мгновений  взорвалось  ревущим
кровавым хаосом. Саксы пытались принять наконечники наших копий
на свои щиты из воловьей кожи, чтобы  остановить  их  и  отжать
вниз,  где  они  не  могли  причинить вреда, и в первые моменты
столкновения им это удалось, и наш центр, несмотря на свой вес,
был оттеснен назад уже одной яростью этой атаки. Потом Товарищи
собрались с силами и вновь устремились вперед;  теперь  в  дело
пошли  мечи,  и  сквозь гвалт и лязг оружия я услышал бычий рев
Кея, что-то кричащего своим  людям;  а  вдоль  центра  качались
взад-вперед  два  ряда  сплетенных человеческих тел, словно два
диких  зверя,  пытающихся  вцепиться  друг  другу  в  горло.  Я
чувствовал,  что  эскадрон  за  моей спиной и по обе стороны от
меня напрягся, точно бегун за мгновение до того, как  опустится
белый шарф; но это был мой единственный резерв, и я не мог себе
позволить бросить его в бой слишком рано.
     Товарищи  держались  превосходно. Непривычные к сражению в
пешем строю, они тем не менее упорно отстаивали захваченные ими
позиции, несмотря на всю ярость обрушившегося на  них  натиска.
Один  раз  они  даже  снова  продвинулись  вперед,  но затем им
пришлось опять замедлить наступление и застыть в неподвижности.
В течение  долгих,  будто  растянувшихся  в  саднящую  вечность
мгновений  два  центра  пытались смять друг друга, так что даже
сквозь кипение битвы  я  словно  слышал  судорожное  дыхание  и
биение разрывающихся сердец. Люди, упавшие с обеих сторон стены
щитов6  путались  под  ногами  у  живых, потому что застывшая в
долгом смертоносном объятии человеческая  масса  напрягалась  и
раскачивалась  взад-вперед,  уступая и выигрывая не больше, чем
один шаг. Одному Богу было известно, сколько  могла  продлиться
эта  ужасная  схватка,  лишая  нас  людей  и  не принося ничего
взамен; и я понял, что пришло время  ввести  в  бой  резерв.  Я
поднял  руку,  давая знак стоящему рядом трубачу, и он поднес к
губам висящий на перевязи зубровый рог  и  протрубил  атаку  -
чистый  и  высокий  звук, пронесшийся над похожим на шум прибоя
гомоном битвы. Это был сигнал не  только  для  нас,  но  и  для
стоящей на дальних флангах легкой конницы, и когда мы рванулись
вперед, я почувствовал, что в общий гвалт вливается новый звук:
быстрый перестук конских копыт, несущихся с обоих флангов.
     Слившиеся  в  схватке  ряды расступились, чтобы пропустить
эскадрон конницы. Мы выстроились  тупым  клином  и,  как  клин,
врубились  в  неприятельскую  массу,  выкрикивая древний боевой
клич: "Ир  Виддфа!  Ир  Виддфа!".  Прикрывая  щитами  опущенные
подбородки,  расходясь  серым  кольчужным  углом  позади  Алого
Дракона, мы все глубже и глубже врезались в ряды саксов, и в то
же самое время - хотя тогда мне было некогда об этом думать -
легкие конные отряды налетали на варваров с флангов и  с  тыла,
загоняя их на наш клин. Лучники и метальщики дротиков, отбросив
свое  ставшее  бесполезным  оружие,  выхватили мечи и атаковали
неприятеля с обоих флангов. Мы  гнали  Волков  друг  на  друга,
зажимая  их  так  плотно,  что  щит одного мешал мечу другого и
мертвые сковывали движения живых; и все  их  доблестные  усилия
проложить   себе  путь  только  подгоняли  их  ближе  к  нашему
железному клину.
     Даже сейчас я не уверен в том,  как  закончился  бы  день,
если  бы  неприятельское  войско  было единым, а не состояло из
четырех  частей  -  каждая  со  своими  собственными  методами
ведения    боя,    плохо   представляющая   себе,   что   такое
взаимодействие, - не имеющих между собой ничего общего,  кроме
храбрости  и  свирепости.  А  так  их  масса, по мере того, как
редели ее ряды, совершенно неожиданно начала колебаться в своем
продвижении,  и  наконец  настал  момент,  когда  после  одного
невероятного   усилия,   после  медленного,  долгого,  упорного
натиска мы словно поднялись, нахлынули и  поглотили  их.  После
этого   варвары,   расколотые   нашим   клином   почти  надвое,
ошеломленные и разбитые наголову, дрогнули, подались  назад,  и
начали  стремительное отступление, топча под ногами собственных
убитых и раненых и сами, в свою очередь,  падая  под  маленькие
неподкованные копыта наших пони.
