о эта девушка -  призрак,  хотя  на
самом  деле она была достаточно бледна для этого; и первой моей
мыслью было отругать дозорных за то, что они спали на посту. Но
это было раньше, чем я узнал чистокровных Людей Холмов так, как
это случилось потом. А когда это случилось, я никогда больше не
отчитывал  часового,  мимо  которого  проскользнул  кто-то   из
Темного Народца, ибо они движутся, как бегущие по траве тени.
     Люди,  сидящие  вокруг  костров,  обернулись посмотреть на
неожиданных гостей;  другие  выросли  из  теней,  отбрасываемых
полуразрушенными  бараками,  привлеченные  внезапным ощущением,
что что-то происходит; и всех нас окутала глубокая тишина,  так
что  в  течение  одного  долгого мгновения мы стояли и смотрели
друг на друга, девушка с семью гибкими юными  воинами  и  мы  в
свете костров.
     - Кто вы? - спросил я. - И что вы здесь делаете?
     -  Я  Дочь  Народа Холмов, который живет там, наверху, -
сказала она тогда; она говорила на кельтском языке с  запинками
и  странными  интонациями, выдававшими, что этот язык не был ей
родным. - А что до того, что я здесь делаю, то я пришла -  мы
пришли,  мои  братья  и  я,  чтобы  сказать  тебе: "О господин,
прикажи, чтобы нам отдали нашу сестру".
     Люди у костров зашевелились, и кто-то резко втянул в  себя
воздух, и она быстро оглянулась вокруг.
     - Значит, вы знаете. Вы ее видели?
     - Мы ее видели.. Как она попала в руки тех, кто был здесь
до того, как мы пришли?
     -  Она  срезала  у  реки  ивовые  прутья,  чтобы  сплести
корзину; мы обе были у реки. И они напали  на  нас  -  Морские
Волки  и  Раскрашенные  Люди,  - ее губы раздвинулись, обнажая
мелкие зубы, острые и треугольные, как у мыши-полевки; но в  ее
голосе  не было никаких эмоций. - Мы побежали, и они погнались
за нами. Потом, наверно, она споткнулась и  упала,  и  ее  рука
выскользнула из моей, и когда я оглянулась, они уже набросились
на нее.
     Она  подошла  на шаг ближе, не отрывая глаз от моего лица,
протягивая ко мне руки. Я почувствовал ее запах, слегка похожий
на лисий, и свет  костра  разбился  о  маленький,  острый,  как
осиное жало бронзовый кинжал, который торчал у нее за поясом.
     -  Ты  -  тот, кого называют Артос Медведь, ведь правда?
Прикажи, чтобы ее отдали нам, господин.
     - С радостью, если бы я мог, - сказал я. - Она мертва.
     В неподвижном узком лице ничего не изменилось.
     - Сердце говорило мне всю эту ночь, что  она  умерла.  Вы
нашли ее мертвой, когда эта крепость пала перед вами?
     - Да.
     -  Тогда  отдай  нам  ее тело, чтобы мы могли взять его и
положить в Длинном Доме, среди ее сородичей.
     В тишине мы услышали, как ветер мягко поет на  осыпающихся
крепостных  валах  и  как  внезапно выстреливает и потрескивает
сторожевой костер. Где-то у коновязей беспокойно зашевелилась и
снова затихла  лошадь.  Нечего  было  и  думать  о  том,  чтобы
вытащить обратно эти девять огромных туш; это означало бы целую
неделю  возни  с веревками и рычагами; но я знал, что даже если
бы я мог сделать это мановением руки, я  не  позволил  бы  этой
девушке  увидеть  то, что появилось бы из-под них, потому что у
меня создалось впечатление, что они были очень близки, эти  две
сестры.
     -  Если  бы  я знал, что ее сородичи придут за ней, я бы,
конечно, помедлил. А теперь я не  могу  отдать  тебе  ее  тело,
потому что она уже похоронена.
     - Где?
     Я  отодвинулся  в  сторону,  чтобы она могла видеть провал
старой  зерновой  ямы,  кое-как  забросанный  комьями  глины  и
кусками  кровли.  Лучше,  чтобы  она  узнала  все  и  как можно
быстрее.
     - Здесь, на дне ямы, и над ней лежат туши  девяти  боевых
коней.  Мы  завернули  ее  в  плащ  и  закрыли ее толстым слоем
желтого папоротника, прежде чем сбросить туда лошадей.
     Внезапно в ее лице, словно летняя зарница, сверкнул дикий,
издевательский смех; казалось, им трепещет  сам  воздух  вокруг
нее, но она не издала ни звука.
