ней,
как  под  копытами  Ариана  глухо  гудят бревна моста; видел за
воротами людей, женщин, стариков, мальчиков,  и  рядом  с  ними
воинов  гарнизона, готовых втащить своих соплеменников внутрь и
не дать нам прорваться в ворота - и  закрыть  их  перед  нашим
носом,  когда  последний сакс окажется в крепости. И если бы им
удалось осуществить свой план, это означало  бы  гибель  нашего
авангарда,  который  тоже  оказался  бы  внутри,  отрезанный от
всякой помощи с нашей стороны.
     Я сам принял решение  вступить  в  эту  ужасную  игру,  но
теперь,  увидев  черные  челюсти  ворот  и  кишащих  вокруг них
саксонских  воинов,  я  на  мгновение  почувствовал   тоскливую
беспомощность охотника, который видит, как его собаки срываются
вниз  с обрыва. Слишком поздно отступать теперь, слишком поздно
сделать что бы то ни было,  кроме  как  сжать  зубы  и  нестись
вперед,  сметая  саксов  со  своего  пути  и  удерживая  ворота
открытыми силой своего натиска...
     Я испустил боевой клич: "Ир Виддфа! Ир Виддфа!"  и  пониже
пригнулся  в  седле,  снова  и  снова  ударяя каблуком в потный
конский бок, бросая Ариана вперед между неприятельских копий.
     - Держитесь ближе! Бога ради, держитесь ближе!  Не  дайте
им закрыть ворота!
     Рядом  со  мной  Проспер  трубил атаку, и Товарищи за моей
спиной  устремлялись  вперед.   Но   защитники   крепости   уже
подскочили  на  помощь своим шатающимся соплеменникам; другие с
воплем повисли на тяжелых, обшитых листами  бронзы  бревенчатых
створках ворот...
     На нас упала тень подворотной арки. Брошенное кем-то копье
вонзилось   в  грудь  Айракова  пони,  и  бедное  животное,  не
переставая отчаянно визжать, кубарем покатилось на  землю;  сам
Айрак  успел с него соскочить. Мчащаяся сзади лошадь, испуганно
всхрапывая, шарахнулась в сторону, и на какое-то мгновение весь
наш передний край был остановлен и охвачен смятением. Остановка
длилась всего один кратчайший вздох, один бешеный удар  сердца,
но  этого было бы достаточно... А потом в этот последний черный
миг нашей атаки, когда все казалось уже  потерянным,  произошло
чудо  -  так  быстро,  что  в  момент  своего  начала  оно уже
разливалось могучим свирепым потоком. Среди защитников крепости
воцарился внезапный ревущий хаос; сзади,  с  боков  выскакивали
странные, фантастические фигуры, спрыгивая словно бы ниоткуда в
самую  гущу тех, кто пытался закрыть ворота; мужчины и женщины,
тоже изможденные и  одичавшие,  в  развевающихся  лохмотьях,  с
невольничьими  ошейниками на шее, с жердями, ножами, мясницкими
топорами в руках; они бросались на створки ворот, удерживая  их
открытыми.  Сама  преисподняя  разверзлась  и  клубилась теперь
вокруг меня в темной пещере  подворотной  арки.  Крики  и  визг
усилились,  сливаясь  в один непроницаемый водоворот звука; тут
же затянутый и поглощенный могучим, хриплым,  ликующим  воплем,
который  мог  бы  быть  радостным воем проклятых душ. И снова я
услышал свой собственный голос, который выкрикивал боевой клич:
"Ир  Виддфа!  Ир  Виддфа!",   подхваченный   за   моей   спиной
раскатистым  ревом,  и,  словно  на  гребне  мощной волны этого
торжествующего  крика,  мы  врезались  в  доблестный  арьергард
саксов,  топча  их  копытами,  сметая их с дороги, как внезапно
разлившаяся река сметает все на своем пути; а за нашими спинами
все еще напрягались и подрагивали крепкие створки ворот. Айрак,
словно пес, бежал у моего стремени. Мы пробились сквозь  темный
тоннель  подворотной  арки, где нас оглушил гулкий грохот копыт
наших  лошадей  под  крестовыми  сводами;  сквозь   качающуюся,
воющую,  обезумевшую толпу, люди в которой сражались теперь уже
не с нами, а друг с  другом;  и  за  спинами  сопротивляющегося
саксонского  арьергарда  нашему  взору  открылась безжизненная,
прямая главная улица Эбуракума.
