. Последний человек, который
носил это кольцо, погиб у меня на службе  двадцать  лет  назад;
Флавиан,  судя  по всему, должен будет погибнуть вместе со мной
через несколько дней. Три поколения подряд - это было  слишком
много для рода одного человека.
     -   Малек,   -   сказал   я,   и  когда  он  очнулся  и,
встрепенувшись, сел прямо, продолжил: - Сначала  поешь,  потом
выспись.  Я  могу  дать  тебе на сон четыре часа, а после этого
возьми свежую лошадь - присмотри за этим,  Мэлгун,  брат  мой,
поскольку  я  к  этому времени уже буду держать путь на юг - и
отвези мой приказ Коннори в Дэву. Если по дороге ты сможешь два
раза сменить лошадь, то будешь там меньше чем через три дня.
     - Сир... пусть это письмо отвезет кто-нибудь  другой,  -
немного  помолчав,  сказал  он. - Я один из твоих Товарищей, я
был твоим оруженосцем. Мое место в твоем отряде.
     - Твое место - повиноваться моим приказам, - ответил я,
и он, встав, подошел и взял пакет, а потом,  поколебавшись  еще
одно  ощутимое  мгновение,  прикоснулся  им  ко лбу, прежде чем
засунуть его за пазуху своей пропотевшей туники.
     Когда он, как до него другие, накинул плащ и вышел в ночь,
его отец поднялся на ноги и неторопливо последовал за ним. И  я
знал, что где-то в царящей снаружи темноте - возможно, Флавиан
отведет  его  в свою спальную каморку - они попрощаются друг с
другом, почти наверняка в последний раз.

     Это не отняло у них слишком много  времени;  Мальку  нужно
было  поспать  эти несколько часов, а Флавиана как и остальных,
ждали дела. Он вернулся в обеденный зал один, когда мы как  раз
собирались  выходить  оттуда,  -  с  виду  почти такой же, как
всегда, если не считать того, что старый шрам у него  на  виске
проступал  более  четко,  чем  обычно;  странно, что такая вещь
может выдать человека. Он  поблагодарил  меня  долгим,  твердым
взглядом,  и я заметил, что видавшая виды печатка исчезла с его
руки, и только полоска очень белой кожи указывала на то  место,
где она была.
     Мы  подтягивали  пояса  с  ножнами  и пинками расшвыривали
последние кости собакам,  когда  он  на  мгновение  остановился
возле меня и вполголоса задал вопрос, который пока что не задал
мне ни один человек.
     -  Сир...  Кей не сказал - среди тех людей, что пошли за
Медротом, было сколько-нибудь Товарищей?
     - Шестьдесят семь, - ответил  я,  нагибаясь  за  плащом,
который сбросил, сидя в теплом зале.
     -  О  Боже!  -  сказал он и поперхнулся этими словами, и
когда он повернулся, чтобы  с  ненужной  заботливостью  поднять
упавшую пивную кружку, мне показалось, что я услышал рыдание.
     -  Надо  полагать,  это  в  основном молодежь - волчатам
надоедает следовать за старым вожаком, - проходя  мимо,  я  на
мгновение сжал его плечо. - Не твоему волчонку.
     И  когда  я  в  сопровождении остального отряда подходил к
двери, он догнал меня, уже полностью  владея  собой.  Во  дворе
взад-вперед сновали люди и тени, и мягкую, полную шума и гомона
темноту  холмов  прочерчивал  свет  факелов. Призыв Мэлгуна уже
возымел действие, потому что  среди  наших  собственных  рослых
лошадей,  уже стоящих оседланными или прохаживаемых взад-вперед
на заросшем травой плацу, мерцающее пламя высвечивало  косматые
бока  более двух десятков жилистых горных пони и светлые волосы
и покрытые эмалью рукояти кинжалов сидящих на них горцев. И  от
этого зрелища у меня на мгновение полегчало на сердце.
     Луна  как  раз отделялась от гор в противоположной от моря
стороне, когда мы выехали из Сегонтиума, каждый с притороченным
за седлом скатанным одеялом и  котомкой  с  сыром  и  ячменными
лепешками,  потому  что на дорогах мы должны были передвигаться
слишком быстро даже  для  самых  легких  из  вьючных  животных.
