л  мимо остывающего Паши. Я уже тоже был  возле
него, когда неугомонная баба опять напомнила о себе, поклявшись мне вослед:
     -- Из-под  земли  достану, ублюдок! Ты  еще пожалеешь, что не прикончил
меня!
     Я обомлел. Такую фразочку даже Голливуд уже не стал бы использовать.
     -- Да? -- Я заинтересованно замер. -- Ты уверена?
     -- Коротышка! Тварь, насекомое! Растопчу!
     Интересно, с чего она так? Чем это я сумел ее так достать?
     Я  вернулся,  натянул   на  ее   бедра  и  застегнул   штаны.  Никакого
благородства  --  стратегическая мудрость:  подготовь  противнику приемлемую
дорогу к отступлению, не зажимай его в угол.
     -- А я бы вот считал за удачу поработать  с  тобой в одной команде. Под
твоим началом.
     -- Размечтался!
     -- Не я -- судьба нас развела, милая!
     -- Коротышка! Говна кусок!
     -- Жаль.
     Другой бы,  наверное, ее пристрелил. На  всякий случай.  И ради  высшей
справедливости. Но мне,  чувствую, нельзя  ее убивать. Может,  потому, что в
каком-то смысле она -- пленная.
     -- Еще встретимся, сволочь!
     Тут  я  и  выстрелил. На этот раз патрон был с  обычной пулей, но когда
"помпа"  вдарит возле уха, потом еще  минут пять в  голове стоит  звон.  Она
удивленно заткнулась,  а  я немного  разрядился. Да бог  с ним,  с последним
словом. Пусть оно будет за дамой. Если это сделает ее счастливой...
     --  Зачем  вы стреляли? --  обеспокоенно  спросил Полянкин, которого  я
держал под прицелом, пока он  дошел до середины следующего отсека.  Здесь он
энное время назад прятал в стальной ларь снятый с меня взрывоопасный кейс.
     --  Так.  Девка  дала  мне  один   хо-ороший   совет...  Но  я   им  не
воспользовался. -- Боюсь, он не поверил ни тому, ни другому.
     До  Девкиного  сейфа  добраться  оказалось   непросто;  потом  пришлось
повозиться  с  ключами:   пока  это  мы  доперли,   что  оба  нужно  крутить
одновременно. В  общем,  когда я кончал выгребать  из  него  деньги, бумаги,
компьютерные дискеты,  свой ножик с  наручными ножнами, обоймы с патронами и
прочие женские мелочи,  пол слегка дрогнул. Я ошибся:  камуфляжники не стали
возиться с кувалдой, а рванули первую дверь гранатой.
     Приходилось поторапливаться. Одного  вещмешка мне  не хватило, пришлось
заставить Полянкина одолжить мне еще и сумку.
     Вел меня он  по слякоти, близко к поверхности. Запасной ход представлял
из себя обыкновенную глубокую канаву, накрытую сверху просмоленными бревнами
и петлявшую,  как заяц. Но ведь вот умели  строить  сталинисты?  Столько лет
прошло, а канава до сих пор вполне проходима.
     Выбрались мы  в подвале  вполне приличного,  но  тоже нежилого частного
домишки  еще, наверно,  довоенных времен. По тому,  как  затоптался во дворе
Полянкин, я почуял удачу.
     -- Где машина-то, Михал Федорыч?
     -- В сарае... Должна быть.
     -- А ключи?
     -- Не знаю... Я не умею водить.
     Пока я возился с  дверцей, потом  с сигнализацией, а  после с проводами
зажигания, он мялся рядом, тоскливо  поглядывая на бледную трапецию дня  меж
перекошенными дощатыми воротами сарая. Когда "жигу ль", который  умная Девка
приготовила  для  своего отступления,  простуженно скрежетнув,  зафырчал,  я
решил дать ему прогреться. Да и вопросы у меня к спутнику остались.
     -- Так какие  же у вас дела с Девкой и  Катковым? -- спросил я, затащив
на правое сиденье вещмешок и сумку со всеми трофеями.
     -- Никаких!.. То есть они у меня арендуют помещение.
     -- А госзаказ?
     -- А-а... Ну-у... в общем, я им продаю кое-что из своих разработок.
     -- Михал Федорыч... Со мной  вы и ваши  друзья не слишком ласковы были.
Устал, нервы ни к черту. Не тяните, а?
     -- Я правду говорю! Еще они, конечно, в курсе того дела с грузинами. Но
мне это не нужно, это -- их инициатива. Они меня заставили вас заставлять!
