ает  мед,  отец,  -   насмешливо
отозвался я.
     И  он  с внезапной обидой покачал головой, резко кашлянув,
когда по его лицу скользнул клуб дыма.
     - Нет-нет, я говорю то,  что  знают  все.  Вортигерн  был
одним  человеком,  и  Хенгест  знал  это;  Артос  - это другой
человек, и мы, короли и вожди, пришедшие после  Хенгеста,  тоже
знаем это. Мы - не глупцы!
     И я, глядя сквозь рассеявшийся дым в свирепые, воспаленные
глаза  старика,  понял,  что он-то, по меньшей мере, не из тех,
кто льстит королям.
     - И, однако, будь я даже самим Таром,  Воденом  и  первым
Цезарем  в  одном  лице,  зачем  мне  прибегать  к этому крайне
опасному средству и оставлять Хенгестово племя в пределах  моих
границ,  когда  моих  сил  хватит  на  то, чтобы сбросить его с
последнего мыса в море?
     - Потому, что в тысячемильной береговой линии, обращенной
к саксонским,  англским  и  ютским   землям,   линии,   которая
постоянно  нуждается  в защите, на которой необходимо постоянно
проявлять бдительность и поддерживать заслон  из  щитов,  в  то
время как со спины подползают скотты со своими длинными ножами,
-  в  ней,  вероятно,  есть  своя  опасность. Я знаю ту землю,
откуда мы пришли,  от  Манопии  и  устья  Ренуса  до  северного
побережья   Ютлэнда;   я   помню   скудные   урожаи,   и  море,
разливающееся между промокшими  насквозь  островами,  и  народ,
сбившийся  слишком тесно для того, чтобы убогая земля могла его
прокормить, и я говорю тебе, что пока ветер будет дуть с севера
или с востока, мой народ, и саксы, и юты будут высаживаться  на
этих  более  плодородных  берегах,  -  его  лицо  на мгновение
смялось в массу резких, словно прорубленных мечом морщинок, что
было у него ближайшим подобием улыбки. - Этим летом не  только
мы потеряли хороших воинов.
     Я  молчал,  опустив  подбородок  между  сжатыми кулаками и
слыша, как ревет ветер, налетающий с болот Андериды; и я  знал,
что  то,  что  сказал  старик  - правда. Я знал это уже долгое
время, а иначе не сидел бы здесь сегодня, не просил бы Флавиана
привезти сюда сына. Если  бы  я  все  еще  был  тем  человеком,
которому  Амброзий подарил свободу и меч, думаю, меня вообще бы
здесь не было, мне ничто не казалось бы  возможным,  кроме  как
сбросить  последнего  варвара  в  море. Но у меня уже появились
первые седые волосы...
     - Скажи мне, почему я должен доверять тебе хоть  на  один
ноготь? - спросил я наконец, отнимая лицо от рук.
     -  что  ж, я скажу тебе: вон там..., - он дернул головой
на юго-восток, в сторону Дубриса, - вон там  я  однажды  видел
крылатую  лошадь, вырезанную над воротами, и кто-то сказал мне,
что это символ Второго легиона, который стал  в  этом  месте  и
потому отметил его как свое собственное. Так вот, откуда Второй
легион набирал своих людей?
     Одно долгое мгновение я молча смотрел на него.
     - Из племен с берегов Ренуса, - медленно сказал я.
     -  Из  племен с берегов Ренуса. Ай-и! Я слышал также, что
великий Магнус  Максимус,  прадед  господина,  служил  какое-то
время  со Вторым легионом и любил его и что задолго, задолго до
этого сам император города Рима  пожаловал  этому  легиону  имя
Августа;  и  никто, как мне кажется, не обвинял Второй легион в
нарушении верности!
     И это тоже было правдой.
     И я кое-что узнал и кое-что потерял, старея, - потому что
в тот вечер я чувствовал себя старым, и груз сорока и пяти  зим
тяжело  лежал  у  меня  на плечах, словно к нему добавилась еще
пара десятков. И потому я принял свое решение,  хотя  пока  что
ничем не показал этого окружающим меня людям. Это было решение,
которое  оказалось  благоразумным,  хотя  я знаю, что многие из
моего собственного племени считали его сумасшествием;  и  когда
нагрянула  черная  беда,  то пришла она, в конечном итоге, не с
саксонских берегов, не от людей, с которыми я заключил сделку в
тот день.