Напоследок  Мэлгун  подошел в сопровождении своих дружинников к
моему стремени и снова пообещал, что последует за мной со  всем
войском  прежде, чем за копытами наших лошадей уляжется пыль. Я
перегнулся к нему с седла, и мы сплюнули и  ударили  по  рукам,
словно заключая сделку. Он обещал это совершенно искренне, но я
и  тогда  знал,  что  не могу на него рассчитывать, знал так же
верно, как то, что старый Сингласс и Вортипор  из  Дайфеда  уже
были моими врагами. В Динас Фараоне был маленький сын, и у него
была мать, Гуэн Аларх.

     Глава тридцать шестая. Последний лагерь

     Мы  направились  вглубь страны по горной дороге, ведущей к
верховьям озера Юала  -  оттуда  можно  было  взглянуть  вдоль
длинной вереницы переплетающихся ущелий на юго-запад, в сторону
Коэд  Гуина, до которого было чуть больше часа езды, - а потом
свернули на полузатерянную пастушью тропу, уходящую  дальше  на
юг, и началась изнурительная работа - переход с лошадьми через
гористую  местность,  по  гребням  хребтов  и  вверх  и вниз по
скалистым склонам и каменным осыпям, где едва могут пройти даже
твердые на ногу горные пони. Большую часть пути мы шли пешком и
карабкались по скалам, увлекая  и  волоча  бедных  животных  за
собой.  На вторую ночь мы спали, закоченевшие и промокшие, выше
линии облаков, спали всего несколько часов, а  потом  поспешили
дальше.  Один  раз  мы  чуть  было  не  потеряли трех лошадей в
торфяном  болоте.  Но  все-таки  мы  преодолели  этот  путь,  и
быстрее,  чем  если  бы  ехали по более длинной круговой дороге
через Медиоманум. Солнце было уже  довольно  высоко,  и  летний
утренний  туман  начинал  рассеиваться,  когда  мы спустились с
вересковых высокогорий и миновали выработанные  медные  копи  в
верховьях  реки, питавшей первые истоки великой Сабрины. В тени
старых рудничных построек цвела пушица и первые колокольчики, и
в вереске деловито  копошились  маленькие  янтарные  пчелы.  И,
оглядываясь   назад,   я  все  еще  мог  различить  Ир  Виддфу,
возвышающуюся в небе, точно тень от облака. Я отсалютовал ей на
прощанье,  как  салютуют  князю,  и  мы   погнали   измученных,
обессиленных  лошадей  вдоль  расширяющегося потока к верховьям
Сабрины и стоящему в сочных зеленых низинах Вирокониуму.
     В  Вирокониуме  нам  удалось  сменить  наиболее   уставших
лошадей,  и мы помчались дальше, к югу через Глевум и Кориниум,
потом по дороге из Кунетио, которая провела  нас  в  нескольких
милях  от Бадонского холма, и вдоль последнего длинного подъема
волнистых известковых холмов в Сорвиодунум.
     И на всем протяжении нашей безумной скачки, по мере  того,
как  новости, словно лесной пожар, разносились по округе, к нам
присоединялись люди, по  одному,  по  двое,  небольшими  лихими
конными  отрядами; так что когда мы оказались в виду небольшого
города-крепости, прижавшегося к  вершине  холма,  у  меня  было
более  четырех сотен летучей конницы вместо двух, последовавших
за мной на север.
     Лагерь был разбит на  низменности,  окружающей  обнесенный
серой  стеной  пригорок,  который возвышался в центре, выполняя
роль цитадели, и дым вечерних кухонных  костров  затягивал  все
дымкой,  смягчающей очертания стогов сена и сплетенных из веток
хижин;  и  из  этой  дымки  нам  навстречу   летели   знакомые,
разнородные,  смешанные звуки огромного стана, и громче всех -
дребезжащие, как треснувший колокол, удары молота по наковальне
оружейника. Во всяком случае, Кей получил мое  сообщение.  Наше
приближение,  должно быть, было замечено разведчиками, пока нас
все еще отделяло от лагеря  некоторое  расстояние,  потому  что
люди  уже  торопливо  спускались  с  более высоких его окраин и
толпились около ворот  в  частоколе,  чтобы  ликующими  криками
приветствовать  наш  приход  -  приветствовать  так, словно мы
явились, чтобы повести  их  к  новому  Бадону.  И  не  успел  я
придержать  лошадь,  как у моего стремени уже стоял Кей - или,
скорее,   изможденный,   серый,    с    воспаленными    глазами
призрак-мститель  в обличье Кея, и за его плечом уже позвякивал
щит.
     - Какие новости? - спросил я.
