. Странно. Наверное, вымоталась
с моими болячками.
     Потом пришел  черед моего  напичканного самыми разнообразными добавками
приемничка "Филипс". С его помощью  я,  насколько смог достоверно, убедился,
что  в захваченном мной  из  Михуилиного подполья барахле радиомаяков нет. В
предвидении некоторых  дальнейших шагов я, помаявшись немного с проводками и
кабелечками, соединил свой "Филипс" с выводом  от датчика, установленного на
косяке входной двери.
     Занудство, верно? Не жизнь, а сплошные предосторожности. Но она  именно
такова, если хочешь  ее  иметь долгой и счастливой.  Это,  между  прочим, не
только ко мне относится, но и вообще ко всем.
     Я не говорю о тех липовых сиротах и инвалидах, выпрашивающих  деньги  в
метро и  электричках,  о тех  мамашах с папашами,  клянчащих  на  улицах и в
газетах деньги  на тысячедолларовые операции, которые  являются  участниками
большого и  серьезного бизнеса.  Но!  Ведь и в  самом деле есть инвалиды  --
обуза для себя и близких. Ведь и в самом  деле есть  люди, которые не  могут
оплатить операции, жизненно  важные  их  детям.  Полно погорельцев,  которые
оказались на улице голышом.  Полно родителей, которым армия вернула их детей
искалеченными.  Почему же  почти  никто не страхуется? Хотя бы,  к  примеру,
заведя в  доме огнетушитель.  Или  позаботившись о приобретении профессии до
ухода  в армию.  Или обзаведясь элементарным полисом страховой  компании. Не
знаю.  Сам  я  предпочитаю  быть занудой.  Поэтому, помимо  трех  страховок,
купленных, конечно,  не только у российских компаний, я стараюсь  ежеминутно
страховать  себя сам.  А сейчас, когда у меня появилась внезапная надежда на
любовь, буду особенно дотошен. Считаю за лучшее полагать, что все отпущенные
мне лимиты глупостей и везения я уже исчерпал  вчера, размякнув от встречи с
Ириной.
     Есть и чисто меркантильный резон.
     Поиски  вот  этой  квартиры  с  хорошим путем  отхода, оснащение  ее  и
содержание,  словом,  все  то, что способно  спасти мне жизнь, как  таковую,
обошлось  мне  не в одну тысячу баксов. Одни мои  ботинки -- боевой вариант,
увеличивающий для маскировки мой рост  на двенадцать сантиметров, --  стоили
больше четырехсот баксов. Да,  мне очень хочется  знать, что  же  я  увел  у
Девки. Могу,  конечно,  прямо  сейчас  открыть  сумку  и  поковыряться в  ее
содержимом, а через час по выламывающим дверь ударам понять, что мое лежбище
таки засекли.
     Вот  и  получается,  что  если  я  сейчас  поспешу  удовлетворить  свое
нетерпеливое любопытство,  то  рискну всем, что затрачено на эту квартиру. И
выходит,  всю ее  потенциальную пользу я выброшу на ветер только потому, что
поленюсь  чуть-чуть поработать и проявить терпение. Ну  уж нет! Достаточно и
того, что я притащил  сюда Ирину. Поэтому я написал записку, что скоро приду
и чтобы Она ни в коем случае никуда не выходила, надел свою  куртку, рюкзак,
прихватил  сумку  и  вышел  на улицу.  Обойдя весь  микрорайон, я понял, что
искал. Пролез сквозь  пролом в бетонном заборе на территорию разграбленной в
процессе  приватизации   автобазы,  раскопал  лаз,  ведущий  под   все   еще
действующую подстанцию. Там, в натуральной  берлоге, оборудованной  когда-то
совершенно  сбрендившим  позже алкашом, я  и  припрятал и  сумку, и  рюкзак,
активизировав  перед  уходом   некое  сигнальное  и  некое   пиротехническое
устройства.
     Когда я медленно обходил  двор по периметру,  высматривая непонятки,  в
кармане запикал многофункциональный пейджер: ну вот и сработал мой "Филипс",
подал сигнал, что  Ирочка  решила-таки выйти  из  квартиры.  Не  удержалась,
милая.
     Два из трех  висевших рядом с моим домом  телефона-автомата раскурочила
шантрапа,  а  третий  --  надеюсь,  что  Бог  простит  мне  это  вынужденное
варварство, -- временно вывел из строя я сам. Пришлось Ей идти к универсаму,
но тут уж и  я подоспел.  Дождался, пока она приблизит  пальчик к  последней
цифре и  нажмет  ее,  дернул вниз рычаг трубки и  потянул  свою прелесть  за
локоток:
     -- Пошли, милая. Не надо сейчас звонить.