     -- Вы знаете, как называют людей,  которые ставят эксперименты на живых
людях?
     -- Но я тут  ни при чем! Это все  Девка с Катковым. Их дела.  Но это не
уголовщина... То есть я хочу сказать,  все не так просто... Они  этих женщин
не  заставляли, у  них  брали  подписки о добровольности, понимаете? Им даже
платили.  Я  сам видел. Олег Федорович, не убивайте  меня, пожалуйста. Я вам
никакого зла не хотел.
     -- А они знают о ваших сокровищах?
     -- Нет.
     -- Как это?
     -- Они думают, что это были пустые сооружения. Я замуровал  те  отсеки,
где хранилище.
     -- А где та женщина, с которой меня снимали?
     --  Не знаю. Я ничего  про  них не знаю.  Девка  их приводит  и уводит.
Катков поставляет пациентов. Мое дело -- только научное руководство опытами.
Честное слово.  Меня  не  за  что убивать!  Ну,  какой  вам  от  меня  вред?
Отпустите, пожалуйста!
     -- Что у них с хозяевами ожерелья, с грузинами?
     --  Не знаю. Они мне сказали только, что связь наладили,  но с деньгами
придется подождать.
     -- Значит, так, я принял решение.
     Разумеется, если с ним плотно побеседовать, вдумчиво и  не спеша, можно
выдавить еще кое-какие существенные подробности. Но времени у меня  не было,
пятки уже жгло. Да и сил возиться с ним,  если  честно,  не осталось. Тащить
его с собой?
     --  Я-то, Михаил Федорович, вас отпущу  -- с большим  "спасибо" за  все
доброе. Но  о том  подумайте, что отныне  друзья ваши будут искать крайнего.
Будут! И вы на эту роль -- первый кандидат.
     -- Почему?! Я ведь ничего!
     -- По кочану. За  любой прокол  кого-то  нужно наказать.  А вы им нужны
только  для работы. Но если  они деньги огребут и после моего бегства --  на
кой им эта работа?
     -- Вы не понимаете!  Вы знаете, какие у  нас результаты?  Стопроцентный
фанатизм  в  двадцати  восьми   случаях  из  сорока!  Семьдесят   процентов,
представляете? Этого еще  никогда и  никому  не  удавалось.  В тех  бумагах,
которые вы взяли, есть подробные описания. Вы  сами убедитесь: это настоящий
эликсир единства нации и подлинного, без экивоков, патриотизма и энтузиазма.
А в личном плане? Почти моментальное отвыкание от табака и любых наркотиков.
Вы  представляете?  Мы  добились, что  происходит  моментальное  запоминание
учебного  материала  любой  сложности.  Вы  только  представьте  себе:  одна
таблетка -- и вы за год отлично усваиваете весь университетский курс. Но это
же только начало!
     -- Да? А лично для меня какие последствия будут?
     -- У вас, к сожалению, реакция нестандартная. Вы не вошли в те двадцать
восемь  удач.  У  вас возможно некритическое отношение к  объекту,  приступы
агрессивности к потенциальным соперникам.  Но это временный  эффект. Кстати,
-- он  неожиданно хихикнул, -- я на той вашей даме попробовал слабый раствор
одного совершенно нового препарата. Так что, возможно, у нее к  вам привязка
будет  еще больше,  чем у вас к  ней. Забавно,  что  у нее  при  этом  явная
предрасположенность   к   полигамии.   Так   что  возможны   очень  и  очень
парадоксальные отдаленные результаты...
     Блаженны нищие  духом, ибо не ведают они,  что  творят. Ну  что с  этим
престарелым ребенком сделаешь? Он просто не понимает, что делает.
     -- Противоядие есть? -- небрежно поинтересовался я.
     -- Мм, арбузы, вероятно, лучше всего.
     -- Что? Какие... Где я вам в декабре арбузы возьму?
     -- Ну попробуйте другие мочегонные.
     -- Ладно. Но вы все-таки подумайте как следует:
     куда  вас эти опыты заведут и что  с вами потом  обязательно сделают во
избежание утечки...
     --  Но как же... Я не могу все бросить! То ли от  усталости,  то ли  от
черствости,  но я не стал  его больше  уговаривать. Он к  своему подвалу как
каторжник  к тачке прикован. Все-таки  скопидомы, сколько  бы пользы они  ни
приносили, всегда сумасшедшие.
