Центр минут десять думал. Потом приказал:
   "Доложите данные визуальной разведки. Особое внимание обратить на  взлеты
и  посадки  самолетов  всех  систем:   количество,   тип,   время   полетов,
опознавательные знаки.  Регистрировать  режим  работы  аэродромных  радаров.
Докладывать обо всем происходящем на  территории  объекта.  Не  упускать  ни
малейших подробностей".

   А в виске у меня все зудело и зудело.

   Артист произнес:
   - Нет ли у вас, джентльмены, ощущения, что нам  отсюда  нужно  как  можно
быстрей валить?
   Вот это у меня и зудело.
   - Есть, - подтвердил я. - Ночью уйдем.

   Но до ночи еще нужно было дожить.

   Ощущение тревоги у меня все усиливалось и усиливалось, хотя для этого  не
было никаких очевидных причин. Все было обычным. На сторожевых вышках стояли
солдаты, по двое на каждой, озирали окрестности через бинокли и стереотрубы.
Грунтовку   между   линией   ЛЭП   и    железнодорожной    коле„й    утюжили
бронетранспортеры  и  БМП  с  автоматчиками  на  броне.  Усиленные   патрули
прочесывали русла ручьев и горные тропы.
   "Мрия" стояла на прежнем месте в начале главной взлетно-посадочной полосы
с задранным носом и опущенной аппарелью, готовая к  погрузке.  Утром  пришли
члены экипажа, походили вокруг нее и вернулись в  военный  городок  коротать
время в гарнизонной гостинице.
   Прилетел Ми-10, забрал рабочую команду и "черных" охранников, ушел по-над
железнодорожной коле„й к  месту  взрыва.  Часа  через  три  снова  появился,
заправился, загрузил бетономешалку и какое-то оборудование,  улетел.  Задали
мы работенки саперным частям. В условиях, приближенных  к  боевым.  Ну,  что
делать? Трудно в ученье, легко в гробу.
   А чувство тревоги у меня все не слабело.  И  наконец  дошло.  Тишина.  Не
летали "миги" и "су". Все вертолеты, беспрерывно барражировавшие  вчера  над
нагорьем, как шмели над цветущим лугом,  стояли  на  площадках  в  окружении
солдат охраны. Экипажи кучковались возле машин, готовые по  первому  сигналу
поднять их в воздух.
   И еще одно наблюдение настораживало. Безлюдье возле  вагончиков  ПМС.  Не
дымили трубы "буржуек", не колготился рабочий люд. Создавалось ощущение, что
всех срочно эвакуировали. А когда эвакуируют мирное население? Когда ожидают
боевых действий. В военном городке тоже было непривычно безлюдно.  Ну  дела.
Они что, ждут штурма?
   Таким наблюдательным оказался не я один. Муха повертел  головой,  потянул
носом, поморщился. На его размалеванном гримкарандашом "Туман"  лице  белели
зубы, из-под каски поблескивали глаза.
   - Чего это они не летают? - спросил он. -  Вчера  целый  день  летали,  а
сегодня хоть бы кто!
   - Горючку, наверное, выжгли, - попытался найти  объяснение  Боцман.  -  У
всех же сейчас лимиты.
   - Ни фига, - возразил Муха. - Все вертушки с самого ранья  заправили  под
завязку, я видел.
   Он не стал объяснять, с какого места он это видел  и  что  заставило  его
встать на рассвете, а мы из присущего  нам  чувства  деликатности  не  стали
спрашивать.
   - И ракет нацепляли, - внес свою долю в общую копилку наблюдений Артист.
   - Ракеты были, - возразил я.
   - На "двадцать восьмом", - подтвердил Артист. - А на "двадцать четвертых"
не было.
   Он протянул мне бинокль. Я всмотрелся в сторону вертолетной площадки. И в
самом деле: внешние узлы трех Ми-24 щетинились сверхзвуковыми ракетами  ПТУР
"Штурм-В".
   -  И  вот  что  еще  непонятно,  -  продолжал  Артист.  -  Куда  "черные"
подевались? Вчера бегали как заведенные. А сегодня - ни одного.
   Этой странности никакого объяснения не нашлось. Неуверенное предположение
Боцмана, что им всем дали отгул, даже не  удостоилось  обсуждения.  Гипотеза
Артиста о том,  что  все  они  сидят  на  губе  из-за  того,  что  допустили
проникновение постороннего зловредного  элемента  в  расположение  резервной
дизельэлектростанции, тоже не выглядела убедительной.
   Муха удалился для обдумывания в кусты, а Док вообще участия в  обсуждении
не принимал. Он сидел, согнув над "Селеной-5" большие плечи, и выстукивал на
клавиатуре "Азимута" сообщение о результатах визуальной разведки.  Время  от
времени  поднимал  к  голубому  небу  замаскированную  под  болотный   пенек
физиономию, всматривался в легкие перистые облака, как бы пытаясь углядеть в
них те  самые  мельчайшие  подробности,  которых  требовал  Центр,  и  вновь
склонялся  над  "Азимутом".  Отправив  очередную  порцию  наблюдений,   ждал
уточняющих вопросов, терпеливо отвечал.
   Из кустов выполз Муха и поделился результатами своих размышлений:
   - Я понял! Они переоделись!
   - Кто? - спросил Артист, уже забывший, о чем шел разговор.
   - "Черные"!
   - Во что?
   - Не знаю.
   - Иди еще подумай, - посоветовал Боцман.  Муха  хотел  обидеться,  но  не
успел и рванул в кусты. Говорят, халявного сыра не бывает. Халявного шашлыка
тоже.
   - Тихо! - вдруг приказал Док и поднял голову. Мы прислушались.  Откуда-то
сверху, с большой высоты, доносился слабый гул самолетного двигателя.
   - Уже третий или четвертый раз пролетает, - объяснил Док.
   Я перевернулся на спину и поднес к глазам  бинокль.  Успел  увидеть  лишь
маленькое серебристое пятнышко на высоте километров семь-восемь. Оно  прошло
к юго-западу и растаяло в лучах склоняющегося к закату солнца. Инверсионного
следа за ним не было. Значит, не истребитель. Скорость  тоже  была  явно  не
сверхзвуковая - километров семьсот - восемьсот в час, не больше.  Похоже  на
пассажирский самолет, но их трассы были очень далеко отсюда.