     -  И  все  знают, что лошади - это создания Солнца и что
они имеют власть над такими, как мы,  кто  принадлежит  темному
теплому  чреву  Земли.  Вы  не  пожалели  трудов,  чтобы она не
являлась вам во сне. Девять боевых коней над ее  телом  должны,
конечно же, удерживать ее на достаточной глубине под землей, -
а  потом  смех  в  ее  лице  умер. - Если только она лежит там
вообще.
     - Если?
     - Слушай. Слушай,  Великий  Человек,  Солнечный  Человек,
которого называют Артос Медведь. Ты сказал нам, что наша сестра
мертва.  Ты  сказал  нам,  что нашел ее мертвой, когда крепость
пала перед вами. Ты сказал нам,  что  она  лежит  здесь  и  что
девять лошадей удерживают ее внизу. Но чем ты докажешь нам, что
все  это так? Сердце говорит мне, что она действительно мертва,
но страх и тоска могут обмануть сердце. Если я не  могу  видеть
ее тело, то как я могу быть уверена, что ты не держишь ее здесь
живой  для  собственного  удовольствия?  Если она мертва, как я
могу быть уверена, что именно  Морские  Волки,  а  не  вы  сами
довели ее до этого?
     -  Как  бы ты могла быть уверенной в этом, даже если бы я
показал ее тебе десять раз подряд?
     Какое-то время она смотрела  на  меня  в  молчании  -  ее
широко раскрытые глаза были неподвижны, словно темная, горькая,
как ивовая кора, вода под деревьями, - а потом сказала:
     -  Нет, я уверена в этом, хотя ты вообще не хочешь мне ее
показать.
     - Я не могу заставить своих уставших  после  битвы  людей
вытаскивать  из ямы девять лошадиных туш, о дочь Темного Народа
Холмов.
     Она вздохнула.
     - Нет; я  вижу,  что  не  можешь.  Пусть  будет  так,  ей
придется  лежать  там,  где она лежит. Только пойдем со мной на
мои холмы, к Старейшей, чтобы рассказать ей обо  всем  и  чтобы
она дала тебе Темный Напиток, который нужно вылить на то место,
где спит моя сестра, и священные травы для ее могилы.
     В  наступившем  затем  потрясенном молчании я заметил, что
молодые воины, которых она назвала своими  братьями,  обступили
ее  вплотную  и наблюдают за мной так же напряженно, как и она,
темными, непроницаемыми глазами.
     Бедуир,  который  все  это  время  стоял  рядом  со  мной,
заговорил первым.
     -  Если  этот  Темный Напиток и травы так нужны, то пошли
одного из своих братьев, чтобы он принес их сюда.
     - Это должен сделать Солнечный Господин, - ответила  ему
девушка, но ее глаза остались прикованными к моему лицу.
     -  Я  -  правая рука Солнечного Господина. Вот я и пойду
вместо него.
     - Вот ты и не пойдешь, - пробормотал я.
     Но ни один из них как будто не услышал меня.
     - Ты думаешь, наверно, что музыка -  это  могущественный
талисман  против  заклятий тьмы, - в ее голосе снова появились
низкие, насмешливые нотки. - Но у нас, в  Полых  Холмах,  тоже
есть  свои  певцы,  - потом она отвернулась от него, словно он
перестал существовать. - Так ты не пойдешь, милорд Артос?  Это
такая  простая  вещь,  но ее должен сделать Вождь - Обладающий
Властью.
     - Почему я должен идти? - спросил я наконец.
     И она придвинулась еще ближе  и  положила  ладонь  на  мою
руку, сжимающую эфес меча.
     - Может быть, в знак веры, - сказала она.
     Так что я понял, что должен идти, и я знал, почему.
     - Когда мы пойдем?
     - Как только ты отложишь свой меч и кинжал.
     - Это тоже? - спросил я.
     - Это тоже. Разве я не сказала: "в знак веры"?
     Я  снял  с  себя пояс с ножнами, вытащив засунутый за него
кинжал, и Бедуир  взял  их  у  меня,  не  говоря  ни  слова.  А
заговорил Кей, и его голос был хриплым от возбуждения.
     - Артос, не будь глупцом - с оружием или без, Бога ради,
не ходи с ней! - его огромная ладонь легла мне на руку, словно
он готов был удержать меня силой. - Это ловушка!
     - Думаю, нет.
     - Не ходи!
     Я стряхнул его руку.
     - Я должен.