     Да и  польза  от  них  очень неоднозначная.  Я отошел  в уголок  сарая,
помочился себе  в ладоши, обмыл лицо и, не  дожидаясь,  пока моча,  с нежным
пощипыванием  дезинфицирующая  ссадины,  высохнет,  залез  в машину.  Сквозь
ветровое стекло выжидательно посмотрел на Полянкина. Тот покачал головой  --
отказывался со мной ехать. И, слегка приподняв руку, то ли попрощался, то ли
пожелал  удачи. Заложникам  свойственно чувство  сродненности с теми, кто их
захватил и с кем они вместе рискуют. А то, что рискуют они из-за них же, при
этом  почему-то  забывается.  Помните, как  в  Буденновске  бабы, выходя  из
роддома, отзывались о чеченах? Чуть  ли не  с  благодарностью. А мы для  них
были почти врагами. Мало того, что для начала их не уберегли, так потом еще,
стреляя в бандитов, стреляли и по этим теткам. То есть с их точки восприятия
мы стреляли  именно  по ним. Такая война. Может,  и не  Великая, но  тоже --
Отечественная. Мэйд ин Раша, короче.
     И мне кажется, что она не кончится  никогда. Во всяком случае, при моей
жизни.
     Сумерки  густели. Пока не  стало  совсем  темно, я, едва  добравшись до
ближайших стен-башен эпохи излета застоя, свернул в подходящий, заставленный
машинами двор  и  выбрал  "жигу ль", похожий  цветом на  Девкин и  подходяще
расположенный. Встал  вплотную,  радиатор  к  радиатору.  Открыл проволочкой
багажник,  отыскал в  нем  ключ  10  на 14 и пассатижи.  Почти  не таясь  --
спокойная  суета  человека, который  не озирается  по  сторонам, внимания не
привлекает, -- поменял номера. И поехал дальше. Мечтал я о том, как доберусь
до   койки  и  буду  спать,  а   потом  лечиться-отлеживаться  и  обдумывать
случившееся не меньше трех суток.
     И вот тут Судьба наконец мне улыбнулась. Хотя и не без ехидцы.
     Глава десятая. Друзей на день рожденья не зовут
     Генерал Голубков несколько раз проверился на предмет  хвоста, пока ехал
в  Затопино  к  Пастухову.  Вроде  бы и  не  было  прямых  причин  для  этих
предосторожностей, а все же  так спокойнее. Последнее время вокруг УПСМ  все
явственнее  намечался  тот  чиновничий  вакуум,  который  в  бюрократических
системах лучше  и раньше  всего прочего  сигнализирует о монаршей немилости.
Чиновники гипертрофированных госаппаратов вследствие естественного отбора --
иные  в  такой  системе не  выживают  --  по  легкому дуновению,  по  взмаху
начальственных ресниц чувствуют приближение грозы. И умеют угадывать, в кого
ударит молния.
     Бывая  в кабинетах  смежников  и иных,  совершенно  открытых  структур,
Голубков ощущал, что  не  только над  УПСМ как  службой, но  и над ним самим
сгущаются  тучи. Это было  тем  более странно, что  дела  шли  на  удивление
хорошо,  а результаты говорили сами за себя. Только нейтрализация опаснейших
террористов,   готовивших  захват   Северной   АЭС,   и   пресечение  утечки
сверхсекретных  технологий  к  афганским  талибам   более   чем  оправдывали
существование УПСМ.  Впрочем, можно допустить, что это-то и таило опасность.
Российская госмашина уже давно, с  войны,  не работала на  результат. Высшие
эшелоны  власти  совершенно не зависели от  плодов  своих  усилий.  Школьные
учителя могли загибаться в нищете, медики могли голодать в знак протеста, но
в зимних садах президента  мило пели птички, а иностранные рабочие тщательно
покрывали позолотой Кремль. Народ  при этом услужливо голосовал за тех, кому
на него было плевать.
     Происходило  это в  силу всеобщей сознательности. Поскольку все  знали,
что выборы стоят больших денег и нельзя  их срывать, строка "против  всех" в
бюллетенях популярностью  не пользовалась.  А согласившись выбирать из  всех
зол наименьшее, как ни крути, выбираешь все-таки именно зло...
     В сущности, рулевые госмашины не  столько исполняли  свои  многотрудные
обязанности, сколько ревностно следили за тем, чтобы  никто не  покушался на
их  место  в  окружении  Самого.  И  в  этой  системе  любой  человек, любая
структура,  которая привлекала к себе внимание четкостью работы,  вызывала у
других страх  за свои места.  Голубков  это  знал.  Его  с  детства  смущала
концовка сказки Андерсена о голом короле. Все там вроде бы просто и понятно,
кроме одного  маленького нюанса. Буквально маленького. Совершенно не сказано
о  дальнейшей судьбе того мальца, который объявил, что король  гол. И сейчас
Голубков, думая о сгущающихся неприятностях, полагал, что  дело  все  в том,
что  УПСМ,  в  котором он отвечал за оперработу,  выставило кого-то в  голом
виде,  вот только никак не мог высчитать,  когда и кого именно.  Вернее, кто
обиделся  сильнее других? Успехи УПСМ  высветили огрехи массы других служб и
ведомств. Какое из ведомств решило отомстить, определить было непросто.