     - Мне думается, что то, что ты говоришь, - истинно  и  в
чем-то  мудро,  -  сказал  я  наконец.  - Да будет так, давай
поподробнее рассмотрим этот вопрос о сделке между твоим и  моим
народом.
     После этого было много обсуждений, много споров, в течение
которых писцы ждали, пока им можно будет записать договор, а за
дверью тем временем вспыхнул и погас между деревьями золотистый
закат,  и  свет  от горящих ясеневых поленьев начал врезаться в
сгущающиеся тени. А потом наконец дискуссия была закончена, и я
встал,  чтобы  изложить  окончательные  условия,   пока   писцы
скрипели  перьями  по  своим  пергаментам - тихий, торопливый,
похожий на шуршание насекомого, звук. Я говорил  о  границах  и
территории  племен,  о землевладении, в ярдах площади на одного
человека, о правах на леса и воды, на пастбища  и  на  охоту  с
копьем,  а  также  о  военной  помощи,  которую они должны были
оказывать взамен. ("Берега от  Портус  Адурни  до  Метариса  мы
будем  охранять  от всех вторжений, - сказал, посовещавшись со
своими соплеменниками, престарелый воин, говоривший за всех, -
но ты не должен требовать от нас, чтобы мы подняли свои копья в
любой другой вашей войне в любой другой части  Британии".  И  я
согласился,  потому что это показалось мне достаточно честным.)
И все то время, что я говорил, что-то стенало у меня в  голове,
глупо  изумляясь  мне  самому  и  тем словам, которые я отмерял
подобно  человеку,  выдающему  стрелы  из  корзины.  Норфолк  и
Саутфолк, восточные англы, и Саутсэкс, и королевство кантиев, я
разобрался  с ними всеми по очереди - насколько это можно было
сделать, прежде чем согласованные границы  будут  вычерчены  во
всех подробностях.
     Напоследок  я  снова повернулся к рыжеволосому человеку со
шрамом на горле. И когда он, встретив мой взгляд, выпрямился  и
шагнул  между  двумя другими к очагу, это выглядело так, словно
он все это время ждал меня, а я ждал его.
     - Сердик, сын Вортигерна, между тобой  и  мной  не  может
быть никаких сделок.
     Он  стоял  глядя на меня и слегка усмехаясь, так что белый
клык лишь чуть приподнимал его губу с  одной  стороны.  И  был,
даже  еще  больше,  чем  при  нашей  первой  встрече,  похож на
какое-то свирепое, красивое и опасное животное.
     - Значит, смерть, милорд Артос?
     - Я не убиваю в кругу совета, - сказал я, и саксы слабо,
зловеще зашевелились, а кое-кто из моих  людей  бросил  на  них
многозначительный  взгляд,  потому что все знали старую гнусную
историю о том, как Хенгест устроил в совете пир  в  честь  Лиса
Вортигерна  и  приказал,  чтобы  каждый  из саксонских воинов в
кругу пирующих убил бритта, сидящего от него по левую  руку;  и
как   Вортигерн   купил  свою  жизнь  за  половину  Британского
королевства, которое не  принадлежало  ему,  чтобы  он  мог  им
расплатиться
     Сердик тоже знал ее. Его ноздри раздулись и задрожали, как
у жеребца,  а рука дернулась к тому месту, где должна была быть
рукоять меча, - но все оружие было сложено снаружи, потому что
никто не приходит на совет вооруженным,  если  только,  подобно
Хенгестовым  саксам,  не  прячет свой кинжал в рукаве. Его рука
вспомнила об этом и упала снова.
     - Что же тогда милорд Медведь предлагает  мне?  -  часто
дыша, спросил он.
     - Девять дней, чтобы убраться из Британии.
     Я  увидел,  как в его глазах промелькнуло удивление, и его
рыжие брови сдвинулись к переносице. Мне кажется, он был  готов
к смерти, но не подумал об этой другой возможности.
     -   Я  поеду  один?  И  в  качестве  кого?  Должен  ли  я
поблагодарить наиблагороднейшего цезаря за позволение  взять  с
собой  мой меч? Если нет, то я найду способ добыть себе другой,
прежде чем вернусь.
     - Возьми свой меч. Возьми свои боевые ладьи и всех  людей
из  твоего  отряда,  кто  согласится  последовать  за тобой, -
сказал я. - Ты волен идти в любое  море,  по  которому  сможет
проплыть  твой киль, и к любому берегу, который тебе откроется.
Но только ты должен покинуть эти берега через девять дней.
