Андрей Таманцев
   Солдаты удачи 1-14


   Их было семеро...
   Гонки на выживание
   Успеть, чтобы выжить
   Закон подлости
   Рискнуть и победить
   Двойной капкан
   Угол атаки
   Псы господни
   Автономный рейд
   Пешки в Большой игре
   Чужая игра
   Разборка (Пропавшие без вести)
   Точка возврата
   Погоня за призраком


   Андрей Таманцев
   Солдаты удачи-1: Их было семеро...


   В романах серии "Солдаты удачи" все события взяты из жизни.  Мы  изменили
только имена героев. Почему? Это нетрудно понять: слишком тяжела и опасна их
работа. Каждый  из  них  всегда  на  прицеле,  вероятность  избежать  смерти
приближается к нулю... Имеем ли мы  право  лишать  таких  людей  надежды  на
завтрашний день?..


   Пролог
   Это я, это я, Господи!
   Имя мое - Сергей Пастухов.
   Чин мой на земле - раб Твой.
   Смиренный ли? Нет. Укротивший ли гордыню свою? Нет.
   Потому что я - воин. Может ли быть смиренным воин?  Может  ли  укротивший
гордыню исполнять как подобает дело свое?
   Твой ли я воин, Господи, или царя Тьмы?
   Вразуми меня. Наставь на путь истинный.
   Дай знак мне.
   * * *
   Я стоял один посреди  пустого  храма,  скупо  освещенного  пробивавшимися
сверху, сквозь разноцветные витражи,  лучами  солнца.  Фольгой  и  позолотой
мерцали оклады икон. Откуда быть злату и  серебру  в  нашем  Спас-Заулке,  в
бедной сельской церквушке, бревенчатый сруб которой и кресты  над  тремя  ее
куполами были для меня с самого раннего детства так же привычны, как  тихие,
в лилиях и кувшинках, заводи Чесны, как раскидистая ветла над  нашей  избой,
как осенние стога и голубые разливы цветущего льна.
   В этом храме двадцать шесть лет назад меня крестил отец Федор - огромный,
бородатый, вечно полупьяный и жизнерадостный, как сатир. Сам я, конечно,  не
помню, но мать рассказывала, что он  уронил  меня  в  купель  и  еле  успели
вытащить. Опасались, что буду бояться воды, - но нет, обошлось.
   Он же венчал нас с Ольгой. Сами мы об этом и думать не  думали,  но  мать
попросила, не хотелось ее  огорчать.  Отец  Федор  и  здесь  отличился:  мое
обручальное кольцо выскользнуло у него  из  рук,  минут  десять  ползали  по
храму, пока нашли.
   Он же отпевал в этом храме отца, а через три года - мать.  У  меня  долго
стоял в ушах  его  требовательный  бас:  "Отпусти  ей  грехи  ея  вольныя  и
невольныя!.."
   С тех пор в Спас-Заулке я не был ни разу. И даже не  знаю,  почему  вдруг
велел водителю свернуть на развилке не налево,  к  Москве,  а  направо  -  к
Выселкам, к Спас-Заулку.
   Утренняя служба кончилась, но дверь еще  не  успели  запереть.  Сухонькая
старушка в синем халате, заканчивавшая уборку, предупредила меня:
   - Закрываем храм, сынок. Вечером приходи.
   - Да мне бы только свечку поставить. Пусть хоть немного погорит.
   - Тогда и поставишь.
   - Вечером я буду уже очень далеко отсюда, - объяснил я.
   - Спрошу у батюшки, - сказала она и исчезла в глубине церкви.
   Минут десять я стоял наедине с ликами  святых  и  с  самим  собой.  Потом
появился священник. Но это был не отец Федор. Видно, тот уже  отбасил  свое.
Открестил, отвенчал, отпел  и  отславил.  Этот  был  совсем  молодой  -  лет
двадцать пять. Или тридцать. Или (почему-то подумалось мне) тридцать три.
   Длинные русые волосы до плеч. Большие темные  глаза.  Что  еще  приметно:
одет как-то странно. Вроде как бы ряса на нем, но  не  черная,  и  вроде  бы
мешковина. Рубище.
   - Ты хочешь возжечь свечу, сын мой? - обратился он ко мне. -  Знаешь  ли,
пред каким образом?
   Он протянул ко мне руку. Странное дело: в  ней  была  не  одна  свеча,  а
несколько... Семь. Но почему-то я этому даже не  удивился,  хотя  удивляться
было чему: откуда он знал, что  нас  семеро?  Я  взял  у  него  свечи.  Куда
поставить одну, я знал точно. И поставил - перед иконой  Николая-чудотворца.