     --  Ой,  Олежек!  Ты  такой хорошенький  в бронежилете... Ты зря мне не
веришь. Давай я  позвоню, а когда вернемся,  все тебе объясню... Куда ты так
спешишь? Давай пройдемся, подышим?
     -- Наоборот.
     -- Что -- наоборот?
     -- Сначала  вернемся, ты  объяснишь, а  потом,  может  быть, позвонишь.
Скажи мне, только быстро: кому и о чем ты звонила вчера?
     -- Ой, да не могу я за минуту все рассказать... Не получится. Ты все не
так поймешь!
     --  Кому. Звонила.  Вчера. Что.  Сказала. -- Со  спокойной,  но  вполне
очевидной угрозой повторил я.
     -- Неужели ты мне  совсем -- ни вот столечко  -- не веришь?  -- Похоже,
она и в самом деле расстроилась из-за моей подозрительности.
     -- Тебе я верю.
     -- Правда? Так дай мне позвонить, и я...
     --  Но  я  не  верю твоему  опыту  и выучке.  Совершенно!  --  сделал я
существенное дополнение, обследуя ее  одежду  мини,  детектором  на  предмет
микрофонов и маячков.
     -- Ну  и зря! Между прочим,  я  прекрасно слышала, как  ты собирался, и
знаю, куда ты ходил!
     -- Отлично. Только иди сама поживее и не заставляй меня себя тащить.
     Втолкнув  ее  в  магазин электроники с  шикарными, от пола до  потолка,
незамерзшими   витринами,  я  остановился   возле  стенда.   Отсюда   хорошо
просматривалось  и  то  строение,  в  подвале  которого  я  побывал,  и  мой
собственный подъезд.
     -- Олежек, ты должен мне верить! Если ты  мне не поверишь, я... Не знаю
тогда, как мне тебя спасти. Ты ведь даже не догадываешься, в какую мясорубку
попал! Ты...
     -- Стоп. По порядку. Ты вчера адрес мой назвала?
     -- Нет!
     -- Врешь.
     -- Нет... Я забыла посмотреть номер квартиры и дома.
     -- А улицу, значит, сказала.
     -- Нет... Только номер автомата. Но этот человек...
     Ах, как  изящно и убедительно она врала. Высший  класс. Что  может быть
очаровательней вранья любимой женщины? Уж только не ее же правдивость.
     -- Все понял.  Слушай  меня  о-о-очень  внимательно. Сейчас мы поедем в
спокойное место.  Там поговорим. Потом будем решать  и  звонить. Но до  того
момента ты либо быстро и точно делаешь все, что я велю, либо... Пошли.
     -- Либо -- что?
     -- Либо не делаешь. Быстро выходим отсюда, но -- спокойно.
     Меньше  чем  через   час  мы  были  в  некоем  угловом  доме  на  шоссе
Энтузиастов.
     Я позвонил в 83-ю квартиру.
     -- Кто там? -- спросил из-за двери старушечий голос.
     -- Это я, Алексей, Мария Павловна.
     -- Какой Алексей? -- уточнила хозяйка, потому и дожившая до шестидесяти
семи лет в сравнительном достатке, что не ленилась уточнять.
     -- Леша, который вам письма от Василия приносит.
     --  А,  Лешенька!  --  Мария Павловна обрадованно забрякала задвижками,
цепочками  и,  отперев  дверь,  бросилась  на  меня  с  поцелуями.  Я  такой
маленький,  что с  детства привык к тому, что женщинам с сильным материнским
инстинктом нравится меня тормошить и тискать.
     Останки сыночка ее, Василия, давно покоятся на  дне  Средиземного моря.
Это он со товарищи как-то полез на нас,  когда мы на Кипре выполняли одно из
заданий  УПСМ.   В  результате   остались   после   него  на  берегу  только
понравившийся мне ножик да  документы. Проверяя, можно  ли будет  при случае
воспользоваться  последними,  я  и  обнаружил  Марию  Павловну.  Не то чтобы
старушка бедствовала:  пенсия, дочка и сдача внаем одной из  комнат квартиры
помогали ей жить  да радоваться. Лишь беспокойство  о непутевом сыне грызло.
Поразмыслив, я решил, что в этом случае от вранья большого греха не будет, и
сочинил для  Марии Павловны байку. Словно ее  Вася, будучи  за  границей,  в
Германии,  вляпался  в историю и  попал надолго в тамошнюю тюрьму, откуда  и
послал ей с оказией, то есть со мной, весточку.