   Я решил подождать. Километрах в трехстах - государственная граница.  Если
рейс не международный, самолет должен будет там развернуться. Значит,  минут
через сорок снова пройдет над нами.
   Я оказался прав. Через полчаса вновь донесся нарастающий  гул  турбин.  Я
всмотрелся.  Турбин  было  четыре  -  на  консолях,  под  крыльями.  Как   у
ильюшинских машин. Классический силуэт пассажирского лайнера.  Что-то  вроде
Ил-76. И только какая-то непонятная круглая нашлепка над фюзеляжем.
   - Что это у него за тарелка?  -  спросил  Муха,  временно  вернувшийся  к
нормальной жизни.
   - Какая тарелка? - не понял Боцман. - И в самом деле тарелка.
   И тут мне стало нехорошо. Тарелка. Твою мать. Тарелка!
   - Глуши связь! - крикнул я Доку. - Вырубай к черту! Быстро, Док! Быстро!
   Он растерянно оглянулся на меня:
   - Я уже все передал. А в чем дело?
   Он взял у Мухи бинокль и всмотрелся в небо.
   - Господи боже! Это же А-50! Или я ошибаюсь?
   - Если бы!
   Артист, Муха и Боцман, не закончившие такого высшего  командного  училища
ВДВ, как я, и не обладавшие такой любознательностью и кругозором, как Док, с
недоумением смотрели на меня, ожидая разъяснений.
   Я разъяснил. А-50, принятый на вооружение ВВС СССР  в  1984  году  взамен
морально устаревшего Ту-126, является самолетом  дальнего  радиолокационного
обнаружения  и  управления.  Он  может   применяться   для   обнаружения   и
сопровождения воздушных целей и надводных кораблей, для оповещения командных
пунктов о  воздушной  и  надводной  обстановке,  для  управления  самолетами
истребительной и ударной авиации при их наведении на воздушные,  наземные  и
морские  цели,  а  также  служить  воздушным  командным  пунктом.  И   этому
замечательному  детищу  Таганрогского  научно-технического  комплекса  имени
Бериева  обнаружить  радиопередатчик  по  одному-единственному   сигналу   и
определить его координаты с точностью до метра - как  два  пальца  обоссать.
Что оно, возможно, уже и сделало.
   - Передавай, - приказал я Доку. - "Замечен А-50. Пролетал раз пять.  Вряд
ли случайно. Наши действия?"
   Муха вскочил и на четвереньках ломанулся в кусты. На ходу объяснил:
   - Прихватило. Я сейчас, я быстро.
   - Есть, - сказал Док.
   Центр отреагировал мгновенно:
   - "Немедленно возвращайтесь  в  исходную  точку  маршрута.  Все  ненужное
бросьте. При захвате сопротивления не оказывать".
   Такие приказы никому не нужно повторять Дважды. Мы  кинулись  по  лазу  в
блиндаж. И только успели похватать "каштаны" и распихать рожки по подсумкам,
как все  пространство  вокруг  словно  бы  сгустилось  от  рева  вертолетных
движков. Три "двадцать четвертых" и "двадцать восьмой" поднялись в воздух  и
устремились к нашему мысу, сужая круги. Какая-то из вертушек  зависла  прямо
над  нами,  воздушные  струи  разметали  нашу  маскировочную  сеть,  трубный
небесный глас возвестил:
   - Бросить оружие! Сопротивление бесполезно! Рванули светошумовые гранаты,
которые мы поставили на растяжках на подходах  к  базе.  Это  означало,  что
штурмовой отряд заранее подтянулся  на  исходные  и  ждал  только  воздушной
поддержки. И тут же на краю нашего лежбища возник рослый мужик в камуфляже с
полевыми подполковничьими погонами и наставил на нас "калаш":
   - Не двигаться! Руки за голову! Где остальные?
   И не успел я удивиться этому странному вопросу, как прыткий  подполковник
вдруг выронил автомат и поднял руки. Из-за его спины  выглянул  Муха.  Одной
рукой он вжимал ствол ПСС в затылок подполковника, другой придерживал штаны.
И даже сквозь слой маскировочного грима на его лице читалось: "Даже  посрать
не дадут спокойно!"
   - Прикройте! - крикнул Док и пополз по лазу к НП с такой  скоростью,  что
только локти замелькали и завиляла обтянутая камуфляжем задница. За собой он
волочил какую-то зеленую трубу, но у меня не было времени рассматривать, что
это за труба. Мы влупили из всех  стволов  вкруговую,  заставив  штурмовиков
вжаться в камни, а вертушки отойти на безопасное расстояние.
   Была, конечно, вероятность того, что они саданут в нас ракетой или польют
из пушки. Но расчет был на то, что  они  видели  начало  штурма  и  вряд  ли
захотят мочить подполковника  и  других  бойцов,  которых  могло  изрешетить
осколками. Так и вышло. Не переставая поливать из "каштана", я  оглянулся  в
сторону Дока. Очень меня интересовало,  на  кой  хрен  его  понесло  на  НП.
Подполковника это тоже интересовало. Он стоял выше меня и потому увидел  все
раньше. А потом увидел и я. И понял, что за трубу волочил Док.
   Это была "Игла".
   Ручной зенитно-ракетный  комплекс  "Игла".  Дальность  полета  ракеты  по
горизонтали - 5200 метров. При максимальной скорости цели 1450 километров  в
час вероятность поражения цели одной ракетой составляет  38  процентов.  Чем
ниже  скорость  цели,  тем  выше  процент  попадания.  Вертолеты  поражаются
стопроцентно. А огромная "Мрия", неподвижно стоящая в  полукилометре,  -  на
все 200 процентов.
   Док поерзал, устраиваясь поудобней, приладил на  правом  плече  "Иглу"  и
припал к прицелу. Подполковник завопил так,  что  заглушил  все  вертолетные
движки и грохот автоматной пальбы:
   - Стой! Отставить! Стой!
   Ага. "Стой". Скажи это своей тете.
   Труба на плече Дока  дернулась.  Из  заднего  конца  полыхнуло.  Сработал
ускоритель,  десятикилограммовая  ракета  прочертила   красивую   дугу   над
аэродромом и вмазалась прямо в  середину  фюзеляжа  "Мрии".  Грохнул  взрыв.
Тулово самолета просело, как надпиленное бревно на козлах.

