в толпе, чтобы отвлечь внимание от происходящего. Я думаю, что они  даже  не
посвящены в суть операции. Знают все только двое - Миня и сам Егоров.  Да  и
Миня - лишь в рамках его задачи.
   - И Профессор, который  непосредственно  будет  руководить  операцией,  -
подсказал Столяров.
   - Он вечерним спецрейсом улетел в Москву.
   - Откуда вы это узнали?
   - Мой человек следил за ним.
   - Артист?
   - Да.
   - Похоже, я его перехвалил. Впрочем, с Профессором очень трудно тягаться.
Когда-то он был самым лучшим оперативником КГБ. Годы,  конечно,  дают  знать
свое, но опыт - это опыт. Профессор не улетел. Он  вошел  на  трап,  самолет
вырулил на взлетную полосу. После этого Профессор из грузового лючка пересел
в машину аэродромного сопровождения, а самолет улетел без него. А вам Артист
с чистой совестью доложил, что объект наблюдения отбыл в Москву.  Вы  хотите
спросить, откуда я это знаю? Скажу. Я сам за ним следил.  Я  не  верил,  что
Профессор улетит. Не мог он оставить на Егорова операцию такой важности.  Да
еще  тогда,  когда   посыпалась   куча   неожиданностей.   Причиной   многих
неожиданностей были вы. Но главное, почему он не улетел, было то, что  здесь
я.
   - И он это знал. Вы с ним встречались на маяке. Артист  зафиксировал  эту
встречу.
   - А я и не делал из нее секрета. Теперь о деле. У наших противников будут
портативные рации. У нас их не будет. Не потому, что мне жалко на это денег.
Нет, каждый должен знать свои действия назубок. Рация отвлекает,  все  время
подмывает получить указание или подтверждение руководства. А это -  секунды,
за которые может решиться все дело. У нас нет этих секунд. У них - тоже,  но
они об этом не знают. Не мне вам говорить, что успех  операции  определяется
не в ее ходе, а в ее подготовке. Завтрашней операцией буду руководить  я.  И
мы просто позорно провалим все дело, если хотя бы одно мое указание не будет
выполнено.
   - Я вас внимательно слушаю.
   - Указаний немного. Собственно, всего два. Вы и  ваши  ребята  из  охраны
Хомутова блокируют по мере  возможности  людей  Егорова.  Самого  Егорова  -
Артист. Не спорьте. Он достаточно опытен и главное - темный. А вас всех  все
знают. Один ваш фингал чего стоит!
   - Кто блокирует Миню? - задал я самый важный для меня вопрос.
   - Никто.
   - Но...
   - Я повторяю и прошу  отнестись  к  этому  предельно  серьезно.  Миню  не
блокирует никто, у  него  будет  полная  свобода  передвижения.  Максимально
полная, - повторил Столяров.
   - Но он же пристрелит губернатора! Он затешется в первый ряд  митингующих
и выстрелит. Как раз тогда, когда  Хомутов  отойдет  к  перильцам  покурить.
Между ними будет не больше десяти метров. И ни единой души между  ними.  Наш
единственный вариант - блокировать Миню и  не  дать  ему  выстрелить.  Иначе
Хомутову конец. Вы этого хотите?
   - Если бы я этого хотел, меня давно бы уже здесь не  было.  Нет,  Сережа,
Хомутова не пристрелят. Это уже моя забота.
   - Извините, Александр Иванович, вам пятьдесят с чем-то лет...
   - Пятьдесят четыре.
   - И вы  рассчитываете  противостоять  двадцатипятилетнему  чистильщику  с
подготовкой боевого пловца?
   - Важен не возраст, Сережа. Важен опыт. И еще кое-что.
   - Что?
   - Не очень уверен, что вы поймете меня. Он пожал мне руку.
   - До завтра. Ребят проинструктируйте самым тщательным образом.  Повторяю:
никакой самодеятельности. Ни малейшей. Я тоже буду на площади. Но мы, скорее
всего, не увидимся.  Когда  все  закончится,  садитесь  в  свой  "пассат"  и
приезжайте к  маяку.  Фиксировать  ваши  передвижения  уже  будет  некому  и
незачем.
   - Вы так уверены, что нам все удастся? - спросил я.
   Он усмехнулся:
   - Знаете, Сережа, что нужно, чтобы достичь успеха?
   - Ну, много чего...
   - Да, много чего. Даже очень много. Но самое главное - верить в успех.
