она была священной, табу, - Старейшая.
     - Покажи Солнечному Господину одну из твоих стрел.
     Он поднял руку к колчану, висящему у  него  за  плечом,  и
вытащил  маленькую  стрелу, не длиннее тех, которыми бьют птиц.
Она лежала поперек его узкой  ладони  -  тростниковое  древко,
оперенное    перьями    дикой    утки,    с   наконечником   из
замечательнейшим образом  обработанного  голубого  кремня.  Это
была  красивая  вещица,  детская  игрушка,  как  и  его изящный
маленький лук; но в качестве боевого оружия  они  были  странно
жалкими.
     - Она хорошо сделана, не правда ли? - сказала Старейшая.
- И летит   как   птица.  Обращайся  с  ней  осторожнее  и  не
прикасайся к наконечнику. У  нее  только  один  недостаток:  ее
нельзя использовать для охоты - яд остается в добыче.
     - Яд?
     Я  взял  было крошечную стрелу, чтобы рассмотреть ее более
внимательно, но после этих слов осторожно и  торопливо  положил
ее обратно на ладонь ее хозяина.
     -  Одна царапина от этого наконечника - совсем маленькая
царапина - и ты умрешь через сто  ударов  сердца.  Поэтому  ее
можно использовать только против людей.
     -  Я  удивляюсь,  что с таким оружием под рукой вы еще не
изгнали Морских Волков со своих охотничьих троп.
     - Если бы у нас было  достаточно  такого  оружия,  то  ты
вполне  мог  бы  удивляться. Но растения, дающие этот яд, очень
редки, и их трудно найти, а их нужно три, чтобы  отравить  одну
стрелу. Тем не менее, у нас есть некоторый запас, и все, что мы
добавим  к  нему с этого дня, - твое, Солнечный Господин. Этот
яд становится лучше и крепче, когда его смешивают с черным ядом
ненависти; а мы, Люди Холмов, умеем ненавидеть.
     Владелец стрелы вложил ее обратно в колчан  так  небрежно,
словно  в ее наконечнике вовсе не таилась смерть, и, поднявшись
на ноги, вернулся в тень, где сидели его братья; и  я  услышал,
как  он  играет  с  молодой собакой, дразня ее и опрокидывая на
спину, как я делал с Кабалем, когда он был щенком.
     - Старейшая, я буду помнить о твоем обещании,  -  сказал
я,  -  потому  что,  думаю,  в  будущем  мне понадобятся люди,
умеющие ненавидеть и искусно охотиться.
     Я не сказал ни слова об отравленных стрелах.
     Она снова откинулась на своем табурете и уперлась руками в
колени, явно закончив с одним и переходя к другому.
     - Ах, я старею; и теряю ясность мысли оттого, что живу со
снами; и забываю то, что следовало бы сделать прежде  всего.  Я
должна дать тебе Темный Напиток и травы, которые нужно сжечь на
могиле  малышки над твоими девятью огромными Солнечными Конями,
- она посмотрела на девушку, которая,  не  раскачиваясь  и  не
причитая,  как  остальные,  сидела у очага. - Принеси их, Ита,
дочь  дочери;  и  принеси  также  Чашу,  потому  что  Солнечный
Господин  устал и, прежде чем вернуться к своему народу, должен
выпить за обещание, которое мы дали друг другу.
     Девушка Ита послушно поднялась на ноги,  а  у  меня  между
лопатками  внезапно  пробежал  холодок.  Как часто, когда я был
совсем  маленьким,  воспитавшая  меня   женщина   внушала   мне
предостережение:
     -  Если  ты  когда-либо - да упаси тебя от этого Владыка
Жизни - окажешься в Полых Холмах, никогда не прикасайся  ни  к
чему  из еды и питья. Пока ты будешь это помнить, они не смогут
заполучить тебя в свою власть, но достаточно одной чашки молока
или корки ячменного хлеба - и ты навечно  принадлежишь  им,  и
твоя собственная душа потеряна для тебя.

     Такие  вещи  все  матери  и  няньки  говорят всем детям; с
такими вещами вырастаешь.
     Я продолжал сидеть перед Старейшей, стараясь не сжимать  в
кулак лежащие на коленях ладони, - долго, очень долго; а потом
девушка  вернулась,  держа в одной руке черную глиняную флягу и
небольшой кожаный мешочек, а в другой - чашу из почерневшей от
времени кожи, отделанную по  ободу  бронзой  и  наполненную  до
краев каким-то напитком.