     - Она наложила на тебя заклятие! Неужели ты не понимаешь,
что она  такое? Ты поставишь под угрозу свою душу, если пойдешь
с ней!
     Я уже тоже подумал об этом.
     - Вряд ли; но, в любом случае, я должен идти.
     - По крайней мере, разреши мне пойти с тобой,  -  сказал
Бедуир, который стоял с моим мечом и кинжалом в руках.
     Я  покачал  головой,  но,  думаю,  я чувствовал себя менее
уверенно, чем казалось с виду.
     - Это необходимо сделать в одиночку... Я готов.
     Мы вышли из крепости через узкие северные ворота,  оставив
за  собой  притихший  лагерь;  девушка  шла  впереди, я за ней.
Молодые воины бесшумно, как и тогда,  когда  пришли,  двигались
сзади  и  с  обеих сторон от меня, бесплотные теперь, как тени,
словно потеряли  всякую  реальность  после  того,  как  на  них
перестал падать свет костра. От подножия крепостной стены склон
холма  почти  отвесно  спускался  к  реке;  по  нему были скупо
разбросаны кусты ракитника, лещины и куманики.
     - Сюда, - сказала девушка. - Идем.
     И исчезла из вида, словно спрыгнула с утеса. Я  последовал
за   ней,   и   под   моими  ногами  оказалась  едва  заметная,
полузатерянная   тропинка,   узкая   и    обрывистая,    словно
протоптанная  дикими  баранами,  и  стремительно несущаяся вниз
через кустарник.
     - Идем, - снова сказала девушка; мы начали спускаться, и
призрачные воины цепочкой выстроились за мной. Мне  показалось,
что в ту ночь мы шли по многим тропам, тоненьким, едва заметным
стежкам, проложенным оленями и Темным Народцем еще до того, как
легионы  устремили свои дороги на север. Один раз мы пересекали
такую дорогу и по меньшей мере два раза - какой-то  поток;  не
Твид, а маленькие быстрые горные речушки, сбегающие вниз, чтобы
влиться в него. Путь показался мне очень долгим, но я сообразил
потом,  что  девушка  вела меня тропами, которые были такими же
извилистыми и запутанными,  как  танец  болотного  огонька,  и,
может  быть,  моя собственная усталость сделала их еще длиннее,
потому что с тех пор, как мне в последний  раз  удалось  урвать
часок  для  сна,  я проехал много миль и не щадил себя в бою. И
когда мы наконец поднялись вдоль маленьких полей овса и  ячменя
на  последний  хребет  и  спустились  через  заросшие  вереском
пустоши в неглубокую горную ложбинку, где сходились вместе  три
крошечные  затерянные  долины,  в  сияющих,  разметанных ветром
небесных высях уже занимался рассвет.
     Чуть ниже того уровня, где  мы  стояли,  у  дальнего  края
ложбины,  должно быть, немного укрытого от ветра, я заметил то,
что  показалось  мне  в  первый  момент  скоплением  маленьких,
поросших кустарником курганов - однажды в детстве я видел, как
река,  внезапно разлившись, вырвалась из берегов, изменила свое
течение и размыла такой курган;  и  в  его  сердце  был  скелет
человека,  который  лежал  на  боку, свернувшись калачиком, как
дитя  в  чреве  матери,  и  еще  бронзовый  кинжал  и  янтарное
ожерелье.   Но  когда  я  приостановился  и  посмотрел  вниз  в
набирающем силу свете, я почти сразу же разглядел поднимающееся
над кустами бледное марево торфяного дымка.
     - Это мой дом,  -  сказала  девушка,  оглядываясь  через
плечо. - Прости, что путь показался таким долгим.
     И  мы  углубились  в  лощину,  где только что проснувшиеся
мелкие, коричневато-серые коровы поднимали головы и, переступая
с ноги на ногу,  смотрели,  как  мы  проходим  мимо;  пересекли
ручей,  журчащий  под чахлыми, покрытыми мхом кустами бузины, и
вышли на тропинку, ведущую к этой  деревне  или  ферме.  Вереск
подступал  к  самому  подножию  окружающей ее торфяной стены, и
даже когда мы зашли внутрь и нам навстречу  выбежали  маленькие
остроухие  охотничьи  собачки,  которые  растягивали  пасть  от
радости при виде своих вернувшихся хозяев, карликовые  кусты  и
вереск,   покрывающие   горбатые   торфяные  крыши,  продолжали
придавать деревне сходство с рощей. Девушка направилась к самой
длинной землянке, стоящей - обыкновенный  торфяной  бугорок  с
растущим  над  дверью чахлым кустом боярышника - в центре всех
остальных. Она нырнула в темноту под грубой резной  притолокой,
и  когда я последовал за ней, мне пришлось почти что опуститься
на четвереньки, чтобы протиснуться в отверстие, которое  больше
походило  на  вход в звериную нору, чем на дверь в человеческое
жилище. Зловоние, исходящее из мрака, тоже было  звериным,  тот
же самый лисий запах, что держался вокруг моей спутницы; и я на
мгновение  задохнулся  и  ослеп  от густого, вонючего торфяного
дыма, так что если  бы  не  предостерегающий  крик  девушки,  я
кубарем  скатился бы вниз по четырем неровным ступенькам. А так
я достаточно неуклюже преодолел их, спотыкаясь  и  хватаясь  за
стены,  и,  оказавшись  на  ровном полу, обнаружил, что не могу
выпрямиться в полный рост под ивовыми копьями,  поддерживающими
крышу.