   Он кивнул мне и скрылся в темноте мола. А я побрел к  освещенному  зданию
пароходства  мимо  стоявших  на  рейде  и  у  причалов  судов,  обозначенных
клотиковыми огнями и  чуть  выгнутыми  световыми  линиями  иллюминаторов.  И
только одно понимал: что мне этот человек прикажет, то я и сделаю. Без  мига
промедления. Сначала сделаю, а потом уж,  если  будет  возможность,  попрошу
объяснений.
   Потому что я ему верил.
   Почему?
   А чем, собственно, вера отличается от доверия? Тем, что  в  вере  вопроса
"почему" нет.
   VI
   Рано утром я проснулся от шквальных ударов дождя  по  просторным  стеклам
моего номера. Светало, еще не были погашены уличные фонари. Деревья и  кусты
внизу пригибались едва ли не к самой земле от порывов ветра.  Мой  номер  на
двенадцатом этаже "Вислы" напоминал капитанскую  рубку  судна,  попавшего  в
восьмибалльный шторм.
   Первым моим чувством было облегчение. При такой погоде не будет  никакого
митинга  и,  следовательно,  ничего  не  будет.  Но  следующая  мысль   была
неприятнее. Они все равно что-то предпримут. А  до  дня  выборов  оставалось
слишком мало времени. И мы не могли рассчитывать, что сумеем проникнуть в их
планы. Сейчас ситуация была острокритическая, но в общем понятная.  А  какая
сложится в другом варианте?
   Но мои опасения оказались напрасными. К полудню шквальные  порывы  шторма
стихли, прекратился дождь, потом с Балтики  потянуло  довольно  сильным,  но
ровным и даже не слишком холодным ветром. А к двум часам дня, когда  начался
митинг на площади Свободной России, вообще посветлело, словно  бы  вернулось
в„дро, об окончании которого так сожалел вчерашний милицейский сержант.
   Должен   признаться,   что   я   недооценил    гражданского    энтузиазма
демократически  настроенных  жителей  города  К.  Людей  было,  конечно,  не
столько, как на митингах Антонюка, и вовсе уж не  пятнадцать  тысяч,  как  7
ноября  на  площади  Победы.  Но  человек  триста-четыреста  набралось,  вся
площадка вокруг трибуны была заполнена. И,  как  я  вчера  и  вычислил,  все
жались к правой части трибуны, не желая подставляться  ветру,  тянувшему  из
прорана.
   Появление губернатора  Хомутова  в  окружении  целой  свиты  приближенных
встретили аплодисментами. По команде Эдуарда Чемоданова, руководившего,  как
я и предполагал, съемками, оператор снял проход губернатора  по  аллейке  от
подъезда бывшего обкома к трибуне,  потом  сделал  несколько  планов  толпы,
приветствующей своего избранника или кумира, не знаю уж, как лучше  сказать.
В кадр случайно попал и я, пришлось поулыбаться и поаплодировать,  хотя  мне
было не до улыбок и тем более не до аплодисментов.
   Все мои ребята были еще вчера  поздним  вечером  соответствующим  образом
проинструктированы. С Мухой и Боцманом было  вообще  просто,  я  позвонил  в
пансионат "Европа", мы встретились и немного  покатались  по  городу  на  их
"хонде", которую я для них купил, проверив, естественно, на предмет "жучков"
и прочих насекомых. Встретиться с Артистом было, понятное дело, сложнее.  Но
мы все же пересеклись в пригородной электричке и сумели спокойно поговорить.
   Вид Артиста, когда он появился на митинге, мне, честно сказать, не  очень
понравился. Я и сам со своим фингалом, прикрытым черной вязаной  шапочкой  и
темными очками, и близко  не  напоминал  Бельмондо,  как  и  любого  другого
киногероя.  Но  Артист...  Хорошо  поддатенький  молодой  мужичонка,  одетый
прилично, хоть и далеко не в "фирму", улыбчивый, благожелательный, цеплючий,
как репейник. Когда  я  говорю  "поддатенький",  я  вовсе  не  имею  в  виду
"пьяный".  Тех,  кто  под  эту  категорию  попадал,  отсеивали  люди  майора
Кривошеева еще на подходах к площади. Нет, Артист был совсем не пьяный.  Ну,
принял  на  грудь  граммов  несколько,  торжественный  день,   почему   нет?