     Всему этому она легко поверила, потому что иллюзий  в отношении сыночка
не питала. Радовалась, что тюрьма приличная, европейская,  и  в ней  к зэкам
относятся по-людски. И она была права -- это был бы для ее Васи самый лучший
вариант.  Со  временем кроме  денег  я  наловчился  и записочки  от  сыночка
приносить.  Одно плохо: Мария Павловна, чуявшая женской  своей интуицией мою
специфику,  никак не  хотела  поверить,  что я  -- степенный  инженер,  лишь
случайно  познакомившийся с ее чадом. Поэтому, подозревая, что я из  той  же
банды, что и  он, очень старалась наставить меня на путь истинный, для  чего
неустанно  искала  мне  обстоятельную  и  верную жену. Причем  выбирала  она
претенденток  исключительно среди брюнеток  моего роста, согласных уже  и на
уголовника, и на алкаша, лишь бы покончить со скучным одиночеством.
     Когда мы  с  Ирой разделись и разулись,  я, передав  Марии  Павловне от
Василия  обстоятельный  привет и  конвертик с  долларами,  познакомил  Марию
Павловну со  своей невестой  и поинтересовался, не свободна  ли у нее сейчас
комната?
     --  Конечно, свободна. Мне сейчас,  коли  Вася  помогает,  и нужды  нет
сдавать. Хочешь пожить? Живи, сколько хочешь, что, опять мусора донимают?
     -- Что  вы! Где вы и  слов-то  таких набрались,  Мария Павловна? Просто
соседи в моей коммуналке опять запили -- гульба сплошная,  перед Ирочкой вот
неудобно.
     -- Да  ну! Ерунда  какая -- соседи! --  блестя  изумрудными глазенками,
подыграла мне Ира. -- Чего мы Марию Павловну будем беспокоить?
     -- От  Леши мне  никакого  беспокойства быть  не может!  --  насупилась
старушка. -- Мне, девонька, если хочешь знать, от него  столько радости, что
и жить стало легче. Вот только боюсь, что Ваську  моего выпустят --  и опять
начнется.
     --  Не беспокойтесь, не беспокойтесь, -- поспешил я ее утешить, --  ему
еще долго сидеть.
     -- Так как он там? Учится хоть?
     -- Ну-у, понимаете...
     -- У, лодырь проклятый!
     --  Ничего,  начальство  там строгое --  заставляют  учить  и  язык,  и
автодело. На автослесаря учат...
     -- У них, поди, не забалуешь, у немцев-то?
     -- Не забалуешь, -- охотно подтвердил я. -- Ленится, но учится.
     -- А кормят там как? Хорошо? Он наедается?
     -- Еще и  оставляет. Германия же! Они после войны такие человеколюбивые
стали, что дай бог и нам такого.
     --  Ну  и слава  богу, слава  богу! -- Мария  Павловна  перекрестилась,
промокнула глаза уголком платка и повела нас смотреть комнату.
     Я здесь уже жил несколько  раз  -- когда неделю, когда два-три дня, так
что все необходимое у меня тут имелось.
     Едва старушка нас оставила, лукаво приговаривая:
     "Отдохните, отдохните, ваше  дело  молодое. Покувыркайтесь пока, а обед
будет  готов, я  позову!" -- я тут же  обследовал  нас обоих с помощью более
мощного детектора. И прямо гора с плеч -- чисто.
     --   Ты  же   уже   проверял.   Сколько  можно?   --  опять  попыталась
закапризничать Ира. -- Не будь параноиком.
     Действительно, столько народа сейчас горит на этих маячках, микрофонах,
чипах, датчиках  и  прочих  электронных подлянках, что  я скоро  натуральным
параноиком на этой почве стану.
     -- Лучше быть живым параноиком, чем больным и бледным лопухом.
     -- Тогда, -- она прищурилась так же лукаво, как хозяйка, -- может быть,
для конспирации и в постельку залезем? Я не выспалась совершенно!
     -- Попозже, -- уклонился я от этой темы, не зная, шутит она, заигрывает
или издевается. -- Расскажи-ка лучше мне все по порядку, как обещала.
     -- Я, между прочим, даже не завтракала еще. Сам-то поел...