     - Ха! Ты предлагаешь мне странно приятные перспективы, -
с тягучим, полунасмешливым удивлением отозвался живущий  в  нем
искатель  приключений;  а  потом  у него вырвался внезапный рык
ярости, как у сжавшегося для прыжка  зверя:  -  Скажи,  чем  я
отличаюсь  от  всех  остальных,  что  моя судьба должна быть не
такой, как у них? Что я должен буду  бродить  в  волчьей  шкуре
безземельным  изгнанником,  в  то  время  как они будут владеть
территориями, которые мой дед  Хенгест  захватил  силой  своего
оружия?
     Оиск  из  страны  кантиев  поднял взгляд от огня и сердито
вмешался в наш разговор.
     - Хенгест был и моим дедом, если вы помните!
     Но ни я, ни Сердик не обратили на него внимания.
     - Я скажу тебе почему: по той несправедливой,  но  вполне
достаточной  причине, что ты - сын своего отца, что кровь рода
твоего отца течет в твоих жилах.
     - Королевская кровь Британии! - сказал он.
     - Я назвал бы ее скорее кровью одного из принцев  Поуиса,
который,  женившись  на дочери Верховного короля, бросил ее и в
свой черед предъявил через нее свои права на престол.  Тебе  не
повезло  в  том,  что  в  Британии  все  еще есть люди, которые
поддерживают притязания твоего отца, так что  ты  представляешь
для  страны  опасность,  Сердик, сын Вортигерна, поскольку твое
сердце благоволит к твоим саксонским сородичам. Поэтому  отведи
свои  ладьи  дальше  вдоль  берега, и собери своих товарищей по
оружию, и выкрои для себя королевство, если сможешь, где-нибудь
в другом месте.
     Одно долгое мгновение  он  смотрел  на  меня  в  молчании,
полуприкрыв веками глаза, в которых мерцала холодная дерзость.
     -  В  первый раз, когда мы встретились, ты отпустил меня.
Ты сказал мне, что я свободен и что я должен  вернуться,  когда
стану мужчиной, и ты убьешь меня, если сможешь, а если смогу я,
то  я убью тебя, - мгновенная улыбка, в которой не было ничего
веселого, приоткрыла на миг эти крепкие  белые  клычки,  и  его
рука  потянулась  к  шраму  на  горле. - Между нами еще не все
кончено, милорд Артос, Медведь Британский.
     Он хотел было тут же развернуться и шагнуть за дверь, но я
удержал его.
     - Может быть, между нами  еще  не  все  кончено,  как  ты
сказал.  Но с концом придется подождать до другого дня. Женщины
уже хлопочут у кухонных костров, и скоро мы все сядем за  ужин.
Останься  же,  и  поешь,  и выпей, и согрейся у костра вместе с
остальными.
     - Если я должен покинуть отцовские  берега  через  девять
дней, то мое время будет занято более срочными делами.
     -  Однако  всем  нужно  есть. Я дам тебе полдня отсрочки,
чтобы ты мог найти время поужинать с нами сегодня.
     Улыбка,  все  еще  играющая  в  уголке  его   рта,   стала
язвительной.
     -   Ты,   что,  боишься,  что  я  подожгу  эту  несколько
прохудившуюся крышу над вашими головами, если ты выпустишь меня
из виду?
     - Думаю, не больше, чем ты боишься моей засады по  дороге
к побережью.
     И  внезапно,  пока  мы  продолжали  смотреть  друг другу в
глаза,  его  улыбка,  которая  до  сих  пор  была  замкнутой  и
неприятной,  открыто  вспыхнула  на  его  лице,  неудержимая  и
странно радостная, и он быстро проговорил на британском языке:
     - Да будет так, о мой брат  и  мой  враг;  мы  двое,  оба
королевской  крови,  будем  пить  сегодня  среди этих пиратских
королей, пока звезды не покатятся с неба!
     Так что вскоре, когда в комнату внесли  дымящееся,  только
что  с вертелов, оленье и барсучье мясо и по кругу начал ходить
кувшин с медом, мы с Сердиком пили из  одного  кубка  и  вместе
обмакивали  пальцы  в  чашу  для полоскания, пируя с остальными
Товарищами  и   дружинниками,   не   принимавшими   участия   в
проходившем   ранее   совете.   Двое   мальчишек,  как  и  было
предсказано, "вернулись, когда их позвал желудок", и поужинали,
пристроившись на корточках среди собак. Никто не спрашивал, что
они делали весь день, а сами они ничего не сказали, но по  виду
их лиц было похоже, что одну половину дня они дрались, а вторую
-   ели   чернику.   Теперь  они  сидели  плечом  к  плечу  -
темноволосая голова  рядом  с  белокурой  в  свете  огня  -  и
по-приятельски  вытаскивали  друг  у  друга занозы, оставленные
кустами шиповника.