Свеча,  не  припаянная  к  подсвечнику  воском,  чуть  наклонилась.  Батюшка
протянул руку и поправил ее. И свеча почему-то сразу занялась ярко, в полную
силу. Куда поставить остальные шесть свечей, я не знал. Зато он знал. Подвел
меня к большой иконе в глубине храма и сказал:
   - Здесь.
   И снова, будто бы от одного лишь прикосновения его  тонкой  легкой  руки,
свечи  взялись  ярким  пламенем.  В   их   свете   проступил   лик   святого
Георгия-победоносца.
   - Верно ли возжены свечи? - спросил он.
   - Да, - кивнул я. - Кто вы?
   - Называй меня отцом Андреем, - ответил он. - Есть ли у тебя  просьба  ко
мне?
   - Помолитесь за меня и моих товарищей, отец Андрей. Нам  предстоит  очень
трудное дело.
   - Чисты ли помыслы твои? - спросил он.
   - Не знаю.
   - Веришь ли ты в праведность дела твоего?
   - Не знаю.
   - Жаждет ли душа твоя мира?
   - И даже этого я не знаю.
   - В смятении дух твой. Я буду молиться за тебя и други твоя.
   Я вышел. С порога оглянулся: в полумраке храма ярко горели семь свечей
   Когда мощный серебристый джип "патрол",  выделенный  в  мое  распоряжение
начальником управления, пропылил по проселку и свернул на асфальтовое шоссе,
ведущее к Москве, я обернулся на маковки Спас-Заулка, на золотые кресты  над
ними.
   И подумал: "Какие же слова найдет он для молитвы за нас  -  наемников  и,
может быть, даже убийц?.."
   Было лето 1996 года. 14 июля.
   Глава первая. Мой сын будет Президентом России, или Террорист во фраке от
"Бриана"
   В 1996 году праздник католической Троицы пришелся на воскресенье 26  мая.
С самого утра ко всем кирхам и костелам Германии  начали  съезжаться  крытые
яркими  разноцветными  тентами  грузовики,  до  отказа  набитые   березовыми
ветками. Привезенные из специальных лесопитомников, они  предназначены  были
для украшения храмов в  этот  день.  Береза,  как  известно,  символ  Святой
Троицы.  Грузовики  уже  поджидали  десятки  прихожан  со  всеми  чадами   и
домочадцами; они втаскивали охапки пахучих веток в  притворы,  а  потом  под
руководством священнослужителей украшали  ими  соборные  залы,  где  вечером
должны были пройти торжественные богослужения. Работа шла споро, немного  не
по-немецки суматошно, но суматоха эта была какой-то особенной, праздничной -
такая царит обычно, когда наряжают рождественские елки.
   Как и во всей Германии, праздничное оживление было в то утро и в одном из
самых старинных соборов Гамбурга - костеле святого  Михаила,  Михаэлискирхе.
Построенный в стиле классического  барокко,  "Большой  Михель"  по  странной
исторической случайности возвышался своей статридцатиметровой  башней  между
двумя районами Гамбурга: фешенебельным Альтштадтом и развеселым Санкт-Паули,
где (как деликатно отмечалось в путеводителях и  туристских  проспектах)  не
существует никаких табу.
   День этот выдался не по-майски хмурым, откуда-то  нагнало  туч,  с  Эльбы
тянул несильный, но пронизывающий, как на набережной  Невы,  ветер;  красный
кирпич  старых,  построенных  еще  в  середине  восемнадцатого  века  домов,
окружавших Михаэлискирхе  и  чудом  уцелевших  после  бомбежек  союзнической
авиации  в  конце  второй  мировой  войны,  казался  почти  черным;  медные,
позеленевшие от вечной сырости  крыши,  веселившие  взгляд  в  погожие  дни,
сейчас выглядели уныло-тусклыми.
   Ближе к полудню, когда праздничная суета в соборе святого Михаила была  в
самом разгаре, в один из многочисленных  рукавов  Эльбы  вошла  белоснежная,
новейшей постройки крейсерская яхта. Она стала на якорь в районе Альтштадта,
метрах в семидесяти от  берега  -  швартовка  непосредственно  у  набережных
Гамбурга,  да  и  то  краткосрочная,  разрешается  лишь  шлюпкам  и   легким
прогулочным катерам.