     Молодые  воины  и  их  собаки вошли следом за мной, и с их
приходом  в  землянке  стало  очень  тесно.   У   меня   начало
проясняться  в  глазах,  и,  поморгав,  я  разглядел  тех,  кто
находился  там  с  самого  начала:  пару  седобородых  старцев,
трех-четырех  довольно  молодых женщин и кучку собак и детишек,
барахтающихся  вокруг  только  что  разожженного   центрального
очага.   Воины,   которые   вошли  последними,  казалось,  были
единственными молодыми людьми во  всей  деревне,  и  я  спросил
себя,  были ли они действительно братьями или же девушка просто
использовала это слово в том смысле, в каком мы в  Товариществе
иногда  называли  себя братством. Я так никогда и не разобрался
как следует в отношениях Темных Людей, может быть, потому,  что
они  не вступают в брак, как мы, а, похоже, считают всех женщин
общими.
     Девушка прошла прямо к седоволосой старухе, которая сидела
на низком табурете, почти на корточках, у очага, - непристойно
жирное существо с толстыми ляжками  и  отвисшими  подбородками,
которое  дышало  тяжело, как огромная жаба, - и, бросившись на
землю рядом с ней, разразилась быстрым потоком  слов  на  своем
языке.  Я  ничего  не  понимал,  но  знал, что она рассказывает
старухе обо всем, что произошло в форте; а мужчины  и  женщины,
набившиеся  в большую землянку, слушали ее и наблюдали за мной.
Я все явственнее ощущал на себе их глаза, которые  видели  все,
не   выдавая   ничего   своего  взамен;  а  девушка  и  старуха
разговаривали - вопрос и ответ, вопрос и  ответ  -  на  своем
быстром непонятном языке, который напоминал мне дождь, стучащий
в  грозу  по  широким листьям. Молодые женщины, стоящие у стен,
начали  с  тихими   причитаниями   раскачиваться   взад-вперед,
приступая  к  ритуальному  оплакиванию.  В  землянке  стало так
душно, что мне показалось, будто  в  ней  совсем  нет  воздуха,
только торфяной дым и лисья вонь.
     Наконец  старуха подняла глаза, отбросила за спину похожие
на паутину волосы и скрюченным землистым пальцем поманила  меня
к  себе.  Я  подошел  и встал перед ней, пригнувшись под низким
потолком, и она откинула голову назад  и  сделала  пальцем  еще
один знак, на этот раз вниз.
     -  На  колени, встань на колени, Солнечный Человек. Как я
могу разглядеть тебя, а тем более  -  разговаривать  с  тобой,
если ты стоишь надо мной и твои плечи поднимают крышу?
     - Делай, как она говорит, - пробормотала девушка. - Она
- Старейшая.
     Я  опустился  на  колени и откинулся на пятки, так что мое
лицо оказалось ненамного выше лица старухи,  сидящей  на  своем
табурете,   и   она  наклонилась  вперед,  вглядываясь  в  меня
блестящими жабьими глазами.
     - Ты - тот, кого называют Артос Медведь?
     - Я Артос Медведь, Старейшая.
     - Так, говорили, что ты высок, как  ель,  и  светловолос,
как  мышь,  и  это правда. Говорили также, что ты пришел, чтобы
отогнать Раскрашенный Народ назад, на север, а  морских  Волков
- обратно в море.
     - И кто же это говорил, Старейшая?
     -  Может  быть,  дикие  гуси, когда улетали на север, или
ветер, посвистывающий в горной траве.