     И в этот момент я даже сквозь одуряющий рев битвы  услышал
высокий,  волчий,  леденящий  кровь  в жилах вой - боевой клич
Темного Народца; и айрак метнулся вперед, устремляясь со  своим
кинжалом  в  клокочущую массу воинов. Он не мог и думать о том,
чтобы пробиться сквозь них, он снова  следовал  обычаям  своего
племени,  которое верит, что победу можно купить сознательной и
добровольной  жертвой.  И  с  этой   верой   он   бросился   на
неприятельские  копья.  Поистине, этот маленький человечек съел
храбрость  своего  отца  -  или,  может  быть,  у  него   было
достаточно своей собственной.
     -  Давайте, ребята! - закричал я. - Ко мне! Следуйте за
Айраком! Следуйте за мной к цели!
     И охотничий рог подхватил этот клич. Прямо перед  собой  я
увидел   среди   немногих   оставшихся   в   живых  дружинников
исполинскую фигуру Окты  Хенгестона;  его  волосы  слиплись  от
крови, вытекшей из раны на голове, и кровь же, словно ржавчина,
покрывала бурыми пятнами кольчугу на его плечах и груди. Щит он
потерял  или  отшвырнул  прочь. Я бросил Ариана на него, а он с
пронзительным, вызывающим криком прыгнул мне навстречу; и когда
он взмахнул мечом, я на какой-то миг увидел его  глаза,  словно
горящие серо-зеленым пламенем. Острие моего копья ударило его в
изгиб  сильного  горла  над  золотой  гривной.  Кровь  брызнула
струей, и я  увидел,  как  его  глаза  расширились,  словно  от
изумления; а потом он, не издав ни звука, рухнул навзничь среди
своих дружинников.
     После   этого  мужество  оставило  саксов,  и  они  начали
отступать быстрее.
     Кто-то поджег кровлю на одной  из  саксонских  хибарок,  и
огонь   быстро  распространился,  подгоняемый  свежим  вечерним
ветром, который переносил клочки пылающей соломы с одной  крыши
на   другую;   над  широкой  улицей,  теперь  почти  наполовину
заваленной кучами мусора, начал собираться дым;  высокая  белая
базилика,  стоящая,  как  утес,  над  похожим на воронье гнездо
скоплением варварских лачуг, потемнела, затянутая его ползучими
клубами, и его едкий запах перехватывал  нам  горло.  Рядом  со
мной, прямо под копытами лошадей Товарищей, бежали люди с самым
невероятным  оружием  в  руках  и с невольничьими ошейниками на
шее... А потом Морские Волки дрогнули  и  покатились  назад,  и
битва закончилась, и началась охота.
     Позже,  когда  пожар был уже наполовину потушен, я сидел в
центре форума на бортике ограды богато украшенного фонтана,  на
руке  у  меня  висел  повод  Ариановой  уздечки, и я ждал, пока
старый жеребец утолит жажду, а тем временем конница,  пехота  и
воины  в  боевой раскраске рыскали по всему Эбуракуму в поисках
бежавших саксов, а Кей с небольшим отрядом легкой конницы летел
следом за другими беглецами в сторону побережья; и вокруг  меня
кипел ревущий поток победы. Рядом со мной стоял рослый человек.
Я видел его в первых рядах неистовой толпы, напавшей на ворота;
он  был  светловолос,  точно  какой-нибудь  сакс,  но  его  шею
охватывал серый железный невольничий ошейник, а в руках у  него
был  обнаженный  меч, который он заботливо чистил пучком травы,
вырванным у основания фонтана.
     - Кем бы ты ни был, друг, я должен поблагодарить тебя.
     Мой собственный голос, тяжело и хрипло прозвучавший в моих
ушах, заставил меня очнуться.
     - Что до того, кто я такой, так я -  кузнец  Джейсон;  и
вот  потому-то  у  меня  в руках это, а не выдернутая из плетня
жердь или мясницкий нож. А тот парень, - он указал клинком  на
другого  человека,  который  шел мимо, пошатываясь под тяжестью
большого кувшина с вином, - был учетчиком  зерна  в  городском
хранилище;  а  это Сильвианий, у которого была своя собственная
земля и целая комната книг для чтения... а вот это Хелен,  наша
золотая Хелен.
     Посмотрев  в  ту  сторону,  куда  он указывал, я распознал
женщину, которую тоже видел в самой гуще сражения.
     - Морские Волки обращались  с  ней,  как  с  обыкновенной
шлюхой,  и  ей  это  не  очень-то нравилось, ведь она в течение
десяти и более лет была хозяйкой собственного дома с девушками.