     Вообще-то разведка и прочие шпионства -- женская работа. Они от природы
к  ней   приспособлены.  Если  баба   чего-то  добивается  всерьез,  она  не
успокоится,   пока   не  получит  желаемого.  Напролом  или  с   дьявольской
изобретательностью. Но когда ей что-то не по нраву, то  хоть кол  на  голове
теши, хоть на куски режь -- вывернется. И всего три с точки зрения профессии
природных недостатка: быстрое возникновение зависимости от алкоголя и других
наркотиков,    эмоциональная    и    интеллектуальная    нестабильность    в
предменструальные  дни (о  которой они сами, как правило,  не подозревают) и
периодическая зацикленность на личных проблемах.  Сейчас  Ирине было  нужно,
чтобы я перед ней поизвивался. Благо что повод имелся:
     -- Слушай, лапонька... Прости меня, ради бога, а? За то, что я тогда, в
подвале, натворил. Не в себе был. Напичкали меня чем-то...
     -- Я так и поняла. Прощаю. А кроме этого? Ты меня не помнишь?
     Вот  чего  я  боялся.  Она  путает  меня с кем-то  другим,  когда-то ею
встреченным. Разочаровывать неохота, но и врать бесполезно.
     -- Извини. Но не могу я тебя вспомнить.  Сколько ни пытаюсь -- не могу.
И если не поможешь, так и не вспомню, поверь уж мне.
     --  Олежек...  --  Мое имя  в  ее  устах  прозвучало  чарующе,  но  как
совершенно чужое. Вообще-то  меня тут надо было звать  только Алексеем, но я
не стал пока ее поправлять, боясь сбить. --  Сколько  же  ты,  милый, народу
спас, если всех и не помнишь?
     Ага... Ясно.
     -- Видишь ли, милая, моя работа не спасать, а, скорее, наоборот. Так  и
знал, что ты меня упорно с кем-то путаешь...
     "Вот  всех  убитых,   искалеченных  мной  я   действительно,  наверное,
вспомнить  не в  состоянии. Да  и не хочу",  --  подумал, но не сказал я при
этом. К тому же  многих из  них я и не видел  даже. Сколько  было, например,
чеченов в том бэтээре, который я вместе с мостом подорвал? Или сколько легло
от  моего  пулемета в Грозном?  Я научился только убивать, оставаясь живым в
процессе и после  оного. Запоминать  убитых -- такой задачи  передо  мной не
ставилось.
     -- Разницу  между  психотиком и невротиком знаешь? -- словно  подслушав
мои мысли, спросила  она. Я знал  от  Дока,  но пожал плечами: пусть говорит
побольше.
     -- У психотика виноваты все, кроме него: и правительство, и погода,  --
поучала  она,  полулежа на тахте. --  А  невротик во  всем винит  себя: и  в
безденежье,  и  в  неурожае,  и  в  средневековой  инквизиции,  и  в  нищете
пенсионеров. Это, конечно, крайности. Но ты очень близок к невротику.
     Меня всегда умиляли люди, которые знают меня глубже и лучше, чем я сам.
И слишком  хорошо  я помнил  о  долбо... шлепе в Кремле, который  много чего
украл и у меня, и у других, чтобы виноватить одного себя. Но спорить не стал
и тут. В ее голосе тем временем прорезалась хрипотца:
     --  Я,  Олежек, одна  из тех  девчонок, которых  ты  отбил возле Биноя.
Помнишь?  Верку  к  тому моменту  они  изнасиловали и  разрезали  уже  -- от
влагалища  до  горла... Все  на наших глазах. Ленку начали насиловать. Они с
рослых   и  светлых  начали.  Следующая   была   моя  очередь.  Нравятся  им
светловолосые...  И  вдруг  ты.  Как  Бог!..  Она  заплакала   --  внезапно,
беззвучно, вздрагивая плечами, но не поднимая рук к хлынувшим из распахнутых
глаз слезам. Только губы сомкнутые тряслись.
     Я молчал, отвернувшись к суетящимся внизу на улице машинам.
     Знакомая штука, посттравматический синдром называется. ПТС. Меня  о нем
еще Док просвещал, да и Марина-Девка недавно память освежила.
     Два-три десятка обыкновенных бестолочей -- всего-то  два-три десятка на
всю страну!
     Но -- в Кремле.
     Но через них у миллионов людей этот вот синдром.
     Я  слышал  за  спиной  придушенный подушкой девчоночий плач  по невинно
убиенным и столь же невинно озверенным. И опять, в который раз, подумал, что
дорого готов заплатить за чудо, которое бы просветило и образумило болванов,
не умеющих предотвращать войн.  Чтобы знали,  какая  это прелестная штука --
посттравматический синдром.  И не только на своей, нет  -- на психике  своих
детей  и жен. Пусть  бы не Иванов, Петров, Сидоров, а какая-нибудь сволочь в
Кремле каждый день вспоминала труп своего внука, присыпанный битым щебнем на
пороге дома, разбомбленного "каким-то", "неизвестно чьим" самолетом.