   Яхта была под английским флагом; на борту ее значилось название -  "Анна"
и порт приписки - Ливерпуль. На фоне огромных  плавучих  доков,  сухогрузов,
лесовозов она выглядела детской нарядной игрушкой, но любому человеку,  хоть
что-то понимающему в морских делах (а таким в  древнем  ганзейском  Гамбурге
был едва ли не каждый второй), с  одного  взгляда  было  ясно,  что  изящные
обводы этой  игрушки  в  сочетании  с  мощным  современным  двигателем  таят
возможности  яхты  развивать  едва  ли  не   скорость   торпедных   катеров,
остойчивость и мореходные качества таковы, что даже кругосветное путешествие
для нее не проблема. И даже уж совсем профану без  пояснений  было  понятно,
что такая яхта может принадлежать только  богатому  человеку.  И  не  просто
богатому - очень богатому.
   Однако двое мужчин, доставленных с яхты  на  белом,  похожем  на  глиссер
катере, совершенно не походили на богатых людей. Один  -  высокий,  плотный,
лет пятидесяти - был в заурядной  кожаной  куртке,  потертой  на  сгибах,  в
темной вязаной шапочке, натянутой из-за пронизывающего ветра чуть ли  не  на
глаза. Он был похож на шкипера, в крайнем случае - на капитана, но уж  никак
не на владельца этой роскошной яхты. А второй и на шкипера  не  тянул:  тоже
высокий, сухощавый, лет двадцати семи, в джинсах,  в  китайской  ветровке  с
капюшоном. Моторист? Стюард?
   Лишь подобострастная услужливость, с которой матрос,  сидевший  за  рулем
глиссера, попытался помочь пассажирам  подняться  на  набережную,  могли  бы
подсказать внимательному наблюдателю, что доставленные - отнюдь  не  простые
члены команды.
   И такой наблюдатель, между прочим, был.
   Как  только  эти  двое   оказались   на   набережной,   из   темно-серого
"фольксвагена-пассат",   далеко   не   последней   модели,   припаркованного
неподалеку, вышла молодая женщина в длинном синем плаще и  изящной  фетровой
шляпке и подошла к мужчинам.
   - Вы есть мистер Назаров? - обратилась она к старшему.
   - Да, это я, - подтвердил тот.
   - Я есть очень рада. Я остерегалась, что у вас что-то может задержаться в
пути. Я хочу себя представить. Я называюсь Эльза Рост,  я  работаю  в  нашем
бюро по туризму как гид, и на русском языке тоже. Если  я  скажу  что-то  не
так, заранее извините меня, потому что из вашей страны  сначала  было  очень
мало туристов и я не могла иметь практики после университета, а теперь здесь
очень много русских, но мало кто может оплатить услуги гида. Итак, я в вашем
полном распоряжении, господа, и мой автомобиль также, если, конечно, он  вас
устроит.
   Она показала на свой "фольксваген".  Мужчины  переглянулись  и  почему-то
засмеялись. Потом старший сказал:
   - Мы, конечно, привыкли к "роллс-ройсам", но для  разнообразия  сойдет  и
этот.
   И двинулись к машине. Эльза села за руль и включила двигатель...
   * * *
   Из протокола допроса гражданки  Федеративной  Республики  Германии  Эльзы
Рост, урожденной Фогелыштерн, 28 лет, замужней, постоянно проживающей  в  г.
Гамбурге.  Допрос  проведен  инспектором  гамбургской  криминальной  полиции
Францем Шмидтом. (Приводится в переводе с немецкого):
   "Рост. 24 мая, в пятницу, около десяти часов вечера  мне  домой  позвонил
шеф нашего туристического агентства господин Крамер и спросил, не смогу ли я
в воскресенье 26 мая поработать в качестве гида и  переводчика  с  какими-то
важными русскими господами. Он извинился за столь поздний звонок и  объяснил
его срочностью  и  важностью  дела.  Я  не  являюсь  постоянным  сотрудником
агентства, сотрудничаю с туристическим бюро мистера Крамера в свободные дни,
поскольку  не  могу  позволить  себе  упустить  возможность  дополнительного
заработка. Господин Крамер сказал, что мой гонорар  будет  удвоен,  так  как
работать с русскими мне придется в воскресенье и к  тому  же  -  в  праздник
Троицы. Я согласилась, но напомнила, что русским языком владею гораздо хуже,
чем английским,  и  среди  нештатных  сотрудников  агентства  сейчас  немало
русских немцев. Господин Крамер  ответил,  что  именно  этот  вариант  он  и
предложил человеку, с которым вел переговоры, но  тот  самым  категорическим
образом потребовал, чтобы в роли  гида  и  переводчика  выступало  лицо,  ни
малейшим образом не  связанное  с  эмигрантами  из  России,  -  лучше  всего
женщина, коренная жительница Гамбурга.