     Мне показалось, что в этом есть какие-то  зачатки  надежды
на будущее. Но каждый раз, когда я смотрел в сторону мальчишек,
я  видел позади них лицо Медрота, моего сына, который был среди
других капитанов эскадронов, и каждый раз его замкнутый и в  то
же  время  странно  пожирающий  взгляд, горящий в свете пламени
сапфировым огнем, был устремлен на меня или на  сидящего  рядом
со  мной  Сердика,  так что в конце концов мне начало казаться,
что я не могу спастись от этого взгляда.
     Ночь казалась настолько заполненной Медротом, что я не был
удивлен, когда позже, направляясь к постели,  которую  устроили
для  меня  из  торфа  и  веток  у  стены разрушенного сеновала,
обнаружил, что он ждет меня. Когда я вошел,  он  выпрямился  во
весь рост, поднявшись со спальной лавки, и приглушенным голосом
спросил, нельзя ли ему поговорить со мной наедине.
     Я  сказал  Риаде,  который, согласно обычаю, последовал за
мной:
     - Ты мне пока не понадобишься. Иди и проследи, чтобы  нас
не беспокоили. Я позову тебя позже.
     И когда он ушел, я шагнул вперед, опуская за собой тяжелый
полог из волчьей шкуры.
     - Медрот? И что же привело тебя сюда?
     -  Неужели  так странно, что сын приходит в хижину своего
отца?
     - У тебя это вряд ли можно назвать привычкой.
     - Но разве это зависит только от меня? - сказал  он.  -
Если мое общество доставляет тебе удовольствие, ты очень хорошо
это  скрывал,  -  а  потом  внезапно  спросил: - Отец, что же
все-таки не ладится между мной и тобою?
     Я подошел и, усевшись  на  сложенные  на  постели  овчины,
уставился  в  голубую,  как  море,  сердцевину пламени восковой
свечи.
     - Ты именно это пришел у меня спросить? Не знаю.  Клянусь
Богом,  не  знаю,  Медрот; но что бы это ни было, я признаю эту
вину, я и мой дом, - я, зажегший искру  твоей  жизни  в  чреве
твоей матери, мой отец, первым научивший ее мать ненавидеть.
     - Да, ненавидеть, - мрачно сказал он. - Я - воплощение
твоего  греха, не так ли, отец? Ты всегда будешь чувствовать во
мне темный послеродовой  запах  ненависти  моей  матери  и  сам
будешь ненавидеть меня в ответ.
     -  Не  дай  Бог, чтобы я ненавидел кого-то, кто не сделал
ничего, чтобы заслужить мою ненависть, - сказал я. -  Все  не
так  просто.  Между мной и тобой пролегла тень, Медрот, паутина
теней, из которой нет выхода нам обоим.
     Он подошел ко мне и, прежде чем я  успел  понять,  что  он
собирается  сделать,  опустился  на пол и прижался лицом к моим
коленям. Это было чудовищно женское движение.
     - Нет выхода...Это в том, что есть ты, и в том, что  есть
я,  -  его  голос  глухо отдавался от моего колена. - Нет, не
отстраняйся от меня. Чем бы еще я ни был, я твой  сын  -  твой
самый  несчастный  в  мире  сын.  Если  ты  не ненавидишь меня,
попытайся немного любить меня, отец;  это  так  одиноко,  когда
тебя никто никогда не любил, только пожирал.
     Я  не  ответил.  Мне  всегда  было нелегко находить слова,
когда я больше всего в них нуждался. Мысль о  том,  что  с  ним
сделали,   вызывала  у  меня  дурноту,  меня  терзала  яростная
жалость, словно при виде какой-то ужасной телесной  раны.  И  в
этом  отчаянном  протесте  против  одиночества  я впервые узнал
что-то от себя самого в сыне, которого я зачал,  и  сквозь  мой
собственный  страх  одиночества, заставлявший меня отшатываться
от Пурпура, подобное воззвало к подобному. Думаю, еще мгновение
- и я положил бы руку на его согнутые плечи...
     Но прежде чем я успел это сделать, он оторвался от меня  и
вскочил  на  ноги,  и  когда он наконец нарушил разделявшую нас
тишину, его голос снова звучал холодно и презрительно.
     - Ах, нет, это значит просить слишком многого, не так ли?