     Мы  рванулись  следом,  зарубая  их  на бегу. Среди саксов
только знать носила  кольчуги,  а  у  простых  воинов  не  было
никаких  доспехов,  кроме  кожаных  курток, и то если им везло;
скотты, опять же не считая  знати,  были  защищены  не  намного
лучше,  а пикты, от военачальников до простых воинов, бросились
в бой обнаженными, в  одних  кожаных  набедренных  повязках.  И
однако,  некоторые  из  них не пытались бежать, а встречали нас
лицом  к  лицу  или  же  отступали  шаг  за  шагом,   продолжая
отбиваться, и падали убитыми, по-прежнему слишком гордые, чтобы
сложить  оружие.  Бугристая  земля  среди  кустов  была покрыта
растоптанными телами, и  по  мере  того,  как  мы  продвигались
вперед,  я  начал  замечать,  что  рядом  со  мной, помимо моих
Товарищей, бегут и другие: маленькие тени, скользящие понизу от
одного дерева к другому. Что-то тоненько, как комар, прозвенело
мимо моего уха, и бегущий впереди сакс,  сделав  еще  несколько
шагов с подрагивающей между лопаток маленькой темной стрелой -
не  длиннее  тех, которыми бьют птиц, - упал и остался лежать,
извиваясь в судорогах. Легкая конница брала  теперь  погоню  на
себя,  и  я  отозвал Товарищей, как отзывают собак после охоты;
большинство из них не могли меня услышать, а я  не  осмеливался
использовать  рог, чтобы протрубить отступление, потому что это
было  бы  сигналом  и  для  остальных;   но   мало-помалу   они
обнаруживали,  что  погоня  перешла  в  другие  руки, и один за
другим  останавливались,  отдуваясь  в  своем  тяжелом   боевом
снаряжении  и  вытирая  окровавленные  клинки  пучками  длинной
травы,  а  потом  подходили  ко  мне,   снова   разбираясь   по
эскадронам.
     Звуки  погони  затихали  вдали;  а  с  севера  по-прежнему
налетал  ветер  и  слабый  холодный  дождь,   порывы   которого
обрушивались  на наши ссутуленные плечи, когда мы брели назад к
нашим позициям и к расположенному за ними вчерашнему лагерю.
     - Посмотри  туда,  -  сказал  Бедуир,  который  внезапно
возник рядом со мной. - И туда...
     Он  вытянул  руку.  И  там, среди мертвых, лежал человек с
маленькой темной стрелой в спине; а потом еще один, и еще...
     - Старейшая сказала, что они - гадюка, которая жалит  во
тьме,  -  отозвался  я.  - Похоже, погоня осталась в надежных
руках.
     Мне думается, что это была самая жестокая битва  из  всех,
что  я  провел  до  сих  пор. И она досталась нам очень дорого,
потому что наши боевые позиции были  отмечены  теперь  неровной
линией тел, которые местами лежали грудами по два-три в высоту.
В тот день, не считая людей из вспомогательных отрядов, погибло
более  пятидесяти Товарищей, и среди них был задорный маленький
Фульвий, унесший с  собой  частицу  моего  детства;  и  Феркос,
который последовал за мной из Арфона в первую весну Братства. Я
взглянул  вверх,  на  слабое сияние, которое пробивалось сквозь
несущиеся над головой обрывки облаков, и увидел, что прошло  не
так уж много времени после полудня.
     Солнце   все   еще   стояло   над  западными  болотами,  и
утомительная работа, которая всегда следует за битвой,  еще  не
была  закончена, и мы с Кеем и Гуалькмаем наслаждались коротким
отдыхом возле одного из сторожевых костров, пока стайка  одетых
в  лохмотья женщин, обычно сопровождающих наше войско, готовила
какую-то еду, когда в подлеске послышался треск и хруст  веток,
словно  в нашу сторону направлялось какое-то огромное животное,
и я, быстро обернувшись на звук, увидел, что в  круг  света  от
огня  влетел  или,  скорее,  был  вытолкнут  какой-то  человек.