   Шмидт. Сказал ли господин Крамер, с кем именно он вел переговоры? И как -
лично или по телефону?
   Рост. Нет. А сама я не спросила, меня это  не  интересовало.  Я  уточнила
только, когда и где я должна встретиться с этими русскими господами и в  чем
будут заключаться мои обязанности. Господин Крамер объяснил, что  26  мая  в
десять утра я должна быть на набережной Нордер-Эльбы в районе  Альтштадта  и
ждать появления яхты "Анна", порт приписки  Ливерпуль.  Имя  моего  клиента,
который прибудет на этой яхте, господин  Назаров.  Я  должна  буду  провести
экскурсию с ним и с людьми, которые будут  его  сопровождать,  экскурсию  по
городу в том  объеме,  в  каком  они  пожелают,  а  вечером  выполнять  роль
переводчицы во время праздничного приема, который господин  Назаров  намерен
устроить на борту своей яхты для друзей и деловых партнеров.
   Шмидт. Итак, вы дождались прибытия яхты "Анна". Когда она пришла?
   Рост. Около полудня. Я ждала почти два часа и уже начала беспокоиться.
   Шмидт. Сколько человек сошло с борта яхты?
   Рост. Всего двое. Сам господин Назаров и его сын Александр,  аспирант  из
Гарварда. Он попросил называть себя просто Алекс.
   Шмидт. У вас не возникло сомнений, что Алекс действительно сын  господина
Назарова?
   Рост. Ни малейших. Во-первых, они были очень похожи. Оба высокие.  И  еще
что-то в выражении лица, глаз. Глаза у обоих такие, знаете, серые,  жесткие.
А когда они смотрели друг на друга,  это  выражение  жесткости  исчезало.  И
общались они так, как отец с сыном после долгой разлуки.
   Шмидт. Они много разговаривали между собой?
   Рост. Как раз нет. В том-то и дело. Нет, они  разговаривали,  конечно:  о
каких-то знакомых, об учебе Алекса, об Анне. Как я поняла, Анна -  это  жена
или очень близкий человек господина Назарова, но не мать  Алекса,  иначе  он
называл бы ее иначе, не по имени. Я поняла, Анна чем-то болела и лечилась  в
Швейцарии. Но больше они молчали. Они как будто  и  затеяли  эту  экскурсию,
чтобы побыть вдвоем. Я в этом уверена. И знаете почему? Я показала им театр,
ратушу,  кунстхалле,  потом  подвезла  к  Катариненкирхе.  Когда  я   начала
рассказывать о ней, господин Назаров вдруг прервал меня и спросил, сколько я
получу за работу с ними. Я  ответила:  триста  шестьдесят  марок.  Тогда  он
достал портмоне - это был "Монблан", господин инспектор! -  и  протянул  мне
триста долларов в трех купюрах. Он сказал: это вам за  то,  что  мы  изменим
правила - вы будете  говорить  только  тогда,  когда  мы  вас  о  чем-нибудь
спросим. Деньги я, разумеется, взяла, но это меня, буду откровенна, обидело,
и я спросила, не желают ли господа осмотреть Репербан, если  им  неинтересна
наша замечательная Катариненкирхе. Я объяснила: все русские  туристы  просят
показать  Санкт-Паули  и  Репербан,  самую  злачную  улицу   в   мире.   Они
согласились, но так, будто им было все равно. Я оставила  машину  неподалеку
от Михаэлискирхе, туда как раз подъехали автобусы телевизионщиков - они  уже
начали  готовиться  к  трансляции  вечерней  мессы;  мы  пешком  прошли   по
Репербану, туда и обратно. Вы сами знаете, господин инспектор,  каков  он  в
это время дня: вся ночная грязь и дрянь еще не убрана,  почти  все  закрыто,
работают  только  редкие  стрип-бары  и  секс-шопы.  У  одного  из  открытых
стрип-баров господин Назаров спросил сына: не хочешь  зайти?  На  что  Алекс
Назаров ответил фразой, которую я  запомнила  из-за  не  вполне  ясного  мне
семантического  значения:  "Этого  говна  сейчас  и   в   Москве   навалом".
Единственное, что их почему-то развеселило и чему они долго смеялись, -  это
когда я сказала, отвечая на вопрос господина Назарова, что здание на  другой
стороне Репербана - это главное управление полиции Гамбурга, вот  это  самое
здание, где мы сейчас с вами разговариваем.  Я  так  и  не  поняла,  что  их
рассмешило.
   Шмидт. Многих моих русских коллег это тоже смешит. Им кажется несуразным,
что главное управление полиции находится в  центре  самого  злачного  района
города.
   Рост. А где же ему быть - на Кайзерштрассе?