   Красивый был самолет.
   Теперь он наверняка не взлетит.
   Док встал, поднял руки и объявил:
   - Мы сдаемся!
   Глава IX
   То, что для  Пастухова  было  предположением,  для  полковника  Голубкова
являлось бесспорным фактом. Самолет дальнего  радиолокационного  обнаружения
А-50 не мог появиться над объектом случайно. Такие  самолеты  не  появляются
случайно нигде. А-50 мог вылететь в район Потапова лишь в том  случае,  если
бы это была зона военных  действий  или  место  проведения  крупномасштабных
учений с участием всех родов войск. Таких летающих командных пунктов  в  ВВС
России было не больше трех десятков, приказ о вылете мог поступить только из
Москвы.
   Из Москвы он и поступил. В этом у полковника Голубкова  не  было  никаких
сомнений. Не вызывала сомнений и цель вылета: запеленговать радиопередатчик,
работу которого могли обнаружить аэродромные службы.
   Поэтому Голубков сразу же  приказал  группе  Пастухова  покинуть  опасное
место. Ребята сделали все, что смогли. И даже намного больше того,  чего  от
них ждали. Сутки, а то и  двое,  которые  потребуются  саперным  частям  для
замены двух взорванных опор высоковольтной ЛЭП,  снимали  остроту  цейтнота,
давали возможность разобраться в том, что происходит, попытаться понять,  по
какому сценарию будут развиваться события.
   Полковник Голубков продиктовал оператору:
   - "Центр  -  Пастухову.  Доложите  обстановку".  Ответа  не  последовало.
Голубков приказал повторять вызов каждый час, собрал поступившие из Потапова
шифрограммы и вернулся в кабинет.