Теперь-то, как видишь,  почти  все  мы  -  невольники,  -  он
коснулся  рукой  обруча  у себя на шее. - Прекрасная свита для
графа Британского, не так ли?
     - Прекрасная свита, -  согласился  я.  -  Что  касается
невольничьих  ошейников,  то,  без  сомнения, ты сможешь с ними
разделаться, кузнец Джейсон, и  мои  оружейники  тебе  помогут.
Если бы не ты и твое войско, то большая часть наших отрядов, по
всей вероятности, выла бы сегодня под воротами Эбуракума, а я и
мой  авангард  лежали  бы,  изрубленные  в  кровавые ошметки, в
уличных канавах, - я взглянул на  него.  Он  явно  был  вождем
этого отряда оборванцев. - Как тебе это удалось?
     Он пожал могучими плечами.
     -  У  нас  были  планы - два или три - и мы должны были
действовать  по  ним  в  зависимости  от  того,  какой  из  них
покажется  нам  лучшим в данный момент; составлять их было одно
удовольствие. Нам стало легче сходиться вместе после того,  как
столько наших хозяев отправилось на военную тропу; и легче было
убежать, когда этот данный момент пришел. Сначала мы собирались
просто вырваться на свободу, но потом, когда до нас дошли слухи
об  их поражении и о смерти Хенгеста, мы догадались, что должно
произойти, и подумали, что сначала маленько обождем, а уж потом
вырвемся на свободу и тогда присоединимся к тебе  или  протянем
тебе дружескую руку изнутри - как придется.
     - Думаю, это был твой план.
     Смелость  такого  решения  хорошо  сочеталась с его твердо
сжатым ртом.
     - Мой и Хелен, - он  указал  подбородком  на  женщину  в
ярких  лохмотьях и стеклянных браслетах, которая повернулась на
ходу,  чтобы  стрельнуть   подведенными   глазами   в   сторону
ближайшего  из  Товарищей.  -  Хелен  -  это  сокровище, а не
девушка. Она стоит десятерых таких, как мы, и  ей  не  очень-то
нравится, когда ее перебрасывают от одного похотливого кабана к
другому  без  всяких  там позволений или извинений, и это после
того, как она столько времени была полноправной хозяйкой  дома,
-  он  хохотнул;  это  был теплый веселый рокот под золотистым
пушком у него на груди. - Это ей  пришло  в  голову  караулить
твое  появление,  посылая  то  одну,  то другую девушку отнести
наверх какую-нибудь еду и кувшин  с  пивом  и  полюбезничать  с
часовым на стенах. И когда поднялся крик, и девушка, что была в
тот момент наверху, слетела вниз, вереща, что ты уже наступаешь
Морским Волкам на пятки, мы поняли, что настал момент приводить
наши  планы  в  действие.  К  этому времени мы по большей части
лежали затаившись  в  кустах  в  старом  монастырском  саду,  а
кое-кто из нас тайком поднялся на вал и расправился со стоящими
там  дозорными..., - он сделал легкое, жуткое колющее движение
большими пальцами. - Это достаточно легко, если  тебе  удается
подобраться  к  своей  жертве  так  близко,  чтобы ударить ее в
затылок прежде, чем она тебя услышит. Их было не  очень  много,
но  их оружие добавило кое-что к нашим запасам. К этому времени
первые из Морских Волков уже добежали до моста, а остальное  ты
знаешь.
     - Остальное я знаю.
     - Если вдуматься, достаточно просто.
     -  Если  вдуматься,  -  отозвался  я,  и  мы  обменялись
удовлетворенным взглядом.
     Все это время по городу - то  ближе,  то  дальше  -  шла
охота,  и ветер то и дело доносил до нас вонь потухшего пожара.
По заросшей травой улице прозвучали торопливые шаги, и когда  я
обернулся, со мной рядом остановился Флавиан.
     - Оиску удалось уйти, сир, - сказал он. Он был черным от
дыма и  не  очень  твердо  держался  на  ногах, но сумел отдать
старый гордый салют легионеров с необычайной четкостью.  -  Мы
вывернули  наизнанку  весь город, но о нем не было ни слуху, ни
духу.
     Я устало пожал плечами.
     - А-а, ладно; мне хотелось бы довести охоту  до  конца  и
прикончить весь выводок, но думаю, что два поколения из трех -
     На следующий день мы выехали к побережью,  оставив  Кабаля
кантиям, то разделываться с ним придется Амброзию  -  или  нам
как-нибудь в другой раз... Тут ничего не поделаешь, Малек.