   Шмидт. Им  это  показалось  бы  более  естественным.  Но  мы  отвлеклись.
Продолжайте, пожалуйста, госпожа Рост.
   Рост. Потом мы вернулись к кирхе святого Михаила.  По  просьбе  Алекса  я
перевела надпись на стене: "Гот руф дих" - Господь призывает тебя". Господин
Назаров предложил сыну зайти в храм. Алекс спросил:  "Ты  уверен,  что  этот
призыв обращен  к  тебе?"  Господин  Назаров  ответил:  "Как  знать".  И  мы
вошли..."
   * * *
   Они вошли под высокие своды костела, когда уже почти все березовые  ветки
были развешаны по стенам, в простенках, на спинках длинных дубовых лавок,  а
на остатках веток в проходе с визгом и криками барахтались веселые  немецкие
дети. По залу метался,  проверяя  расстановку  камер,  молодой  взъерошенный
телережиссер, звукооператоры пристраивали микрофоны. Эльза отметила, что при
входе Алекс сбросил с головы капюшон ветровки, а Назаров-старший стащил свою
вязаную шапчонку и пригладил рукой такие же русые, как у  сына,  но  заметно
поредевшие волосы.
   Эльза объяснила, что вон там - пульт органиста,  на  тех  вон  подмостках
будет стоять  хор,  а  белая,  слегка  изогнутая  лестница,  заканчивающаяся
небольшой огороженной площадкой, вознесенной очень  высоко,  почти  в  центр
зала, - это кафедра, с которой будет произносить свою проповедь епископ.
   Среди резвящихся детей и занятых каждый своим делом взрослых  Назаровы  и
Эльза были в кирхе единственными праздными людьми. Вероятно, именно  поэтому
режиссер неожиданно подбежал к ним и стал что-то быстро говорить по-немецки,
обращаясь к Назарову-старшему.
   - Он просит вас подняться на кафедру епископа  и  что-нибудь  сказать,  -
перевела Эльза.
   - Я? - изумился Назаров. - Что я могу сказать с епископской  кафедры?  Да
еще по-русски!
   - Не имеет значения. Четыре-пять фраз. Любых. Ему  нужно  проверить,  как
работают микрофоны, - объяснила Эльза.
   Назаров-старший повернулся к сыну:
   - Вот пойди и скажи. Надеюсь, тебе уже есть что сказать городу и миру.
   - Найн! Найн! - запротестовал режиссер. Эльза перевела:
   - Ему не нужен молодой голос. Ему нужен голос  человека  ваших  лет.  Тут
большое значение имеют обертоны.
   Назаров-старший  чуть  помедлил,  усмехнулся  и  неторопливо  двинулся  к
лестнице. И по мере того как  он  уверенно-неспешно,  без  всякого  видимого
напряжения одолевал  довольно  крутые  ступени,  зал  затихал,  а  когда  он
оказался на площадке кафедры,  все  и  вовсе  побросали  свои  дела  и  даже
прикрикнули на шумящих детей:  настолько  значительной,  источающей  силу  и
уверенность была фигура этого человека.
   - Говорите, пожалуйста! - по-немецки крикнул ему снизу режиссер.
   - Даже не знаю, что и сказать...
   - Гут! Нох айнмаль! Hyp филе, битте!
   - Просит еще раз, только побольше, - перевела Эльза.
   Назаров положил руки на перильца  кафедры,  немного  подумал  и  произнес
несколько фраз.
   - Зер гут! Данке ш„н! -  поблагодарил  его  режиссер  и  занялся  другими
делами.
   Только два человека в  кирхе  -  Эльза  и  Алекс  -  поняли,  что  сказал
Назаров-старший.
   А сказал он вот что:
   - С этого места нельзя  произносить  пустых  слов.  Отсюда  можно  только
провозглашать. И я говорю всем: пройдет не так уж много лет, и мой сын будет
Президентом России!
   Вот это он и сказал.
   * * *
   Из стенограммы допроса Эльзы Рост инспектором Ф. Шмидтом:
   "Шмидт. Что было дальше?
   Рост. Господин Назаров сказал, что времени больше нет и нам  нужно  ехать
на яхту, чтобы успеть  переодеться  и  приготовиться  к  приему  гостей.  Мы
вернулись на набережную, на маленьком белом катере подплыли к яхте "Анна"  и
поднялись на борт.
   Шмидт. Опишите, пожалуйста, яхту.
   Рост. Господин инспектор, я не могу этого сделать. Такое я видела  только
в фильмах об американских миллионерах.
   Шмидт. Когда вы поднялись на яхту, гости уже был