Поговорить хочется, пообщаться. Вот он и общался. Сначала прилип к оператору
и попросил его  снять  на  память  для  всемирной  истории.  Даже  прокричал
довольно натурально: "Да здравствует демократическая Россия!" Потом прилип к
Эдуарду Чемоданову и объяснился ему в любви  к  демократии.  Потом  каким-то
образом оказался возле меня и Егорова, угостился у Егорова огоньком (хотя  с
Чечни  не  курил)  и  начал  объяснять,  почему  все  должны  голосовать  за
демократов, при этом объяснения были частью из расхожих газет и телепередач,
а частью плодом собственного воображения  Артиста.  Именно  эта  часть  меня
тревожила  больше  всего.  Там  были  такие  завихрения  мысли,  что   любой
нормальный человек с ходу бы насторожился. Но Егоров  сразу  принял  Артиста
именно за того человека, за которого тот себя выдавал, и почти не слушал его
текстов, отделываясь ничего не значащими междометиями.
   Я все время с начала митинга находился рядом с Егоровым по  его  приказу.
Сначала я выразил резкий протест и заявил, что не нуждаюсь в  опеке.  Но  он
показал мне маленькую коробочку рации, величиной в полторы сигаретные пачки,
и объяснил, что могут поступить новые указания от руководителя операции.  Он
был, как всегда, собран, точен в движениях, в жизни не подумал бы, что вчера
он выпил почти полную бутылку виски "Джонни Уокер" без закуски.
   Ну, у нас  в  Затопино  многие  могли  бы  это  сделать.  Но  пить  перед
ответственной операцией, в которой тебе отводится одна из главных  ролей!  А
что она отводится именно Егорову, у меня не было и малейших  сомнений.  Гена
Козлов и трое других ребят работали в толпе, не проявляя никакой  активности
до тех пор, пока она от них не понадобится, а я Егорову нужен был все  время
рядом, чтобы не искать меня потом в толпе.  Ему  же  нужно  было  не  только
пристрелить меня, но и передать  переброшенный  ему  ребятами  ствол.  И  не
просто передать, а вложить в мою хладеющую длань. 0,7  литра  виски  "Джонни
Уокер" не могут не сказаться на человеке, и в душе я  очень  рассчитывал  на
то, что он потеряет в решающий момент те десятые доли секунды, которые решат
исход дела. А я был уверен, что решать этот исход будут именно десятые  доли
секунды.
   Миня, который без нашего блока был свободен,  как  горный  орел,  сделает
свое дело (если  какими-то  своими  способами  ему  не  помешает  смотритель
маяка), остальные чистильщики тоже сделают свое  дело,  а  вот  насчет  Саши
Егорова я чуть-чуть сомневался. И это была единственная надежда.  Ну,  и  на
Артиста, естественно.
   Митинг шел своим чередом. Выступали какие-то валуи, несли обычную в  этих
случаях чушь, лозунгами провоцируя то на "ура", то на аплодисменты.  Наконец
слово было предоставлено губернатору. Окончание его речи означало  для  всех
моих ребят сигнал: "Внимание! Готовность - ноль". И, вероятно, не только для
моих.  По  мере  продвижения  неприхотливой  и  довольно  стандартной   речи
губернатора, основная мысль которого сводилась к тому, что хватит болтать  о
демократии,  а  нужно  претворять  ее  в  конкретные  дела,  ребята  Егорова
подтягивались поближе, а Миня, похожий в своей курточке  на  подростка,  уже
был в первом ряду. Я перехватил недоумевающий взгляд Боцмана и  еле  заметно
качнул головой. Есть приказ, и никаких отступлений от него. Ни малейших.
   Хоть этому мне не приходилось ребят учить. Слава Богу, научились в Чечне.
Правда, чего это стоило - лучше не вспоминать.
   К  концу  речи   Хомутова,   когда   вот-вот   должны   были   прозвучать
заключительные лозунги, вдруг оживился Артист.
   - Ты русский? - спросил он Егорова с тем воодушевлением, с каким поддатый
человек готовится начать длинный и содержательный разговор.
   - Ну, русский, русский, - попытался отмахнуться Егоров.
   - И я русский, - заявил Сенька, хотя во всех анкетах писал себя евреем  и
по отцу, и по матери.
   У меня в Чечне в штабе даже  возникли  из-за  этого  небольшие  проблемы,
когда я хотел забрать его в свою спецгруппу. Мне даже пришлось  привести  на
полигон  полковника  Дементьева,  который  командовал  у  нас  спецназом,  и
попросить Семена немного пострелять из двух "АКМов" на бегу по  пересеченной
местности. И если сейчас Артист утверждал, что он русский, для этого у  него
были, надо полагать, основания.