     -  Да, сир, - отозвался Флавиан, а потом быстро добавил:
- Сир, тут еще кое-что. В одном  из  домов  там,  у  восточных
ворот,  мы  нашли мальчишку. Мы думаем, что он принадлежит к их
знати.
     - Тогда почему бы они бросили его здесь? Он ранен?
     - Нет, сир, он...
     - Так что же? Приведи его сюда.
     Какое-то мгновение он упрямо молчал, а потом сказал:
     - Я думаю, может быть... Я думаю, тебе следовало бы пойти
самому, сир.
     Я  бросил  на  него  удивленный  и  вопрошающий  взгляд  и
поднялся на ноги.
     -  Хорошо,  я пойду, - я ненадолго положил руку на плечо
рослого кузнеца. - Попозже я хотел бы поговорить со всем твоим
отрядом. А пока доставь ваших раненых к моему лекарю Гуалькмаю;
любой из моих людей скажет тебе, где его найти.
     Я подозвал к себе одного из  Товарищей,  который  как  раз
проходил  мимо,  и передал ему Ариана, в последний раз похлопав
жеребца по влажной,  поникшей  шее;  потом  повернулся  к  арке
форума  и  вместе  с  пристроившимся  сзади  Флавианом вышел на
главную улицу.
     - Говоришь, у восточных ворот?
     - На узкой улочке совсем рядом с ними.
     Мы пошли  дальше  в  молчании.  Улица,  на  которой  среди
облупившихся  стен  римского города теснились дымящиеся хибарки
саксов,  казалась  странно   пустой   -   потому   что   охота
переместилась    в    дальний   конец   города   и   обнаружила
зернохранилище  -  то  есть,  на  ней  не  было  живых.   Тел,
распластавшихся  темными  пятнами в сиянии гневного заката, там
было достаточно. Один  раз  мимо  нас  прошла  группа  плачущих
женщин  и  детей,  которых  мои  люди  гнали  в  сторону старой
крепости, где их было легче держать под стражей, чем в  городе;
но  их было немного - даже их. Довольно большому числу, думаю,
удалось бежать, и они, должно быть, направлялись  к  побережью;
что  касается остальных, то этим пламенным золотистым вечером в
Эбуракуме было что-то вроде побоища. Что ж, это  могло  научить
прибрежные поселения бояться Бога, а заодно и Артоса Медведя...
     Мы  подошли  к  узкой  улочке  у  самых  восточных  ворот,
свернули в нее, и в тот же миг свирепые  лучи  заката  исчезли,
словно  отрезанные  ножом,  и  на  нас  нахлынули холодные воды
сумерек. Где-то в середине  улицы  в  открытом  дверном  проеме
виднелся проблеск шафранного света, уже расплывающегося поперек
дороги   неярким   желтым  пятном.  У  двери  стояло  несколько
Товарищей;  они  расступились  в  молчании  неимоверно  усталых
людей, чтобы дать мне дорогу. Кто-то принес факел, зажженный, я
думаю,  от тлеющей крыши или чьего-то брошенного очага; и в его
свете я увидел, что пол у меня под  ногами,  хоть  и  белый  от
птичьего  помета, падающего из прилепившихся под дырявой крышей
ласточкиных   гнезд,   выложен   тонкой    мозаикой,    а    на
оштукатуренных,  вонючих  стенах  проступают  не  только  пятна
сырости, но и следы краски. Сбоку от меня была другая  открытая
дверь,  и  рядом  с  ней  стоял один из Воинов Голубого Щита. Я
взглянул на Флавиана, потом повернулся и прошел туда; человек с
факелом последовал за мной.
     Комната была довольно маленькой, но все равно  самодельный
факел  оставлял  стены  в  тени,  и  когда тот, кто держал его,
поднял руку, весь свет сосредоточился на двух фигурах в центре.
На низкой кровати с соломенным тюфяком лежала женщина; женщина,
скрытая  длинными  прямыми  складками   пунцового   платья,   с
мерцающим  на  голове  золотым  королевским  венцом.  А  рядом,
согнувшись над ней, сидел мальчик лет четырнадцати,  одна  рука
которого  оборонительным  жестом  прикрывала  ее  тело. На один
кратчайший миг - один удар крыла - эта сцена застыла в сердце
тишины, как пчела внутри слезы янтаря. Потом,  когда  я  вошел,
мальчишка  вскочил  на  ноги,  словно  дикий звереныш, и рывком
повернулся ко мне. Но женщина не шевельнулась, не дрогнула  под
прямыми  складками  пунцового  платья, которые сбегали, ровные,
как желобки на колонне, от белой шеи до неподвижных ступней.