     Когда  генерал  Голубков прибыл в Затопино, вся  команда Пастухова была
уже в сборе.  Сидели у Пастуха  за столом,  и сероглазый хозяин дома  устало
объяснял  темно-русому  Артисту,  ехидно поблескивающему  своими  еврейскими
глазами,  что если  он  закроет  ставшую  по  зиме  убыточной  столярку,  то
затопинским мужикам просто нечем будет заработать себе на жизнь.
     --  Но  они ж  и так не зарабатывают, --  недоумевал  Семен  Злотников,
который  после всех своих театральных мытарств лучше  всего научился  играть
одну роль -- роль Артиста. Причем не того, который в театре, а того, который
артист  спецназа. -- Они просто потихоньку ковыряются, ожидая твоей подачки,
и таким образом  растаскивают то, что ты  получил за  спецоперации.  Рискуя,
между прочим, жизнью. И не только своей.
     --  Ну так  тоже  нельзя, -- степенно  вступился за  командира  Дмитрий
Хохлов,  такой  могучий  и плечистый,  что только страсть  к белым  костюмам
помогала  ему  не  выглядеть  слишком  громоздким. Страсть эту он  принес из
морской пехоты, благодаря службе в которой и заслужил прозвище Боцман.
     -- Как нельзя, хозяйственный ты наш? -- копируя Гафта, спросил Артист.
     --  А  вот  так: "растаскивают",  --  вздохнул  Боцман. --  Они  мужики
отличные.  Пить вон у Сережи все  бросили. -- А то, что не привыкли еще сами
крутиться, предпочитают ждать, когда  добрый дядя чего-нибудь подкинет,  так
это оттого, что они еще советские люди. Им время нужно, чтобы отвыкнуть...
     -- Согласен! -- Семен Злотников для пущей убедительности прижал к груди
мозолистые ладони, ребрами которых  проламывал двухдюймовые  доски. Он,  как
многие  служители муз,  обожал  внешние эффекты. --  Согласен  стопроцентно!
Вопрос только в том, какое им для этого нужно время. Время, когда из-за лени
и воровства они  бедствуют, или время, когда они сыты благодаря нашему другу
меценату? А?
     -- Не любишь ты, Артист, пролетариат, то бишь трудовое крестьянство, --
обвинил  Боцман, и  Артист умолк  в  удивлении. Он пытался  сообразить:  это
Боцман от  себя сказал  насчет  пролетариата или  процитировал  Швондера  из
"Собачьего сердца"? Так и не решив этой загадки. Артист схитрил, обратившись
к Ивану Перегудову:
     -- Док, скажи  ты ему. Как по психологии: можно любить  пролетариат или
это извращение?
     Перегудов  был  самым "старым"  в  группе, возраст  его  приближался  к
сороковнику, и запальчивость в спорах была давно  ему  неведома, равно как и
безоглядный  азарт  в рукопашной.  Зато  в  главном  он  брал  верх  другим:
уверенностью, выносливостью  и  профессиональными  навыками.  Одно слово  --
военно-полевой  хирург,  попавший  в  спецназ.  Правда,  в  последние  годы,
занимаясь реабилитацией инвалидов, прошедших горячие точки, он действительно
специализировался на психологии.  Может, еще  и поэтому знал:  лучший способ
победить в споре  -- это не спорить. Вот Перегудов и  ответил Артисту, кивая
на входящего Голубкова:
     -- Если что-то мне  и кажется извращением, так это не  вставать,  когда
входит старший по званию.
     -- Вольно! -- пошутил в ответ Голубков. -- Я к вам на поклон, так что о
званиях лучше не будем.
     -- Да? Докладай тогда, сынку, -- заерничал Артист. -- Хто тама в Кремле
чиво непотребное опять отчебучил?
     -- Если б я знал хто? -- вздохнул Голубков. -- Сережа вам рассказывал о
последних событиях?
     -- Нет, -- сказал Пастухов. -- Я просто объяснил, что надо встретиться.
У нас тут тоже, оказывается, начались непонятки. Вы давайте о своих, а потом
мы их с нашими состыкуем.