     - Саксы и скотты  соединили  свои  щиты  -  чуть  больше
дневного перехода к западу отсюда.
     Значит,  мы опоздали. Что ж, я не очень-то надеялся на то,
что успею перехватить две половинки вражеского  войска  прежде,
чем они смогут объединиться. Я перекинул ногу через спину своей
усталой лошади и тяжело соскочил на землю.
     - Какова их численность?
     -  Если  разведчики не ошибаются, в общей сложности около
восьми тысяч. Нони Журавлиное Перо сейчас  в  лагере,  если  ты
хочешь с ним поговорить.
     Я кивнул.
     - А наших сколько?
     -   Пока  немногим  более  половины  этого  числа.  Я  не
осмелился ждать больше  четырех  дней,  прежде  чем  выступить.
Марий  и  Тирнон  продолжают  собирать людей, чтобы привести их
следом, но в такое время это не очень-то легко - чтоб он горел
в аду за это!
     - За то, что выбрал время жатвы? На его месте я сделал бы
то же самое, - сказал я. В это первое мгновение ни он, ни я не
произнесли имя Медрота.
     Кей посмотрел на меня  с  яростным  страданием  в  горячих
голубых глазах.
     -  Я думал не о жатве, не столько о жатве. Я думал о том,
что яд одной жабы может расползтись очень далеко. Это не только
те люди, которые выступили вместе  с  ним,  чтобы  примкнуть  к
саксонскому лагерю; он испоганил своей мерзкой слизью даже тех,
кто  еще  остался  на  своих местах, даже некоторых из тех, кто
откликнулся на призыв к  сбору.  Три  дня  назад  один  человек
сказал  мне  прямо  в  лицо:  "Почему  бы  нам  не замириться с
Сердиком  и  его  племенем,  как  мы  замирились  с  людьми   с
Саксонского  берега?  Артосу  лишь бы сражаться, даже со своими
собственными сородичами с холмов, а мы должны оставлять  урожай
гнить на полях. Медрот знает лучший путь".
     Несколько  мгновений мы стояли в мрачном молчании; похоже,
сказать тут было нечего.
     Потом я спросил:
     - А люди из Глевума уже подошли? - потому что  когда  мы
проезжали через этот город, в нем не оставалось ни одного воина
(одинокий  гонец  скачет  быстрее,  чем целый отряд), но, может
быть, они все еще прочесывали болота Сабрины в поисках  войска,
высадку которого не успели остановить.
     -  Этим  утром.  Как  только они обнаружили, что опоздали
предотвратить высадку скоттов, они поспешили к месту  сбора  -
по   правде   говоря,  когда  подошел  наш  авангард,  они  уже
расположились здесь и хозяйничали в городских винных лавках.
     Я  обводил  взглядом  лагерь  и  видел  огромное  знамя  с
драконом,  поднятое  среди кухонных костров, и дальше - черную
борзую Глевума, но нигде не мог различить  шафрановый  проблеск
знамени Думнонии.
     - А что Кадор и Константин?
     - Пока ничего.
     - Вообще никаких вестей?
     Он потряс головой, словно старая, седая, косматая овчарка,
которую осаждают мухи.
     -  Если  они  не  появятся  здесь  завтра  к  утру,  это,
несомненно, будет означать, что они не смогли выйти вовремя, -
сказал я, - и нам придется считать, что они для нас  потеряны,
и    обходиться,    как    сможем,    без    них.    С    этими
герцогами-предателями из моего собственного народа, которые уже
стаями слетаются на юг, чтобы присоединиться к саксам, мы не  в
состоянии  больше позволить себе ни малейшей задержки, даже для
того, чтобы подождать Мария и Тирнона. Созови  совет,  Кей;  мы
можем обсудить наши планы за едой, как сделали при Бадоне.
     Но  обо  всем  этом  торопливо созванном совете я мало что
помню; только то, что я приказал всем  выступить  на  запад  на
рассвете, и еще - и это я помню поистине четко - что с учетом
того,   насколько  мы  уступали  неприятелю  в  численности,  я
предложил боевой  порядок,  который  никогда  не  использовался
ранее,  но  который,  как  мне  представлялось, сулил некоторую
надежду  справиться  с  угрозой  более  длинных  неприятельских
флангов;  и  что  каким-то  образом мне удалось выбить у совета
согласие на этот план. Остальное затерялось в серой  клубящейся
мгле, похожей на дым от кухонных костров. И еще все это кажется
мне  очень  далеким,  дальше,  чем  наш  совет  перед Бадонской
битвой; и, однако, должно было пройти не так уж много  дней  -
Бог  знает, как много или как мало, мне становится трудно вести
счет времени...