   "Пастухов - Центру. Докладываю о результатах визуальной разведки.
   В продолжение двух минувших  дней  над  окрестностями  объекта  постоянно
патрулировали вертолеты Ми-28 и Ми-24. Время нахождения в воздухе - от  двух
с половиной до трех часов. Отмечались полеты Ми-4  на  короткие  расстояния.
Кроме "Мрии", никакие транспортные самолеты не приземлялись и не взлетали.
   От КПП объекта  к  селу  Потапово  нерегулярно  курсировали  пассажирский
автобус и продуктовый автофургон. Движения большегрузного автотранспорта  не
зафиксировано.
   Все дни, кроме нынешнего, совершали полеты истребители МиГ и Су. Время  в
воздухе - около получаса. Летали над  аэродромом  на  высоте  от  одного  до
десяти километров на дозвуковых  скоростях.  При  нахождении  их  в  воздухе
работали все радарные установки. После  приземления  самолеты  осматривались
группой  механиков,  производились  какие-то  измерения.  После   этого   их
закатывали  в  подземные  ангары.   Опознавательные   знаки   на   фюзеляжах
отсутствуют. Возможно, из-за того, что производится перекраска поверхности.
   Сообщите, на какие подробности следует обратить внимание".

   "Пастухов - Центру. Уточняю модели истребителей: МиГ-23,  МиГ-25,  Су-25,
один МиГ-29. Общее количество  -  примерно  15  единиц.  Никакого  навесного
вооружения на истребителях нет".

   "Пастухов  -  Центру.  Подтверждаю   предыдущее   сообщение.   В   воздух
поднимались истребители старых образцов.  МиГ-29М,  Су-35,  Су-39  и  другие
новые  модификации  в  полетах  не  участвовали.  Цвет  поверхности   -   от
светло-серого  до  темно-серого,  с  дымчатым  оттенком.  Причины  изменения
окраски объяснить не можем. Возможно, наносится антирадарное покрытие".

   "Пастухов - Центру.  Данные  о  модификациях  истребителей  подтверждаем.
Ошибка исключена, мы в состоянии отличить старую модель от  новой.  Уточнить
количество машин не могу, так как сегодня они не летают.  Ангары  охраняются
усиленными нарядами. Охранники в черной униформе, вооружены автоматами АКС".

   "Пастухов - Центру. Замечен А-50. Пролетал раз пять. Вряд ли случайно..."

   Голубков отложил шифрограммы. События, которые за  последние  двое  суток
произошли в районе аэродрома Потапово, имели исключительно важное  значение.
Но у них был и более общий смысл. Полковник Голубков понимал, что  произошло
нечто такое, что заставляло переоценить весь масштаб дела.

   А-50. Можно было попытаться узнать, кто  конкретно  отдал  приказ  о  его
вылете. Но это не так и важно.  Гораздо  важнее  другое.  Сам  факт.  Приказ
отдан. Это решение принято в Москве. И принято очень быстро.  Уже  одно  это
говорило о многом. О том,  что  расследование  вышло  на  такой  уровень,  о
котором никто и помыслить не мог. О котором, возможно,  не  помышлял  и  сам
президент, давая приказ провести  проверку  обстоятельств  гибели  самолетов
"Руслан" и "Антей".
   Факт    полета    А-50    выявлял    наличие    разветвленной,    глубоко
законспирированной организации,  имеющей  выходы  в  мощные  государственные
структуры. И при этом скрытой от официальных контрольных органов. Это  могло
свидетельствовать о противозаконном характере  организации.  А  могло  и  не
свидетельствовать. Смотря как толковать закон. И смотря кто его толкует.