     -- Принято.  -- Голубков  машинально  достал блокнот, ручку и нарисовал
размашистую  единицу.  -- Во-первых,  в  западной печати появилось несколько
материалов, в которых фигурируем мы с  Пастуховым.  Причем оба  говорим  при
этом  тексты  касательно  Грузии.  Тексты, которых на самом деле  никогда не
говорили.  И  произносили  их на сборищах,  на  которых  никогда  вместе  не
появлялись. И тексты эти имеют специфичный душок, который легко  истолковать
как угрозу Шеварднадзе, который якобы не хочет дружить с Россией.
     -- А он хочет? -- полюбопытствовал Боцман.
     --  Дружить? Хочет. Но  не  очень пока  может, -- ответил Голубков.  --
Второе.  Как  показало  наше   расследование,  единственное   документальное
свидетельство  того,  что  между  УПСМ,  мной  и  вами,  то  есть   Пастухом
персонально,  есть связь, -- это та дезинформация,  которую я сочинил, когда
-- помните? -- выводил на вас Пилигрима. Мы  тогда подозревали крота в ФСБ и
одним махом убили двух зайцев: и крота засветили, и вас Пилигриму подсунули.
Значит,  можно  предположить: предлагая свои услуги. Пилигрим  показывал эту
дезу не только чеченцам, которые его наняли взорвать АЭС.  Но и кому-то еще.
Возможно, что и в Грузии. И  вот теперь  кто-то или пытается повесить на нас
каких-то собак -- каких, мы пока не знаем, -- или же...
     Голубкову вдруг вспомнился начальник  САИП генерал-лейтенант  Ноплейко,
который, как опытный чернобылец,  отвечал за  безопасность и охрану Северной
АЭС. Друг  Ваня,  как  прозвали генерала за дружбу  с  Самим и за редкостную
наивность  в оперативной  работе, очень тогда возмущался, что его сразу, еще
на стадии подготовки операции, не поставили  в  известность. Тогда начальник
УПСМ   Нифонтов   даже   не  счел  нужным  ему  объяснять,  что  о  ревизиях
предупреждают только в торговле. И то в проворовавшейся.
     --  Или что? --  прервал его затянувшееся молчание  Артист. Он  да Муха
всегда играли в группе роль самых нетерпеливых.
     -- Или дело  сложнее.  Кто-то привлекает  ко мне  и к Пастуху внимание,
чтобы  пустить кого-то по ложному следу.  Вопрос  ко  всем: было ли что-то в
последнее время, что в этой связи выглядело бы подозрительным или тревожным?
     -- Еще как было! -- помрачнел  Артист. --  Еще как подозрительно  и еще
больше -- тревожно. Муха пропал!
     -- Как пропал? -- удивился Пастух. -- А почему я ничего не знаю?
     -- Потому что  ты так занят своей  лесопилкой и своими  односельчанами,
что  велел  не обременять  тебя делами  "MX плюс", --  почти  нежно объяснил
Артист.
     -- Это  ж Муха, -- пробасил  Боцман  смущенно. -- Что он, маленький, не
понимает? А не сообщали потому, что  мы  все ждали:  он вот-вот объявится. А
он,  с тех  пор как расстался  с  Доком, прислал мне  на пейджер всего  одно
сообщение: что уже в Тбилиси, что чуток отдохнет в Грузии, а дальше --  все,
молчок. Уже неделю. Но клиент из "Изумруда" претензий никаких не предъявлял,
сказал,  что все в  порядке,  всем доволен,  деньги  заплатил.  Вот мы и  не
суетились.
     Задним числом  бездействие при тревожных обстоятельствах всегда кажется
особенно глупым.
     Первейшая заповедь разведчика --  немедленно сообщать товарищам о новой
информации,  ибо   даже  ближайшее  будущее  разведчика  непредсказуемо.  Та
информация, которую ты  добыл, но  не успел передать, возможно, будет стоить
жизни  тебе  и  твоим  товарищам.  Муха  в  этих  вопросах   был  редкостным
формалистом.  Он, даже  в  магазин отправляясь, обязательно сообщал Боцману,
который  больше остальных занимался вместе с Олегом  делами  агентства, куда
идет и когда  вернется. Но если Муха неделю не давал  о  себе  знать, то это
означало лишь одно: что он просто не мог дать о себе знать.
     Но  это стало ясно только сейчас,  после сообщения Голубкова.  До этого
всем: и Боцману, и Доку, и Артисту -- казалось, что Муха действительно решил
рассл