  туш  уже подтащили, и она лежала наготове; и лошади
были созданиями  Солнца,  некогда  священными  среди  Солнечных
людей, а девять всегда было числом Силы.
     -  Положите  ее  в  старую зерновую яму до того, как туда
сбросят лошадей, - сказал я. - Трижды три лошади над ее телом
должны будут уберечь нас  и  не  закроют  от  нее  тепло  наших
кухонных костров.
     И,  прежде  чем  кто-либо успел возразить, приказал, чтобы
мне принесли пару багажных веревок, потому что мне не  хотелось
швырять  ее  в  могилу  как попало, словно дохлую кошку на кучу
мусора; и пока кто-то пошел выполнять мой приказ,  а  остальные
стояли  вокруг  -  думаю,  не  многие, даже из ее собственного
племени, горели желанием прикоснуться к ней - я  сбросил  свой
старый,  выцветший  плащ,  расстелил  его на земле и перенес на
него  бедное  изувеченное  тело.  Она  весила  не  больше,  чем
ребенок,  и  в  ней еще немного сохранилась гибкость жизни, так
что я смог положить ее пристойно, а не в той скрюченной позе, в
которой мы ее нашли. Бедуир опустился рядом со мной на  колени,
помогая мне потуже стянуть темные складки.
     -  Закрой  ей  лицо,  - сказал он, а потом добавил: - Я
отнесу ее.
     Но мне казалось, что каким-то образом я был  в  ответе  за
нее.  Я  покачал  головой  и  поднялся  на ноги, держа на руках
маленькое, туго спеленутое тело, а потом вышел  с  ней  наружу,
туда,  где  зиял  в свете факелов темный провал зерновой ямы. К
этому времени вокруг столпилась половина лагеря, но я не слышал
никаких звуков, кроме негромкого бормотания, раздававшегося  то
тут,  то там, когда люди смотрели друг на друга или на мою ношу
и делали знак Рогов. В конце  концов,  веревки  нам  так  и  не
понадобились,  потому  что  Голт  и  Левин, превратив все это в
шутку - но в мягкую шутку - спрыгнули в яму, и один  из  них,
стоя   на  плечах  у  другого  (они  очень  любили  дурачиться,
изображая пару акробатов), взял у меня девушку и,  соскочив  со
спины  своего  пригнувшегося  товарища,  ласково  положил ее на
грубую землю. Мы накидали  в  яму  свежего  папоротника,  чтобы
прикрыть  тело,  и  двое  друзей  осторожно  закрепили над ними
спущенные сверху балки, чтобы основной  вес  лошадей  давил  на
них,  а  не  на  нее.  Потом  Левин снова вскарабкался на плечи
своего друга, ухватился за край ямы, вылез наружу,  не  обращая
внимания  на  протянутые  на  помощь  руки, и повернулся, чтобы
вытащить за собой и Голта. Но яма была  слишком  глубокой.  Они
едва  могли  коснуться друг друга кончиками пальцев, но им было
никак не схватиться за руки. Какое-то мгновение  я  видел,  как
они  посмеиваясь  смотрят  друг на друга - один вверх, из ямы,
которая стала могилой, другой вниз, в яму, - и тянутся друг  к
другу  руками.  Потом  кто-то  сбросил  Голту  конец завязанной
узлами веревки, и юноша  достаточно  легко  выбрался  наружу  и
вскоре, чуть запыхавшись, снова стоял среди нас.
     Все  было  закончено, и большинство усталых после сражения
людей начали понемногу расходиться, а те, что остались, снимали
сбрую с мертвых лошадей,  прежде  чем  сбросить  их  в  яму.  Я
повернулся и пошел проверить, весь ли обоз благополучно вошел в
крепость,  и  посмотреть,  в каком состоянии находятся колодцы.
Все было так, как я и ожидал; они были  завалены.  В  одном  из
них,  очень  глубоко,  была  вода,  которой,  во всяком случае,
должно  было  хватить   для   раненых;   остальным   предстояло
обходиться  без нее до тех пор, пока утром лошадей не поведут к
реке на водопой.