     Она внезапно выбросила вперед руки, похожие на  скрюченные
когтистые  лапы,  схватила  ими  мое лицо и притянула его почти
вплотную к своему. Ее дыхание пахло  диким  чесноком  и  старой
больной  плотью,  и мне хотелось не смотреть в ее темные глаза,
которые свет покрывал мутным налетом. Даже сейчас я не  уверен,
выдержал  ли я взгляд этих сощуренных глаз потому, что решил не
отводить свой, или же потому, что не  смог  бы  этого  сделать,
даже если бы попытался.
     - Значит, малышка умерла? - сказала она наконец.
     - Да.
     -  И  вы  положили  ее  в яму, а над ней - девять боевых
коней.
     - Если бы я знал,  что  ее  сородичи  придут  за  ней,  я
поступил бы по-другому.
     -  Что  касается  этого,  то земля будет для нее такой же
теплой и темной там, как и в Длинном Доме Матери, -  ее  глаза
все  еще  удерживали  мой  взгляд;  широкий, беззубый жабий рот
слегка подрагивал. - Как она пришла к Великому Сну?
     - В конце он стал для нее путем к избавлению, -  услышал
я  свой собственный голос. - Над ней жестоко надругались, и их
было много, но хотя они, без  всякого  сомнения,  убили  бы  ее
потом, я думаю, что она обрела свободу сама, раньше.
     - Так, в тебе тоже есть нечто от Древней Мудрости, Земной
Мудрости,  Солнечный  Человек...  И, действительно, ты говоришь
правду.
     Внезапно я почувствовал, что она больше не удерживает  мой
взгляд,  словно  увидела  все, что хотела увидеть, но ее ладони
все еще лежали по обе стороны моего лица. Потом она убрала и их
и уронила руки на превосходные, с голубым отливом, куньи шкуры,
закрывающие ей колени.
     - Она не первая из нашего племени, кто избрал этот путь к
смерти... Люди всегда  ненавидели  нас;  это  потому,  что  они
глупцы,  а  глупцы  всегда  ненавидят  то,  чего  боятся; но по
большей части они оставляли нас в покое. Однако с теми  людьми,
что  кишат  сейчас  на наших холмах, все совсем по-другому - с
Морскими Волками, и с  пиратами  с  запада,  и  с  Раскрашенным
Народом.  Они  думают,  что,  раз мы невелики ростом, они могут
раздавить нас и таким  образом  раздавить  и  свой  страх.  Они
думают  также,  что  в том месте, где мы хороним своих мертвых,
есть золото. Они выкуривают нас из наших домов, как  выкуривают
ненужных пчел в начале зимы.
     Я подумал об Айраке, который съел храбрость своего отца, и
о маленькой,  выжженной  дотла  деревне над дорогой, ведущей из
Дэвы к Эбуракуму.
     - Они угоняют наш скот и наших женщин. Это  место  хорошо
спрятано,   и   пока   что  мы,  наш  маленький  клан,  были  в
безопасности от них. Но теперь и у нас есть за что мстить.
     Она замолчала, и я с новой силой услышал  тонкие,  высокие
голоса  причитающих  женщин  и  с  присвистом  втянутое дыхание
одного из воинов.
     - Ты боишься нас, Солнечный Человек?
     - Немного, - сказал я. - Но я пришел  под  вашу  крышу,
Старейшая,  хотя  мог  бы не приходить вообще, и со мной нет ни
оружия, ни пучка рябиновых веток.
     - Это правда,  -  согласилась  она,  и  поэтому,  а  еще
потому,  что  ты - тот, кто ты есть, и твой меч - это молния,
направленная  против  Морских  Волков  и  их   племени,   может
случиться  так,  что когда ты позовешь Людей Холмов, нуждаясь в
их помощи, Люди Холмов откликнутся  на  твой  зов.  Мы  малы  и
слабы,  и  с годами нас становится все меньше, но мы разбросаны
повсюду, где только есть горы и  безлюдные  горные  долины.  Мы
можем  переслать  новости  и сообщения с одного конца страны на
другой за  время  между  восходом  и  закатом  луны;  мы  можем
проползать, и прятаться, и следить, и приносить известия; мы -
охотники,  которые  могут  сказать  тебе, когда прошла дичь, по
примятому стебельку травы или одному волоску, зацепившемуся  за
ветку куманики. Мы - гадюка, которая жалит во тьме.
     Произнося  эти  слова,  она  немного  повернулась и тем же
скрюченным пальцем, которым подзывала меня, поманила одного  из
воинов. Он подошел и, не глядя на нее, опустился на колени у ее
ног,  рядом со мной. И вообще, я заметил, что ни один из мужчин
не смотрел ей в глаза;