   - Да, русский, - повторил Сенька. - Так вот  и  скажи  мне,  как  русский
русскому: можем мы мириться с притеснением наших братьев в Прибалтике?
   Речь губернатора уже шла к концу. И Егорову было не  до  общеполитических
дискуссий.
   - Не можем, - сквозь зубы сказал он и незаметно врезал Артисту по печени.
Ну, этот прием со школьником прошел бы, но не с Артистом.  Он  усилием  мышц
блокировал удар и завопил:
   - Так почему же об этом никто не говорит?! Никто  ни  слова  не  сказал?!
Выступи и скажи, мужик! Тебе миллионы спасибо скажут! Я бы  сам  сказал,  но
язык у меня не с той стороны подвешен! Давай, скажи!
   И начал потихоньку оттирать Егорова не столько  к  трибунам,  сколько  от
меня.
   - Отцепись, не мешай слушать! - попробовал огрызнуться Егоров.
   - Да чего там слушать, мы это уже миллион раз слушали, - завопил  Артист.
- Ты про дело скажи, про дело!
   А сам все оттирал его к трибуне, подальше от меня.
   И тут терпение Егорова лопнуло. Он врезал  Артисту  по  почкам  так,  что
нормальный человек валялся бы, корчась от боли,  минут  двадцать.  Артист  и
такой удар умел блокировать, но это  выглядело  бы  подозрительным,  поэтому
Артист схватился за бок и спросил:
   - Драться хочешь? Я к нему с открытой душой, а он... Ну, сука! Я тебе как
русский человек русскому человеку!
   И заехал Егорову в ухо со всего размаха.  Это  притом,  что  Артист  умел
убить человека всего одним движением пальца.
   К  дерущимся  кинулись  дежурившие  на  площади  милиционеры.  Но  Егоров
остановил их:
   - Все в порядке, ребята. Маленькие идеологические разногласия. Мы их  уже
уладили. - И обратился к Артисту за подтверждением: - Точно?
   А поскольку тому никак не улыбалось покинуть  площадь  в  самый  решающий
момент, он радостно подтвердил:
   - Ребята, все о'кей. Это немцы на  симпозиумах  спорят.  А  мы,  русские,
привыкли решать проблемы по-простому,  по-нашенски.  Извини,  друг,  немного
погорячился. Со всяким бывает, верно? Очень уж тема для  меня  больная.  Как
подумаю - спать не могу. Не веришь? Жену спроси. Пойдем, сейчас и  спросишь,
они  на  том  конце  площади  в  кафе-мороженое!   Пошли-пошли,   заодно   и
познакомишься! И врежем по соточке. Одному мне она не даст, а с другом - как
можно не разрешить?
   - В другой раз, - попытался отказаться Егоров,  но  тут  Артист  напер  с
таким добродушием и доброжелательством, что  я  даже  слегка  посочувствовал
Егорову: отвяжись от такого. Егоров, конечно, не просек ситуации: если после
двух таких ударов его противник  все  еще  стоит  на  ногах  и  даже  что-то
болтает, уже одно это может навести на  серьезные  размышления.  Егорова  не
навело, из чего я с чувством глубокого и  полного  удовлетворения  заключил,
что его мысли заняты совсем другим. И даже знал чем.
   Я подал незаметный сигнал Артисту, чтобы он оставил Егорова в покое - все
же не Смоктуновский, может и  переиграть.  А  если  Егоров  хоть  что-нибудь
заподозрит - кранты. Артист переключил  внимание  на  остальных  слушателей,
какой-то половиной мозга не выпуская из зоны внимания меня и Егорова.
   - Да здравствует свобода!
   - Да здравствует демократическая Россия!
   Это были последние слова в выступлении губернатора.
   "Готовность - ноль".
   Единственное, что меня сдерживало, - жесткий приказ Столярова.  Я  видел,
как отошел к перильцам и закурил  губернатор.  Я  видел,  как  на  мгновение
отвернулся Миня, стоявший в первом ряду - как раз  метрах  в  восьми  против
того места, где курил Хомутов. Я прекрасно представлял, что он в  это  время
под своей  курточкой  делает  -  взводит  курок  "беретты".  И  в  то  самое
мгновение, когда Миня вновь повернулся к трибуне и я готов был увидеть в его
руках "длинную девятку" или хотя бы  "макарку",  какой-то  человек  в  сером
плаще и в приплюснутой  кепке  каким-то  неуловимым  движением  оказался  на
постаменте рядом с губернатором, при этом фигура  его  полностью  прикрывала
губернатора. Я даже как-то сразу  не  врубился,  что  это  смотритель  маяка
Столяров, я лишь отметил растерянность, мелькнувшую на лице Мини, который не
успел еще извлечь свой ствол на  свет  Божий.  Каким-то  боковым  зрением  я
отметил, как грамотно вытянулись от  Мини  к  Егорову  его  ребята,  готовые
мгновенно передать ему горячий ствол, но  так  и  оставшиеся  в  недоуменном
ожидании.