Высокий, обнаженный,  -  покрытый  пиктскими  боевыми  узорами
человек  с  гривой  рыжеватых  волос  и  рыжеватыми глазами под
насупленными бровями, который споткнулся и  чуть  не  упал,  но
восстановил равновесие и снова гордо выпрямился. Я заметил, что
из  раны  на  его  левом  колене  сочится  кровь; его руки были
закручены за спину, и его окружала кучка  маленьких  темнокожих
воинов.  Когда  я  увидел, как он стоит среди них, мне внезапно
пришла  в  голову  мысль  о  каком-то  гордом,   диком   звере,
затравленном   сворой  маленьких  темных  собачек,  вот  только
никакие  собаки  не  были   такими   молчаливыми   или   такими
смертоносными, как те, что толпились вокруг него.
     -  Милорд  Артос,  - сказал один из них, и я увидел, что
это Друим Дху, - мы привели тебе Гуиля,  который  был  острием
копья  для  твоих  врагов.  Вот  его  меч, - и он наклонился и
положил клинок к моим ногам.
     Человек, которого они  держали,  был  крайне  измучен,  он
дышал  тяжело,  как  долго  и быстро бежавший зверь; и когда он
поднял голову, чтобы ответить мне взглядом на взгляд и откинуть
назад рыжеватые волосы, которые ему нечем было убрать из  глаз,
на его лбу блеснул пот.
     - Это правда? - спросил я.
     - Я Гуиль, сын Кау, - он ответил на латыни, которая была
лишь немногим хуже моей собственной. - А ты, я знаю, тот, кого
называют  Артос  Медведь, и я нахожусь в твоей власти. Это все,
что нам с тобой следует знать. Теперь убей меня  и  покончим  с
этим.
     Я  ответил  не  сразу.  Стоящий передо мной человек не был
одним из Великих, как Хенгест; но он был из тех, за кем следуют
другие; я сам такой, и я узнал подобного себе. Он  был  слишком
опасен,  чтобы  отпускать его на свободу, потому что, если бы я
сделал это, люди стали бы снова собираться к нему. У меня  было
три  выхода.  Я  мог  приказать  отрубить  ему  правую  руку  и
отпустить его.  Никто  из  его  племени  не  последовал  бы  за
вождем-калекой;  по их понятиям это означало бы самим накликать
на себя беду. Я мог отослать его на  юг,  к  Амброзию,  надежно
заковав  его  в  цепи,  как  дикого зверя, предназначенного для
арены; или я мог убить его прямо сейчас...
     - Почему ты сделал  это?  -  спросил  я,  и  мой  вопрос
прозвучал глупо для меня самого.
     - Взбунтовался против моих законных господ и повелителей?
- он  посмотрел  на  меня,  и даже при этом отчаянии и крайнем
изнеможении в его  глазах  промелькнул  смех.  -  Может  быть,
потому,  что, подобно тебе, я хотел быть свободным, но для меня
свобода - это нечто другое.
     Вокруг  нас  начали  собираться   люди,   которые   хотели
посмотреть,  что  происходит;  его имя передавалось от одного к
другому, но он не  удостоил  их  даже  взглядом;  его  свирепые
рыжеватые  глаза  не  отрывались от моего лица, словно он знал,
что оно будет последним, что он увидит.
     - Убей меня  теперь,  -  повторил  он,  и  его  тон  был
приказом. - Но ударь спереди; я никогда еще не принимал раны в
спину,  а  человеку  даже  в  смерти  свойственно  тешить  свое
самолюбие. И еще прикажи сначала развязать мне руки.
     - Умереть со связанными  руками  не  может  ранить  ничье
самолюбие,  - ответил я. Потом я иногда спрашивал себя, был ли
я прав, но тогда я не мог рисковать. Я подал едва заметный знак
Кею, и  он,  вытащив  меч,  шагнул  вперед  и  встал  сбоку  от
пленника.  Гуиль,  сын  Кау, слегка усмехнулся, принимая удар с
открытыми глазами. Я увидел, какой  белой  была  его  кожа  под
синим  боевым  узором в том месте у ключицы, где на крепкой шее
кончался загар; белой, как очищенный лесной орех, - пока ее не
залила алая кровь. Удар  был  быстрым,  и  он  сделал  его  еще
быстрее, нагнувшись ему навстречу.
     Это  был  единственный  раз,  когда мне пришлось поступить
так.