     На исходе ночи  до  нас  добрался  долгожданный  гонец  от
Константина.
     - От Константина? - спросил я, когда его привели ко мне.
- А что же Кадор, король?
     -  Милорд король стареет не по годам. Он болен и не может
ездить верхом, - ответил  гонец,  стоя  передо  мной  ветреным
утром в холодном неровном свете факелов. - Поэтому он посылает
своего сына вести войско.
     - Как скоро они смогут присоединиться к нам?
     - Здесь? - с сомнением спросил он.
     -  Нет;  через час мы выступаем на запад; в следующий раз
мы встанем лагерем в нескольких милях от неприятеля.
     - Что ж, тогда, может быть, завтра вскоре после  полудня.
Они идут форсированным маршем.
     -  Завтра  к  полудню  здесь может быть работа скорее для
волков и ворон, чем для людей из Думнонии, - сказал я.  -  Им
придется еще больше ускорить движение. Каковы их силы?
     - Дружинники и та часть войска, которую мы смогли собрать
быстро. Сейчас время жатвы.
     Время жатвы, время жатвы!
     Я сказал:
     -  Пойди  сейчас чего-нибудь поешь, а потом возвращайся к
Константину и объясни ему, как мы нуждаемся  в  том,  чтобы  он
поспешил.
     Не  прошло  и часа, как мы выступили, устремляясь на запад
через  гигантские,  выбеленные  летним  солнцем  волны  Даунов,
сначала  по  дороге  легионеров, потом по зеленой от ольховника
гребневой тропе в низинные земли, лежащие за Мендипсом. И  этой
ночью  встали лагерем на небольшой возвышенности в тихой стране
широко раскинувшихся лесов и покрытых папоротником  склонов,  и
холмы,  по которым мы шли днем, поднимались, все в пятнышках от
облаков и в меловых шрамах, у нас за спиной, а  далеко  впереди
было  сверкание  воды  и  странно просветлевшее небо - приметы
болотного края. И там же, далеко впереди, невидимое, неслышимое
в спокойном  летнем  просторе,  стояло  неприятельское  войско;
неприятельское  войско,  которое  вели  против  меня  мой сын и
человек, которого я с  величайшей  радостью  называл  бы  своим
сыном,  если  бы  Судьба соткала свой узор так, а не иначе. Они
стояли лагерем примерно в пяти милях от  нас  -  как  доложили
маленькие   темнокожие   разведчики,   сообщившие   нам  об  их
присутствии, - и я бы сразу двинулся вперед, чтобы навязать им
сражение, потому что  у  нас  оставалось  еще  несколько  часов
дневного  света,  а  таким  образом мы получили бы преимущество
внезапности;  но  половина  моего  войска  валилась  с  ног  от
усталости, и я рассудил, что если мы вступим в бой на следующий
день, когда люди подкрепят свои силы несколькими часами сна, то
это перевесит потерянную внезапность. Так что мы сделали привал
и  выставили усиленный дозор, прикрытый с внешней стороны цепью
пикетов. И в ожидании, пока разобьют основной лагерь, я  вместе
с  Кеем  объехал  сторожевые  посты,  от  одной к другой группе
людей, залегших повсюду, где можно было найти укрытие и  откуда
открывался  вид  на  лежащую к западу равнину, - в неглубоких,
заросших папоротником впадинах на склоне холма  или  у  границы
зарослей   ольховника,   в   последней  розовой  дымке  летнего
иван-чая, - в то время как их лошади паслись неподалеку.
     Подъехав ближе к одному из таких постов, мы услышали,  что
они  поют,  тихо,  с  набитым  лепешками ртом; неподходящая для
войны песня, но я и раньше замечал, что люди поют  о  сражениях
только в дни мира:
     "Шесть отважных воинов в дом с войны идут, Пять прекрасных
девушек  под  окном  прядут,  Летят  четыре  лебедя,  и  встает
рассвет... Клевера трилистники - лучше сена нет"...
     Они пели очень тихо, на мотив,  который  был  одновременно
угрюмым  и  веселым; устремив глаза на проходящую внизу дорогу.
При моем приближении  они  перекатились  на  спину  и  неуклюже
поднялись  на  ноги,  и паренек, который был у них за старшего,
подошел к моему стремени и поднял глаза, с  нетерпением  ожидая
моего  одобрения,  потому  что  это  был его первый опыт в роли
командира.