     Она  положила  мешочек  и  флягу  -  у  которой  не  было
основания, чтобы  ее  можно  было  поставить,  -  на  грязный,
покрытый папоротником пол у моего колена и протянула мне чашу.
     - Выпей, милорд Медведь, это сократит долгий путь назад.
     Я  медленно  взял чашу и сидел, глядя в ее слегка янтарную
глубину, оттягивая неизбежный момент... Старейшая сказала:
     - Выпей, в нем  нет  вреда.  Или  ты  боишься  заснуть  и
проснуться   на  голом  склоне  холма,  а  вернувшись  в  форт,
обнаружить, что он пуст, а твои братья по  копью  умерли  сотню
лет назад?
     И  охвативший меня холод словно усилился с воспоминанием о
другой женщине, которая когда-то  сказала  почти  те  же  самые
слова.  Я  выпил  тогда  -  все,  что  она  могла  мне дать; и
проснулся на своем холодном склоне,  и  хотя  я  находил  потом
радость в обществе моих товарищей, в солнечном тепле, в балансе
меча  и  в  послушных  мне  могучих  мускулах  лошади под моими
коленями, какая-то часть меня осталась на этом холодном  склоне
навеки.
     Но я знал, что если я не выпью, то навсегда потеряю дружбу
Маленького  Темного  Народца, не исполню того, что привело меня
сюда, и, возможно, приобрету врагов столь же смертоносных,  что
и маленькая отравленная стрела, так небрежно убранная в колчан.
Вполне возможно, я потеряю Британию.
     Я заставил свое сведенное лицо улыбнуться.
     -  Никто не боится выпить в доме друга - я пью за Темный
Народ и за Солнечный Народ.
     Я  встал  бы  на  ноги,  но  под  этой  крышей  я  не  мог
выпрямиться  в  полный  рост и откинуть назад голову. Поэтому я
выпил, стоя на коленях, осушил чашу до последней капли и вернул
ее в руки девушки. Напиток был прохладным,  и  в  нем  не  было
сладости  верескового  пива:  лесной  напиток,  и  в сердце его
прохлады таилось пламя. Я никогда  больше  не  пробовал  ничего
подобного.
     Потом я поднял флягу и мешочек с травами.
     -  Сожги  травы  на  закате  на месте успокоения малышки,
разбрызгай вокруг Темный Напиток, смешав его с пеплом, и с  ней
все  будет  хорошо,  -  сказала  Старейшая,  а  потом, когда я
пробормотал что-то  в  знак  прощания  и  повернулся  к  крутым
ступенькам  и дыре входа, добавила: - Постой. Дочь моей дочери
пойдет с тобой, чтобы проводить тебя назад в твой мир.
     На этот раз, думаю, мы двигались напрямик, потому  что  мы
вышли  из  долины  не  в  том  месте,  в  котором  вошли,  и не
переходили ручей, и три пика  Эйлдона  всю  дорогу  были  перед
нами; а расстояние не составило и четверти того, что мы покрыли
в  темноте.  Подойдя  к  подножию  крепостного холма, мы начали
подниматься  наверх.  Ветер  уже  успокоился,  и  среди  кустов
ракитника  плясали  в  теплых  лучах  солнца сверкающие облачка
мошкары. Как нам удалось избежать внимания часовых на стенах на
этот раз, я не знаю; разве что девушка Ита  была  со  мной,  и,
полагаю,  какая-то  часть окутывающего ее плаща теней закрывала
нас обоих. Знаю только, что в то время тишина наверху усиливала
мое беспокойство, пока неопределенные шорохи и лошадиное ржание
не помогли слегка развеять страх, который все еще дышал холодом
мне в спину. Мы  были  уже  почти  под  красными  песчаниковыми
стенами,  когда  Ита  свернула  в  сторону  с оленьей тропы и в
последний раз сказала:
     - Сюда - идем.
     Я следовал  за  ней  так  долго,  что  теперь  прошел,  не
спрашивая,  и этот небольшой путь. Она привела меня к небольшой
потаенной впадине среди кустов орешника, меньше чем в  половине
выстрела  из  лука от стены. Наверно, что-то в строении холма в
этом месте приглушало звуки, потому что я услышал какое  бы  то
ни  было  журчание  падающей воды только тогда, когда подошел к
источнику почти вплотную. И даже тогда  это  был  очень  слабый
звук,  странно  похожий  на  колокольчик.  Девушка спустилась в
крошечную лощинку и, нагнувшись, убрала в сторону плотную массу
листовика и куманики.