     Потом мы разрезали веревки, стягивавшие ему руки, и позже,
когда наши собственные убитые уже лежали в земле, мы похоронили
его с честью, в глубокой могиле, чтобы уберечь тело от  волков,
и  положили  рядом  с  ним меч. Вот только мы не стали насыпать
курган или каменную пирамиду, чтобы его могила не стала  местом
сбора.  И  когда  мы  с  Кеем  повернулись  от  темного участка
свежевскопанного лиственного перегноя, ветер уже начал стихать,
а дождь стал теплым и монотонным - то, что народ Хлебного Края
называет растящим дождем.
     - Сердце говорит мне, что нам не  придется  больше  вести
решающую  битву среди этих холмов, - проговорил Кей. - У тебя
довольно тяжелая рука.
     - В Каледонии больше волков, чем сдохло сегодня.
     - Это так. Но  я  думаю,  что  они  не  осмелятся  больше
встретиться  с  Медведем как войско, в открытом бою. С этих пор
тебе лучше остерегаться засады за отрогом холма и ножа в спину,
Артос, друг мой.

     Глава пятнадцатая. Костры Середины Лета

     Кей   оказался   прав.   Больше   не   было   собирающихся
неприятельских войск, не было решающих сражений в низинах среди
холмов.  Вместо этого начался другой род войны, война набегов и
ответных набегов;  изрезанный  на  куски  патруль,  попавший  в
засаду  в  горном  тумане;  сожженная  в  ответ деревня; ручей,
отравленный сброшенными в  него  мертвыми  телами...  Это  было
более утомительно, чем любая кампания открытых боевых действий.
Прежде  всего,  это  никогда  не  прекращалось  полностью, даже
зимой, так что нам некогда было усесться поудобнее, вздохнуть и
расслабить пояс с мечом. В то  первое  лето  и  осень  я  всеми
имеющимися  у  меня  средствами старался укрепить свой контроль
над огромным  куполом  лежащих  в  низине  холмов  -  основной
преградой   между   диким  севером  и  остальной  Британией  -
завязывая, где мог, дружбу с соседними бриттскими  князьками  и
нагоняя  страху  на  тех, кто в этом нуждался. В скором времени
мне предстояло продолжить начатое в Сит Койт Каледоне и изгнать
Морских Волков из последних прибрежных  поселений,  как  я  уже
сделал в окрестностях Линдума. Но прежде нужно было обезопасить
холмы  в низине. И мы несли огонь, и карающий меч, и ужас перед
тяжелой конницей, которую они никогда не знали раньше; несли их
в замки, и деревни, и старые горные форты с торфяными  стенами,
на запад и на север, до самого сердца страны пиктов.
     Примерно  через  месяц  после  Сит  Койт  Каледона  до нас
добрался обоз с припасами из Корстопитума, привезший -  помимо
зерна и пучков стрел, наконечников копий и сала, а также тряпок
для  перевязки, уложенных в большие, закрытые кожаными крышками
корзины - деньги (меньше, чем было обещано),  чтобы  заплатить
нашим  людям.  А  всего несколько дней спустя в Кастра Кунетиум
прибыл провиант из Дэвы,  и  с  ним  очередная  партия  молодых
лошадей,  которую  Кей,  к  тому времени принявший командование
сторожевым постом, тут же переслал мне. Вместе с обозами пришли
и первые новости из  внешнего  мира,  которые  мы  получили  за
полгода.  Новости  для  меня содержались в длинном сообщении от
Амброзия. Оиск и мальчишка Сердик, бежавшие из Эбуракума, снова
появились на территории кантиев.  Саксы,  возглавляемые  Аэлле,
захватили Регнум и разграбили Андериду, перебив весь британский
гарнизон до последнего человека, но Амброзию удалось загнать их
на  узкую  береговую  полосу  под Южными Меловыми Утесами, хотя
пока что он еще не смог выкурить  их  с  их  новых  позиций  на
холмах.  Узнать  такое  было  не  особенно  приятно, но все это
показалось мне странно далеким.
     Для Флавиана тоже были новости, но его  новости  пришли  с
обозом  из  Дэвы.  Прежде  чем разорвать нитку, скрепляющую две
половинки таблички, он удалился вместе с письмом в тихий уголок
лагеря; а потом, когда я осматривал новых лошадей,  подошел  ко
мне, все еще держа его в руке.
     -  Артос...  сир...,  - он почти заикался от нетерпения,
исполненный  какого-то  торжественного  восторга.  -  Это   от
Телери. У нее ребенок!
     Но я понял это, как только увидел его глупое лицо.
     Я  сказал  все,  что  полагалось, и спросил, потому что он
явно ждал этого:
     - Это мальчик - или девочка?
     - Мальчик, - ответил он. - Сын.