     - Все в порядке? - задал я обычный вопрос.
     - Все в порядке, Цезарь, - ответил он, а потом, забыв  о
своем достоинстве, ухмыльнулся и вздернул большие пальцы вверх,
как  раньше  делали  борцы  на арене и как теперь делают только
мальчишки. И я, разворачивая  лошадь,  тоже  со  смехом  поднял
вверх большой палец.
     Я  увидел  его голову на саксонском копье меньше чем через
сутки. Ее  все  еще  можно  было  узнать  по  родинке  в  форме
полумесяца на одной щеке.
     Солнце  уже  садилось, когда мы, закончив объезжать посты,
повернули  обратно  в  лагерь.  Но  я  помню,  что  мы,  словно
сговорившись,   без   единого   слова   направили   лошадей  на
поднявшуюся невысокой волной гряду  и  еще  раз  посмотрели  на
запад,  а  посмотрев,  оба  не смогли отвести взгляд. Я видел в
свое время неистовые  закаты,  но  редко  -  да,  конечно  же,
никогда - небо, похожее на это. Впечатление было такое, словно
за   окаймленными  золотом  облачными  грядами,  темнеющими  на
западе, горел  сам  мир,  и  сорванные  клочья  этого  пламени,
растекаясь  по  пути  и  превращаясь в огромные крылья плыли по
всему небу, так что даже если смотреть прямо  вверх,  в  зенит,
оно все равно было охвачено полетом громадных огненных крыльев.
Вдалеке,  в  стороне Яблочного острова, извилистые полоски воды
камышового края загорались  от  этого  пламенеющего  запада,  и
земля,  как и небо вспыхивала орифламмой. Это был закат, полный
звуков труб и развевающихся знамен, закат,  заставляющий  людей
почувствовать себя обнаженными перед очами Бога...
     -  Если  завтра  мы  опустимся во Тьму, - сказал наконец
Кей, когда сияние начало меркнуть, и в его  глубоком  рокочущем
голосе  было  благоговение,  -  то, по меньшей мере, мы видели
закат.
     Но в тот момент я смотрел на кое-что  другое  -  на  алые
лепестки  огня,  разгорающиеся  далеко  на  темнеющих  болотах.
Походные костры саксонского войска.
     Немного погодя мы развернули лошадей и направились обратно
в лагерь, где обнаружили Мария и Тирнона, только что подошедших
со своими торопливо собранными подкреплениями. Похоже,  Господь
Бог еще не совсем отвратил от нас свое лицо.
     В  тот  вечер,  приведя все в готовность, мы плотно поели,
потому что знали, что утром нам будет не до еды, и как только с
ужином было покончено, люди начали  заворачиваться  в  плащи  и
укладываться наземь, ногами к костру.
     Я  удалился  в  свою ставку - хижину с плетеными стенами,
крытую полосатым навесом с захваченной боевой ладьи,  нарядную,
как  винная лавка на конской ярмарке, вот только вместо вывески
у нее была не гирлянда из лоз, а мое потрепанное личное  знамя.
Я  стянул  с  себя  округлый шлем и пояс с ножнами и как был, в
кольчуге, повалился на кучу папоротника,  подложив  под  голову
свое  седло.  Из  седла получается неплохая подушка, но собачий
бок лучше...
     Обычно, если перед биитвой я мог прилечь на  часок-другой,
то  в  большинстве  случаев мне удавалось заснуть, но в ту ночь
мне не спалось - из-за мыслей и картин, которые роились в моей
голове, почти как если бы у меня была лихорадка.
     Я долго лежал, глядя на  маленький  яркий  огненный  бутон
восковой  свечи,  горящей в своем фонаре, и в этом пламени было
не больше души или утешения, чем в Солас Сиде, Колдовском Огне,
и длинные, уходящие вверх тени, которые оно отбрасывало на  всю
высоту  плетеных  стен, были тенями будущего, сгущающимися надо
мной с безмолвными вопросами, на которые, видит Бог, я не  знал
ответа;  тенями,  которые привели за собой и прошлое, так что я
снова ощутил едкий запах навоза, горящего  в  кострах  в  Нарбо
Мартиусе,  и  грохот копыт моей лошади в Нант Ффранконе и снова
услышал сквозь годы свой собственный голос  и  голос  Амброзия:
"Тогда почему бы нам не сдаться сейчас и не покончить с этим..?
Говорят,  что  утонуть  л