     - Не прикасайтесь к ней! - проговорил он сквозь зубы.  Я
редко  видел,  чтобы  кто-нибудь  делал это по-настоящему, но у
мальчишки это получилось. У него были белые,  крепкие  зубы,  и
мне  показалось,  что я смотрю на какое-то красивое, полное сил
дикое животное, которое в любой момент может  вцепиться  мне  в
горло.
     - Не смей к ней прикасаться!
     И  в  тот момент я даже не осознал, что он говорит на - в
некотором роде - британском языке.
     Я медленно  двинулся  вперед,  держа  ладони  открытыми  и
опущенными вдоль бедер.
     - Я не прикоснусь к ней.
     Я  стоял,  глядя  на  женщину,  слыша далекий шум города и
гудение голосов за дверью; слыша быстрое,  прерывистое  дыхание
стоящего   рядом   со   мной  мальчишки;  и  в  глубине,  более
могущественную, чем все  остальное,  -  тишину  этой  комнаты.
Знатная  дама,  мертвая  и убранная для погребального костра, в
своем  самом  роскошном  платье  и  с  золотым  венцом   своего
достоинства  на  голове.  Дама, судя по ее виду, из королевской
семьи своего народа; и необыкновенно красивая женщина.  она  не
была молода. Это нелегко - определять года умерших, потому что
иной  раз  на  лицо  возвращается  юность,  иной  раз  приходит
старость; но свет факела сиял на рассыпанных по подушке волосах
спелыми переливами пшеничного поля  в  низких  лучах  закатного
солнца  -  хотя  там  были  и  серые нити, в этом сиянии; и ни
изможденность, оставленная долгой лихорадкой, ни  первые,  едва
заметные  пятна смерти под глазами и у крыльев выгнутых ноздрей
не могли омрачить красоту  ее  лица  или  смягчить  его  полную
безжалостность.  Ее  глаза  были подобающим образом закрыты, но
пока я смотрел на нее, во мне росло убеждение,  что,  открытые,
они  были бы такими же зеленовато-серыми, как другие глаза, что
я видел недавно. Я никогда не встречал ее раньше, в этом я  был
так  же  уверен,  как и тогда, с Игерной. Но я был рад, что эти
глаза закрыты; мне было бы неприятно увидеть их:  в  них  могло
быть  слишком много власти - и власти недоброй. Внезапно и без
каких бы то ни было  видимых  причин  я  вспомнил,  как  старый
Аквила  описывал  мне  леди  Роуэн,  которую он однажды, в свою
бытность пленником, видел при дворе ее отца.  "Ведьма,  золотая
ведьма  в  пунцовом  платье".  Леди Роуэн, дочь графа Хенгеста,
которая так приворожила Вортигерна Рыжего Лиса, что ради нее он
бросил свою жену, - а затем использовала свою власть  над  ним
против  него  и  в  интересах своего отца. Леди Роуэн, которая,
когда для Вортигерна наступили дни изгнания и  позора,  предала
его  и  вернулась  к  своему  народу,  -  но, как говорили, не
раньше, чем зачала от него сына.
     Я повернулся и взглянул на мальчика, который стоял, широко
расставив ноги и по-прежнему, насколько возможно,  заслоняя  ее
от   меня  своим  телом,  и  обнаружил,  что  смотрю  в  глаза,
серо-зеленые,  как  мелководье  в  пасмурный  день,  -   глаза
Хенгеста, хотя они были выбиты и залиты кровью в последний раз,
когда  я их видел; глаза Окты, сверкающие на меня из-под белого
бунчука всего лишь этим вечером, за мгновение до  того,  как  я
нанес  удар. Но волосы мальчика были темнее, чем у них, темнее,
чем у его матери; они были огненно-рыжими, как лисья шкура.
     Так что я знал ответ на свой вопрос уже тогда,  когда  его
задавал.
     - Кто ты?
     -  Я  -  Сердик, сын Вортигерна, короля Британии. А леди
Роуэн, которая была моей матерью, была дочерью  графа  Хенгеста
из народа ютов.
     Он  говорил ровным тоном, тоном мальчика, который отчаянно
боится, что его голос может сорваться.
     - И что же ты здесь делаешь, Сердик, сын Вортигерна?
     - Я сижу со своей матерью.
     - Тебе придется придумать более  правдоподобную  историю.
Оиску  благополучно  удалось уйти; и неужели ты хочешь, чтобы я
поверил, что люди из твоего собственного племени, племени твоей
матери, оставили бы тебя здесь во власти Артоса Медведя?
     Он был