   А Столяров между тем стоял на внешнем выступе постамента, облокотившись о
балюстраду, в позе человека, который благодушно осматривает окрестности.  Он
даже закурил и перемолвился двумя словами с губернатором.  Из  их  взаимного
обращения друг к  другу  явствовало,  что  они  незнакомы  и  разговор  этот
случайный и ничего не означающий.
   Миня так и не извлек ствол из-под  куртки.  Он  быстро  что-то  сказал  в
рацию, Егоров коротко ответил. Я не услышал слов, но по интонации понял, что
это было что-то вроде команды: "Жди". Потом Егоров отошел в сторону от толпы
и довольно долго разговаривал по рации, пряча ее под курткой от  посторонних
взоров. Не знаю, чем закончились его переговоры, но  через  некоторое  время
Миня, Гена Козлов и другие "пловцы" как-то незаметно испарились  с  площади,
где уже догорал костер политического пожарища.
   Столяров сошел с трибуны и замешался в толпе, как только Миня был отозван
со своего боевого поста командой по рации - и ничуть не раньше. Я ничего  не
спрашивал, но Егоров сам сказал, закончив переговоры: "Операция отменяется".
При этом вид у него был такой, что мне захотелось  выложить  перед  ним  все
запасы виски, джина и прочей алкогольной продукции, которой  был  набит  мой
бар. Я бы ему и предложил, но опасался, что под горячую руку он пошлет  меня
куда подальше. А  без  дела  как-то  не  хотелось  туда  ходить.  Поэтому  я
деликатно смолчал.
   "Операция отменяется".  Это  было  главное.  А  все  остальное  не  имело
значения.
   "Отменяется". Твою мать. А это значит, что мы выиграли.
   Выиграли, твою мать! У вас,  сук,  выиграли!  Несмотря  на  ваших  боевых
пловцов и космические антенны. Несмотря на то, что за вашими плечами  стояло
подразвалившееся, но еще  мощное  государство  под  названием  "Россия".  Мы
выиграли этот бой для России. Для нашей России. Вряд ли когда-нибудь нам это
припомнят, а тем более отметят  в  наградных  листах,  но  мы  это  сделали.
Сделали, твою мать. И тут ты хоть лопни.
   Губернатор в сопровождении свиты вернулся в резиденцию. По  моей  команде
Боцман с Мухой заняли около  него  свои  места.  Потом  я  незаметно  кивнул
Артисту - в знак  того,  что  все  кончилось.  Но  он  еще  некоторое  время
развлекал  публику  страстными  публицистическими   речами   о   бедственном
положении русских в Прибалтике. Впрочем, по мере убывания  числа  слушателей
страстность Семена угасала и он, наконец, махнув рукой, покинул площадь.
   - Приказания? - обратился я к Егорову.
   Он посмотрел на меня, как на клопа, и рявкнул:
   - Пошел ты...
   И я пошел. Не совсем туда, куда он меня послал. У меня был другой адрес.
   На краю площади я разыскал свой "пассат" и двинулся к маяку.
   VII
   Столяров  сидел  на  краю  каменной  ?скамьи   возле   самого   мола,   о
заплесневелые камни которого билась прозрачная балтийская вода. Рядом с  ним
на скамье  стояла  наполовину  опорожненная  бутылка  "Драй-джина".  Тут  же
валялась пачка "Мальборо". У причала маяка  стояла  белоснежная  крейсерская
яхта под норвежским флагом, матросы таскали по трапу коробки с  компьютерами
и какие-то шмотки.
   - Отбываю, - сообщил Столяров.
   - На яхте? - поразился я. - А как же ваша водофобия?
   - На яхте безопасней, чем самолетом. Что до водофобии...  Ну,  поблюю.  Я
уже приказал ведро приготовить. Даже два. - Он кивнул: - Садись... Всю жизнь
терпеть не мог джина, но вот привык. Все лучше, чем виски  или  бренди.  Про
водку и не говорю, ее мой  организм  просто  не  переносит...  Не  предлагаю
выпить, потому что знаю: не пьешь. Не пьеш