     _Каждый день!_
     Но  не будет  этого.  Болваны-то  они  болваны,  но  своих  внуков  они
заботливо прячут...
     Впрочем,  глупость  все  эти мои  мечты.  Не виноват человек,  если его
усадили туда, где он дурак-дураком. И зверья рождается слишком  много, чтобы
на всех предусмотрительности хватило.
     Я  бы и сам сейчас поплакал с  радостью. После слез гораздо легче. Но у
меня редко получается.  Сентиментальности не  хватает.  А в данный  момент и
время  поджимало:  я  шкурой чувствовал, что  вокруг нас с Ириной  сжимается
нехорошее кольцо. Но не знал чье и зачем. Даже догадок пока не было...
     После слез говорить Ирочке стало легче. Рассказала, каким прекрасным  и
всемогущим Избавителем запомнился я ей тогда,  возле  Биноя, когда  она  уже
готовилась спровоцировать собственный  расстрел. Это все  было достоверно  и
объясняло  ее чувства ко мне: в подобной ситуации и козел принцем покажется.
Потом, после  госпиталя (ее тогда, под Биноем, зацепило осколком), она якобы
пыталась  меня  найти.  Но  нас тогда  отправили  во внеочередную совершенно
секретную яму с дерьмом, посему даже  ее безыскусный интерес к моей  персоне
навлек на нее подозрения. Дескать, уж  не любовница ли она моя, выведавшая в
постели какой-нибудь важный "топ сикрет"? Пока держали, выматывая допросами,
пока  проверяли каждый  день ее биографию,  она  волей-неволей столько  тайн
узнала,  что  у  них  другого  пути, как  ее  завербовать,  а у  нее --  как
завербоваться, не осталось.
     Отучилась   в   спецподразделении,  потом   отстажировалась   в   одной
сопредельной, на  всякий  случай, стране. Потом  ее перекидывали в  связи  с
реорганизациями ФСК-ФСБ и т.д.  и  т.п.  по всяким подразделениям  и уголкам
подусохшей, но все еще необъятной  Родины.  Все это время она пыталась  меня
отыскать. Но -- невезуха. То я на задании, то невесть где, то ее  отправляют
невесть куда. А в  довершение всего нас  всех, во главе с Пастухом, из армии
так резко шуганули, что почти никаких следов не осталось.  Да  и я, уходя от
бывших  и  потенциальных претендентов  на мое  здоровье, основательно  путал
следы.  Так, мол, и скиталась бедная  влюбленная Ирочка по кличке Принцесса,
тоскуя по суженому, в которого она влюбилась с первого же взгляда. По мне то
есть. Что не мешало  ей жить насыщенно и  полнокровно. Наконец  обосновалась
она в некой Службе  анализа и предупреждения Федеральной службы охраны (САИП
ФСО    РФ)    Российской    Федерации.    У   генерала    Ноплейко.   Трижды
училась-стажировалась,  в том  числе  и за рубежами.  И  выслужилась,  между
прочим, аж до майора.
     Замужем не была,  но дочь родила,  чтобы не  упускать самый  детородный
возраст...  Мысленно  меня  ужасно  тянуло   называть  ее   Принцессой,   я,
собственно, так ее и назвал. Только не принцессой -- это было очень длинно и
как-то торжественно,  --  я  окрестил ее  "При".  А  что,  по-моему, ничего,
миленькое имя для весьма милой и большой принцессы-блондиночки...
     О  том,  чем, собственно, занимается ее  САИП,  При  так и  не сказала.
Обошла.  Сообщила  только, что  ее очередное задание  было --  внедриться  в
группу к  Девке.  Та  действовала  почти  легально:  прикрытие  --  охранное
лицензированное  агентство,  основа  же  --  бандформирование  по  наезду на
должников и сшибанию любых денег, оказавшихся в  пределах  достижимости. Но,
собственно, САИП-то привлекла подозрительная связь Девки с некой иностранной
организацией.  Что-то  вроде  "Мафиози  всех стран,  объединяйтесь!" Попутно
надлежало выяснить странные дела Девки, связанные с исчезновением психически
больных бывших военнослужащих, а также  дам легкого поведения.  С Девкой При
общий язык  нашла  быстро. У бандитки  была  слабость  к  сильным  женщинам,
умеющим быть и красивыми, и ловкими в драках.
     По  легенде  для Девки  При  была  бывшим капитаном  милиции по  кличке
Припадок.  У  нее-де  случались  припадки  бешенства,  во время которых  она
мордовала  подследственных   и  вообще   любых  мужиков,  которые  под  руку
попадались.  Истори