     - Смотри, - сказала она, и я увидел миниатюрную  струйку
воды,  которая  пробивалась  между  двух  камней  и  стекала  в
углубление размером с кавалерийский щит, а потом снова исчезала
под камнями и папоротником. Можно  было  пройти  на  расстоянии
собственного  роста  от  этого источника и так и не догадаться,
что он здесь.
     - Это замечательно,  -  сказал  я.  -  Если  бы  ты  не
показала  его  мне, он мог бы остаться скрытым до тех пор, пока
мы не начали бы вырубать кустарник.
     - Именно это я и имела в виду, - отозвалась она.  -  По
крайней  мере, это избавит вас от многих трудов, потому что вам
не придется таскать воду в гору от ручья. Вода здесь хорошая  и
свежая...   Когда   тебе   понадобятся   мои  сородичи,  повесь
соломенную гирлянду на ветку  большой  ольхи,  что  растет  над
запрудой для водопоя, и кто-нибудь придет.
     Я  стоял  на  коленях у воды, бросая себе в лицо ее свежую
прохладу; и я спросил:
     - А я могу быть уверен, что это то самое  дерево?  Откуда
ты знаешь, где мы будем поить лошадей?
     -  Есть одно место, которое явно лучше всех остальных, -
там, где ручей спускается вниз и сливается с рекой, почти сразу
над бродом. Мы поим там наш скот, когда перегоняем его с одного
пастбища на другое. Ты узнаешь и это место, и дерево.
     Она говорила совсем рядом  за  моей  спиной,  но  когда  я
обернулся,  собираясь  задать ей еще какой-то вопрос, ее там не
было.  И  лишь  -  несколько  мгновений   спустя   -   что-то
промелькнуло  на  склоне холма ниже того места, где я стоял, но
это мог быть какой-то дикий  зверь,  пробегающий  среди  кустов
орешника.
     я встал на ноги, повернулся к калитке, которая виднелась в
стене форта у меня над головой, и начал подниматься.
     В  растрескавшемся  дверном  проеме  разрушенной  караулки
прижился росток бузины. Прошлой ночью я заметил его, как обычно
замечаешь  всякие  незначительные  мелочи;  и  теперь,  пока  я
поднимался  к  калитке, меня на какой-то миг охватило леденящее
предчувствие, что я не  найду  там  ничего,  кроме  изъеденного
временем пня, и что знакомые звуки лагеря исходят от людей, чьи
лица мне незнакомы.
     Но  росток  был  таким же, как и прошлой ночью, и внезапно
меня со всех сторон окружили дозорные,  и  раздались  крики,  и
кто-то  прибежал,  примчался,  как  мальчишка, по проходу между
разрушенными бараками, и я увидел, что это Бедуир, а за ним  -
Малек  и  юный  Эмлодд.  Последний холодок страха, пробегавший,
словно слабый ветерок, у  меня  между  лопатками,  растаял  без
следа,  так что ко мне пробилось тепло солнца, и в тот же самый
миг на  меня  навалилась  такая  усталость,  что  я  едва  смог
доковылять к ним навстречу.
     -  Все  в  порядке?  С тобой все в порядке? - спрашивали
они.
     - Все в порядке, - успокоил я их. - Я думаю, что все  в
полном порядке. Я получил то, за чем ходил.
     - Иди поешь, - сказали они.
     Ноя покачал головой, одурманенно смеясь.
     -  Все, что мне нужно, - это место, где можно выспаться;
уголок, в который можно заползти и где никто  не  споткнется  о
мои ноги.

     Глава четырнадцатая. Сит Койт Каледон

     Погода,  возможно,  позволила бы нам продолжать кампанию в
течение еще двух  месяцев,  но  я,  посоветовавшись  с  Кеем  и
Бедуиром  и  остальными  командирами  и  капитанами,  решил  не
распылять в конце лета свои силы в напрасной  попытке  окружить
разбитое    и    разбежавшееся   войско   Гуиля.   Лучше   было
сосредоточиться на том, чтобы устроить  здесь,  в  Тримонтиуме,
хорошо защищенные зимние квартиры; превратить Кастра Кунетиум в
надежный  сторожевой  пост,  пока на нас не опустилась зима и у
посланного туда гарнизона еще было  время  там  закрепиться;  и
наладить   постоянное  патрулирование  соединяющей  оба  города
дороги.