     Утро к этому времени было не так уж далеко, и старый  форт
из  красного  песчаника  понемногу окутывался тишиной; в каждом
углу темнели привалившиеся к стене фигуры спящих людей, которые
шевелились и ругались, не двигаясь с  места,  когда  кто-нибудь
спотыкался  об  их  ноги;  и  когда  я снова прошел мимо старой
зерновой  ямы,  ветер  уже  затихал,  вздыхая  иногда   мягкими
трепетными  порывами,  между  которыми царило долгое изнуренное
молчание. Последнюю  лошадь  уже  сбросили  вниз,  и  яма  была
прикрыта комьями глины и полуобуглившимися кусками кровли - до
утра, когда ее можно будет засыпать как следует. Подходя к ней,
я  увидел,  что  Бедуир опередил меня. Думаю, он приостановился
там, проходя мимо по каким-нибудь своим делам. Он держал в руке
свою маленькую арфу, но я услышал ее звук всего за мгновение до
того, как увидел его  самого.  Он  играл  очень  тихо  -  едва
слышные   ноты,   разделенные   долгими   промежутками,   -  а
прерывистый ветерок дул в другую сторону.  Бедуир  повернул  ко
мне  голову  (но я не мог видеть его лица, потому что ближайший
сторожевой костер уже угасал) и продолжал играть:  нота,  потом
пауза,  словно  он  прислушивался  к следующей ноте, прежде чем
взять ее, и потом другая нота,  промелькнувшая  так  далеко  от
первой,  что  их невозможно было удержать в голове в виде какой
бы то  ни  было  мелодии,  а  только  как  одиночные  мгновения
надрывающей  сердце  красоты,  нанизанные  на эту долгую темную
тишину умирающего ветра.
     - Что это? - спросил я, когда мне показалось, что  ветер
и  темнота  навеки сомкнулись над последней нотой, - и выругал
себя за то, что нарушил кольцо совершенства.
     Он дернул ногтем большого пальца еще одну струну.
     - А на что это похоже?
     - На плач - но не думаю, что по лошадям.
     - Нет. Плач по лошадям я сложу в другой  раз;  прекрасный
плач,  со  словами на музыку арфы, быстрый и сияющий, как ветер
под солнцем, плач по Девяти Коням Артоса, и люди будут петь его
вокруг сторожевых костров еще тысячу лет. А это просто скромный
плач  по  скромному  поводу,  по  маленькой  цветущей  терновой
веточке,  раздавленной  под  ногами;  и видишь, - он извлек из
арфы последнюю, прожурчавшую сверху вниз струйку из трех нот  и
потянулся к висящему на плече чехлу, - он окончен.
     И  в  этот самый момент я скорее почувствовал, чем увидел,
как его взгляд скользнул мимо меня. У него перехватило  дыхание
- короткий, немедленно подавленный судорожный вдох.

     -  Оглянись,  брат Артос. Неужели девяти лошадей было все
же недостаточно?
     Но я уже рывком повернулся назад. Огонь, как это бывает  с
угасающим костром, взметнулся вверх, словно в приветствии; и на
границе  света  и  тени  кто-то  шевельнулся,  а потом выступил
вперед, в яркое золотистое сияние  пламени;  девушка,  женщина,
хотя ростом она была не выше, чем четырнадцатилетняя девочка, с
прямыми  темными  волосами,  свободно  спадающими  вдоль узкого
лица, и огромными, длинными и слегка раскосыми глазами. Она  не
была обнаженной, как та, другая, но завернутой в кусок какой-то
темной  материи  (в  сине-зеленую  клетку,  как  оказалось  при
дневном свете, но в свете костра она выглядела  почти  черной),
наброшенный  на одно плечо и подхваченный ремешком на талии. Ее
сопровождали семеро юношей, не намного выше нее ростом и  таких
же   смуглых  и  узких  в  кости,  как  она,  одетых  только  в
прикрывающие  бедра  кильты  из  того  же  темного   клетчатого
материала, что и у нее, или из шкуры выдры или дикой кошки; и у
каждого  было  с собой легкое копье и маленький лук и колчан со
стрелами. В первое мгновение после того, как на них  упал  свет
костра,  они  представляли  собой  странную,  трудно забываемую
картину, и у стоящих  вокруг  меня  людей  вырвался  судорожный
вздох.  Кей  начал вполголоса молиться. Но, как ни странно, мне
даже не пришло в голову, чт