   Полковник Голубков много знал о тайных механизмах государственной  жизни.
Но  понимал,  что  знает  далеко  не  все.  Всего  не   мог   знать   никто.
Государственный корабль был слишком большим. Не корабль - скорее Кремль.  Он
создавался  столетиями.  Наземная  его  часть  обрастала  храмами,  царскими
палатами, дворцами съездов. Росла  и  подземная  часть.  Множились  потайные
ходы, пыточные и застенки времен  Ивана  Грозного  превращались  в  бункера,
хранилища и узлы связи. В Георгиевском зале шла своя жизнь, парадная,  а  за
стенами и под фундаментами - своя, тайная,  предопределяя  жизнь  надземную,
видимую. Как в  театре  действие  видимое  обеспечивается  скрытой  от  глаз
публики машинерией, так и открытая миру политика была лишь следствием тайной
жизни огромного государственного организма.
   Отдельные части этого организма иногда подчинялись  центральной  воле,  а
порой действовали вопреки ей. Даже в жестокие сталинские  времена  в  недрах
государственного организма происходили неконтролируемые процессы. Чем слабей
хозяйская рука, тем больше эти процессы влияют на принятие решений. Когда же
верховная власть  не  воспринимает  эти  импульсы,  идущие  из  глубины,  из
собственного подсознания, деформируется сама власть или  начинают  вызревать
заговоры..
   Полковник  Голубков  откинулся  к  спинке  кресла  и  уставился  в  экран
монитора. Из черноты космической ночи  наплывали  мириады  звезд.  Компьютер
появился в его кабинете месяц назад. И хотя Голубков предпочитал иметь  дело
с бумагой, он был согласен, что это величайшее  достижение  уходящего  века.
Да, величайшее. Как телевизор, атомная бомба и самолет.
   Компьютер помогал думать.
   Особенно когда смотришь на это звездное небо.

   "Мы разработали широкомасштабную операцию. Суть ее в следующем. Первый же
российский истребитель, который поступит к талибам, будет перехвачен..."

   "Может возникнуть вопрос: почему мы вас об  этом  заранее  предупреждаем?
Ответ  такой.  Мы  не  хотим  загонять  Россию   в   угол.   Мы   не   хотим
дестабилизировать обстановку в вашей  стране.  Это  откроет  путь  к  власти
красным..."

   "В этой ситуации нас беспокоит только  одно.  Ваша  вовлеченность  в  эти
проекты может помешать выполнению условий нашего контракта в полном  объеме.
В полном, господин Ермаков..."

   Что-то  не  то  было  во  всем  этом  деле.  Не  то.  Не   то.   Ощущение
неправильности,  смещенности  акцентов,  поначалу  неявное,  превратилось  в
уверенность. Еле  слышный  звук  в  двигателе  уже  не  казался  мнимым.  Он
предвещал утробный грохот вкладышей, обрыв шатуна, клин  движка,  мгновенную
блокировку колес, юз. Страшный  сон  с  холодной  испариной.  Только  чайник
отмахивается от этой мнимости, глушит ее децибелами квадрозвука. "Ой,  мама,
шика дам, шика дам". Водитель опытный немедленно  остановится,  сунется  под
капот, начнет всматриваться,  вслушиваться,  внюхиваться,  щупать  патрубки,
материться, пинать резину, снова лезть под капот. Он с места  не  сдвинется,
пока не разберется, что к чему. Потому что в машине жена и дети.
   Полковник Голубков подошел к окну. Погода  испортилась.  Срывался  дождь.
Блестела крыша "ауди" начальника управления. Ветер  мотал  над  ней  тяжелые
кусты сирени. Под козырьком проходной  стояли  два  охранника  в  одинаковых
темных плащах. По асфальту  скользили  машины,  пробегали  люди  с  зонтами.
Посреди круглого фонтана мок купидончик.
   На что мы тратим жизнь? Куда  гоним,  сжигая  диски  сцепления,  надрывая
сердца?  Зачем?  Дай  ответ.  Не  дает  ответа.  Чудным  звоном   заливается
колокольчик.

   "При оценке сущностного содержания этой беседы важно не  только  то,  что
Ермаков сказал, но и то, чего не сказал..."

   Чего же он, черт бы его побрал, не сказал?

   Вошел генерал-лейтенант Нифонтов. В мундире.  Знак.  Мундир  он  надевал,
когда его  вызывали  в  Кремль.  Пожал  Голубкову  руку,  молчаливым  кивком
спросил: "Есть новости?" Просмотрел последние шифрогр