     Первое, что нужно было сделать, - это снова поговорить  с
Маленьким  Темным  Народцем  и  убедиться,  что купец Деглеф не
ошибся насчет положения старого форта, а еще проверить,  сможем
ли  мы  войти  в  него  беспрепятственно, или же он находится в
руках неприятеля и занимать его нужно  будет  с  боем,  как  мы
занимали Тримонтиум.
     Так  что  на  третье утро после моего возвращения из Полых
Холмов я приказал  Флавиану  повесить  соломенную  гирлянду  на
сломанную  ветку  большой  ольхи,  когда он со своим эскадроном
поведет лошадей на водопой. Девушка Ита была права; одно  место
было просто идеальным для водопоя - там, где ручей, который мы
позже  назвали  Лошадиным,  замедлял  свой стремительный бег и,
прежде  чем  разлиться   над   столетними   наносами,   которые
образовывали  брод,  расширялся  в небольшую заводь с заросшими
ольхой берегами, а уже потом делал последний головокружительный
бросок и вливался в большую  реку.  А  над  заводью,  выделяясь
среди  своих  более  мелких  и  более  молодых  сородичей,  как
военачальник выделяется среди своих братьев по  оружию,  стояла
одна древняя ольха.
     Вернувшись  с  лошадьми,  Флавиан  доложил  мне,  что  все
сделано,  и  тем  же  вечером  Друим  Дху,  тот  воин,  который
показывал  мне  свою  стрелу,  вошел  в узкую северную калитку,
бросив охраняющим ее часовым:
     - Солнечный Господин послал за мной, и я пришел.
     Они привели его ко мне, к одному из  костров,  разожженных
вечером  на  старом  плацу,  -  мы  пока  еще не имели никаких
постоянных  квартир  и  просто  разбили  лагерь  на  развалинах
Тримонтиума,  как разбивали его на вересковых пустошах, - и он
с достоинством дикого животного уселся наземь в свете костра, с
виду совершенно не обращая внимания на глазеющую на него толпу;
и без какого бы то ни было слова приветствия устремил взгляд на
мое лицо, ожидая, чтобы я сказал ему, что мне нужно.
     Когда я сделал это, он заговорил:
     - Что до того форта, который ты назвал,  то  он  лежит  в
двух днях пути по Великой Дороге в сторону заходящего солнца. Я
знаю,  потому  что  сам  проделывал  этот путь, когда перегонял
стадо; и стены пока еще  крепки.  Пустой  он  или  находится  в
чьих-то  руках,  я  не  знаю, но дай мне день, самое большее -
два, чтобы послать вопрос и получить ответ, и я приду  и  скажу
тебе. О, господин, что-нибудь еще?
     -  Ничего,  если форт пуст. Если он занят, то сообщи мне,
сколько там людей и какие у них запасы оружия и провианта.  Это
можно сделать?
     - Можно.
     Он подобрал под себя ноги, собираясь встать.
     - Поешь, прежде чем идти, - сказал я.
     - Я ем только у своего собственного очага.
     Но я знал, что вера должна быть обоюдной.
     - Ешь! Я пил у вашего.
     Он  долго  и  с  сомнением  смотрел  на  меня, потом снова
опустился на землю у костра и протянул руку за горячей ячменной
лепешкой, которую передал ему кто-то из толпы; и  съел  ее,  не
отводя  глаз  от  моего лица. Поев, он встал и, не произнося ни
слова прощания, - как не говорил слов  приветствия  -  сделал
странное  размашистое  движение  рукой в сторону лба и, покинув
круг света, растворился в темноте.
     Назавтра о нем не было ни  слуху,  ни  духу,  но  на  утро
следующего  дня  Флавиан,  приведя  лошадей с водопоя, разыскал
меня.
     - Сир, Друим Дху пришел опять, -  сказал  он.  -  Я  не
понимаю,  как  он это делает, но у меня просто мурашки бегут по
коже! Мы повели лошадей от реки, и он оказался прямо среди нас!
     Я глянул мимо него, ожидая увидеть за его спиной маленькую
темную фигурку, но он покачал головой.
     - Он не захотел  подняться  в  форт.  Он  просто  сказал:
"Передай  Солнечному  Господину, что ему некого выгонять из той
крепости, о которой мы говорили, если не считать горных лис  и,
может  быть,  пары  сов"  -  а  потом  исчез.  Может  быть, он
превратился в ольху.
     Он слегка посмеивался, говоря это,  но  смех  его  был  не
вполне естественным.
     -  Способность превращаться в ольху - не такое уж плохое
умение для разведчика.