     И мгновение ушло безвозвратно.
     - Это значит, что я просил бы дара, а я не должен просить
даров, я всего лишь твой сын. Если  бы  я  был  вождем  Морских
Волков,  то  все  было  бы  по-другому,  и мы могли бы смеяться
вместе, даже если бы между нами лежал обнаженный кинжал. Что ж,
тогда я требую только того, что принадлежит мне по праву.
     Я поднялся с постели, и мы стояли лицом к лицу.
     - Принадлежит тебе по праву, Медрот?
     - Сыновье право вместо подарка сыну, - он говорил теперь
почти в исступлении. - Сегодня ты сидел в совете с правителями
Морских Волков, и с тобой был Флавиан, и Кей - отпрыск римской
семьи, который не  может  даже  говорить  на  нашем  языке  без
гортанного  акцента  Ренуса,  почти  затопляющего  всякого, кто
стоит рядом, - и Коннори, и этот молодой щенок  Константин,  и
все  остальные;  а  где  же был я? Снаружи, просиживал свой зад
вместе  с  простыми  капитанами  эскадронов  вокруг   кухонного
костра!
     - А разве ты не один из капитанов моих эскадронов?
     - Я также принц Британии; это было мое право - сидеть за
столом совета; все знают, что по крови я - принц Британии.
     - По крови да, - сказал я.
     -  О мой отец император, нет нужды напоминать мне, что мы
оба бастарды; встало ли это на твоем пути?
     В наступившей затем долгой тишине ветер приподнял  висящий
на  двери  полог  из  волчьих шкур и потеребил пламя свечи, и я
услышал высоко в темноте над головой, в стороне болот,  посвист
пролетающей  дикой  утки.  Я  внезапно  подумал,  что даже в ту
последнюю ночь в верхней комнате Амброзий не сказал ни слова  о
Медроте;  мы  словно  оба знали и молчаливо признавали, что его
присутствие  в  любых  планах  будущего   для   Британии   было
немыслимым. Теперь я думал о том, что Медрот может прийти после
нас,  о  его  руке  на  Мече  Британии,  и  меня снедал черный,
мучительный страх  за  все,  во  что  я  верил  и  что  почитал
священным.
     -  Если  бы я пригласил тебя с собой в совет, то это было
бы равнозначно тому, чтобы  встать  и  заявить  всем  в  полный
голос:  "Это  мой  наследник, он придет после меня!" Но ты ведь
как раз это и имел в виду, не так ли?
     - Я твой сын, - повторил он.
     - Среди носителей Пурпура венец не обязательно  переходил
от отца к сыну. Твои сыновние права, Медрот, не включают в себя
Меч Британии после моей смерти, если только я не скажу этого.
     Пелена,  обычно скрывающая его глаза, словно сгустилась, и
их синева была теперь совершенно непроницаемой; и  когда  через
какое-то  мгновение  он  заговорил,  его  голос  внезапно  стал
шелковым.
     - А что, если я кое-что скажу? Что, если  я  разглашу  по
лагерю всю мерзкую правду о своем зачатии?
     -  Разглашай  и  будь  проклят, - ответил я. - Основной
позор падет не на мою голову, потому что я не знал этой правды,
а на голову твоей матери, которая прекрасно ее знала!
     Снова наступила  тишина,  заполненная  похожим  на  прибой
шумом ветра в кронах деревьев. Потом я сказал:
     - Как видишь, в конечном итоге все не так уж просто.
     - Да, - тем же шелковым голосом согласился он. - Все не
так уж просто. И, однако, может быть, в один прекрасный день мы
найдем  выход, отец мой. Сердце подсказывает мне, что мы найдем
выход.
     Угроза была очевидной.
     - Может быть, - сказал я, - а пока пора ложиться спать,
потому что завтра утром нам  обоим  придется  встать  рано;  и,
честно говоря, мне хочется побыть одному.
     А  когда  он  отвесил  мне  низкий, притворно-почтительный
поклон и нырнул в завешенный шкурами проем, я еще долго сидел в
раздумьях, прежде чем кликнуть  Риаду.  Я  думал,  среди  всего
прочего,  и о том, что ни к чему публично объявлять Константина
моим преемником. Мы с Кадором достаточно хорошо понимали, что в
порядке вещей мальчик неизбежно  должен  будет  прийти  мне  на
смену;  но было лучше - безопаснее для Константина и для всего
королевства  -  чтобы  это  не  было  облечено   в   слова   и
провозглашено со ступеней