     - Тогда мы  обмоем  его  рождение  в  его  отсутствие  -
вечером, когда дневная работа будет закончена.
     Я  положил  руку  ему  на плечо, поздравляя его. Но только
богам известно, как я завидовал ему.

     x x x

     Наступившая  осень  застала  нас  на  хорошо   укрепленных
позициях  и  с плодотворно проведенным летом за плечами. Прошла
зима, и  снова  заросли  ольхи  у  конского  водопоя  вспыхнули
заревом от поднимающегося сока. После Сит Койт Каледона я почти
не  общался  с  Темным Народцем; они время от времени приносили
нам новости, а мы взамен давали им сколько могли зерна из наших
зимних запасов. И это было все. Но я всегда знал, что стоит мне
только повесить гирлянду на Повелителя Ольховых Зарослей, и еще
до наступления ночи Друим Дху или один из его братьев придет  в
форт; и это знание было приятным.
     Этой  весной  я  получил  еще один залог дружбы от Темного
Народца, потому что в  жесткой  траве,  покрывающей  теперь  то
место,  где  под  нашими девятью боевыми конями лежала девушка,
выросло небольшое растеньице с серебристыми листьями и  хрупким
белым цветком. Должно быть, когда я жег полученные от Старейшей
сухие травы, чтобы успокоить дух девушки, из них выпало семечко
и  пролежало, не всходя, целый год. Я больше нигде и никогда не
видел таких цветков.

     На  вторую   весну,   оставив   Кея   теперь   командовать
Тримонтиумом  и  послав Бедуира в набег на поселения Восточного
побережья, я взял с собой своего оруженосца Эмлодда,  Флавиана,
Голта  и еще несколько человек, не больше, чем потребовалось бы
для охоты, и  отправился  далеко  на  юго-запад,  к  охотничьим
тропам Дамнонии. Я чувствовал себя до боли как дома в этом краю
вересковых  равнин  и маленьких сверкающих озер, куда доносился
шум  западного  моря;  потому   что   живущие   здесь   племена
происходили  из  того  же  самого  корня,  что и мои сородичи в
королевстве Кадора. Однако я приехал в эти западные пустоши  не
для  того,  чтобы наслаждаться горькой сладостью тоски по дому,
но чтобы продолжить свои попытки объединить верные нам  племена
и привести их под Алого Дракона.
     Маглаун,  один  из  величайших  клановых  вождей, оказался
также одним из самых ненадежных людей, с  какими  только  можно
было иметь дело. Он отнюдь не был настроен враждебно, а просто,
как одно время казалось, решил не давать мне возможности вообще
поговорить  о  том  деле, которое привело меня в его замок; и я
знал, что его, как  шарахающуюся  лошадь,  бесполезно,  и  даже
хуже, чем бесполезно, силой тащить к тому, что его пугает.
     В  первый  и  второй день из тех трех, что я решил на него
потратить, мы до самого вечера охотились, а  по  ночам  слушали
песни   в   его   пиршественном   зале  с  высоким  потолком  и
раскрашенными бревенчатыми стенами, пока  три  его  чернобровых
сына и младшие из дружинников, собравшись вокруг нижнего очага,
устраивали  щенячью  возню,  или  играли  в кости, или пытались
спускать  своих  соколов   на   ласточек,   гнездящихся   среди
потолочных   балок;   и   у  меня  не  было  абсолютно  никакой
возможности поговорить с Маглауном наедине.
     А потом, на третий день, - это был канун Середины Лета -
он как будто передумал и был  готов  хотя  бы  к  разговору;  и
большую  часть  дня мы провели, шагая взад-вперед по маленькому
садику  под   стенами   замка,   где   рыбаки,   переругиваясь,
развешивали среди яблонь свои мокрые сети.
     У  Маглауна  была  на  меня обида, хотя он высказал мне ее
достаточно сдержанно и без всякой злобы.
     - С тех пор, как ты  разгромил  войско  Гуиля,  скоттские
банды вернулись к своим привычным набегам; уже в конце прошлого
лета  они  гнали  невольников  вдоль  побережья.  Ты оказал мне
плохую услугу, милорд Артос, и  если  я  помогу  тебе,  как  ты
настаиваешь,  людьми  и оружием, у меня просто останется меньше
сил для защиты своего собственного побережья.
     -  Значит,  ты  предпочел  бы,  чтобы  через  твои  земли
пронеслось  все  варварское  войско?  -  спросил я. - Это еще
может случиться, князь  Маг