     - Наверно, нет. Но все равно, это не к добру -  то,  как
он приходит и уходит, - Флавиан нетерпеливо передернул плечами
и,  внезапно посерьезнев, посмотрел на меня. - Артос, сир, мы,
что, должны доверять ему - им? Я имею  в  виду  насчет  Кастра
Кунетиум? Они слывут вероломными маленькими тварями.

     - Тем не менее, мы им доверимся. Мы вышлем вперед обычный
разъезд  на  случай,  если положение дел изменилось после того,
как было отправлено сообщение. Но это все. Сердце  подсказывает
мне,  что Друим Дху и его племя поведут себя вероломно только в
том случае, если мы заслужим это вероломство.
     И поэтому несколько дней спустя  Бедуир  вместе  со  своим
эскадроном   в   пятьдесят   человек,   отрядом   копейщиков  и
несколькими пращниками и легкой конницей для разведки, а  также
со  своей частью обоза, на которую была погружена причитающаяся
им доля провианта, оружия и  сырья  для  изготовления  военного
снаряжения,  отправился  по  долине реки на запад, чтобы занять
Кастра Кунетиум.
     - Мы будем скучать по его арфе в зимние вечера, - сказал
Кей, облокачиваясь рядом со мной о  красный  песчаник  западной
стены  и  наблюдая  за  тем,  как  маленький  отряд  постепенно
превращается вдали в  крохотную  точку  и  исчезает  наконец  в
рыжевато-коричневом облаке августовской пыли.
     Но  той  осенью  у  нас  в  Тримонтиуме  было слишком мало
свободного времени, чтобы скучать по кому или  чему  бы  то  ни
было.  Мы  вырубили  кустарник  на  два полета стрелы от стены,
оставив только купу орешника, скрывающую источник, который был,
так сказать, подарком Темного Народца. Мы  начали  расчистку  и
восстановление  одного из двух колодцев, в котором, судя по его
виду, еще могла  быть  вода.  Мы  более-менее  наладили  старые
отхожие  места,  залатали, как могли, крепостные стены и сумели
- при помощи папоротника, настеленного на решетку из  прутьев,
-  восстановить  крышу  на нескольких бараках, одни из которых
должны были использоваться  по  первоначальному  назначению,  а
другие - служить подсобными помещениями, складами и конюшнями.
Мы  завезли  в  крепость  торф  и дрова, а также папоротник для
наших постелей и для корма лошадям. Большая часть  этой  работы
легла на плечи пеших солдат из наших вспомогательных отрядов -
которые  беспрерывно  ворчали,  как это обычно бывает с военным
людом, когда он не занят в боевых действиях, -  потому  что  у
Товарищей  и  легкой  конницы  было полно другой работы. Еще до
исхода сентября мы уже регулярно патрулировали боковую  дорогу;
и  с самого начала я посылал небольшие группы верховых добывать
провиант в британских деревнях и в то  же  самое  время  как-то
брать   под   контроль   эту  местность.  Кланы  центральной  и
юго-западной Валентии не были втянуты в общий пожар; большая их
часть  была  все  еще  настроена  дружелюбно,  и,  вне  всякого
сомнения,  они  отнюдь  не жаждали, чтобы пикты и Морские Волки
прошагали по их охотничьим тропам, оставляя за собой неизбежные
окровавленные  руины.  Но,  с  другой  стороны,  многие  мелкие
князьки  не  понимали,  почему  они  должны  подчиняться войску
какого-то чужого им племени, засевшему в Тримонтиуме, не говоря
уже  о  том,  чтобы  помогать  кормить  его,  тем   более   что
приближалась  зима,  когда  пищи  должно  было  едва хватать им
самим. Иногда дело доходило до прямых угроз. "Три бычка, или мы
подожжем кровлю" - особенно если отрядом фуражиров  командовал
Кей,   потому   что   он   умел  применять  угрозы  с  каким-то
мрачновато-добродушным юмором, который почти не оставлял  обид.
Однако  всегда  был  риск, что местные князья, если надавить на
них чересчур уж сильно, могут решить, что еще один путь  спасти
свои  поля  и  скот от варваров - это объединиться с ними; так
что угрозы нельзя было использовать слишком часто. А вообще-то,
мы обнаружили, что появление тяжеловооруженной конницы, которой
эти племена никогда не видели  раньше,  было  само  по  себе  и
достаточной  угрозой, и достаточным ободрением. По той же самой
причине я не позволял угонять скот. Вместо этого мы  охотились.
В  заросших  кустарником  лесах  вокруг Эйлдона было достаточно
дичи для всех: и для