ожидал, что ты заведешь серьезный роман на операции...
     -- Это не роман, -- упрямо буркнул он.
     --  Ладно,  ладно,  называй это  как хочешь, я,  наконец, прошу  у тебя
прощения, если ты  этого  хочешь.  Но я обращаю твое внимание на  то, что ты
абсолютно  не  готов к  делу... Ты стал рассеян...  Хрен  тебя дери,  да  ты
выключился  из работы напрочь, абсолютно, ты  раскис,  как Ромео,  а  сейчас
будет  самое пекло. Мне такой  солдат в команде не нужен, понял?  Ты  сам не
работаешь, и Борода по  твоей милости сдох,  пропал,  погиб,  вырубился, как
машинка заводная, посмотри, вон сидит, психует, партизан, мать его в перец!
     -- Пастух,  прости, погорячился, был неправ.  Все,  включаюсь в работу,
больше не повторится. Только Борода-то при чем?
     -- Ревнует Борода, ты ему самый малинник повытоптал.
     -- И что я должен делать?
     -- Вот что. Ты  не мог бы хотя бы до конца  операции не так любезничать
с... со Светланой?
     -- Так если он уже и так все понял...
     -- Сеня, это приказ. Делай, что говорю. Или мы с тобой расстаемся прямо
сейчас...
     -- Хорошо... -- буркнул Артист и тут же поправился: -- Слушаюсь!
     Говорят, в экстремальной ситуации и палка стреляет, и кухарка  работает
министром.  Мне  пришлось  работать  психологом,  что  в  данной  конкретной
ситуации было не шибко приятно. Теперь я оттащил в сторону Бороду.
     -- Вот что я хотел тебе  сказать, Андрюха, -- на этот раз я обратился к
нему по имени для большей  доверительности. -- Я  прекрасно понимаю все, что
произошло. Нет,  ты  не перебивай,  ты  выслушай. Артист -- приезжий, свежий
человек.  Такие  всегда  производят  на  девушек  сильное  впечатление.  Она
увлеклась,  но  это ее ошибка. Артист, он, понимаешь, тоже увлекся, Светлана
ведь  действительно очень милая. У  него это мимолетный роман, у  него такое
бывает. Мы  уедем отсюда через неделю, и все кончится. Вся ваша жизнь войдет
в старую колею, все забудется. Вот увидишь, они расстанутся, как  миленькие.
Света сама к тебе прибежит просить прощения. Ну, ты же умный человек, у тебя
широкие взгляды, ты ее простишь, и все будет в порядке...
     --  Спасибо,  Сергей.  Я  все  понял.  Я  действительно  скис  в  самый
неподходящий момент. Извини,  я должен был держать себя в руках. Я  понимаю,
ты все это наговорил, чтобы меня успокоить. Я тебе  правда очень благодарен.
Конечно, все это  бред, ты сам  видишь, у них серьезно... Стой, стой, теперь
ты не перебивай. Вот я сейчас покурю, и мы пойдем. Я вас поведу. Все будет в
порядке. -- Он грустно улыбнулся. -- Увидишь, Борода умеет держать удар.
     Через четверть  часа  мы уже топали по тропинке, восходя к подошве горы
Явирнык. Тропинка  то  терялась  в  лесу, то выбиралась  на прогалину,  но с
каждой сотней метров становилась круче и круче. Борода, все утро уродовавший
себя никотином и приданными к нему смолами, шел красный, с глазами навыкате,
пот с него не тек, а даже брызгал. Но он  не сбавлял  темп, рискуя надорвать
свое  инфарктное сердце. Еще бы, следом  за ним шел Артист, разве можно было
допустить, чтоб его хоть намеком упрекнули в недостаточно ной выносливости!.
Труп  мне  не был  нужен, и  я стал  искусственно  умерять темп,  отставать.
Равняясь  по мне, отставал  и Артист,  который  шел  передо мной. Но  Борода
упорствовал, ломил,  как паровоз, оглядывался,  да  еще покрикивал, чтоб  не
отставали,  дескать, идти далеко, надо  поспеть до темноты. Я  махнул рукой,
пусть надрывается, его дело.
     Когда к полудню мы вывалили на хребет, идти стало легче, и единственным
человеком,  который  устал,  оказалась  Света. Она не подавала  виду,  но  я
несколько раз оглянулся  на нее и понял, что  девушке тяжело.  В хорошеньких
глазках уже стояли слезы. А Борода, все так же  зверски хрипя и разбрызгивая
пот, пер как ни в чем не бывало. Я дал команду сделать привал.
     Борода хоть  и свалился сразу после команды  как  подкошенный, а все же
закурил.
     -- Борода, -- сказал я ему,  -- ты бы поберег здоровье, тебе еще ракеты
в небо запускать.
     -- Я без  сигареты  не человек, -- ответил он,  еле  выговаривая  слова
сквозь задышку.
     -- Слушай, я же видел, как тебе дался этот подъем.
     -- А,  не переживай. Я  вхожу в ритм и держусь  в  нем, сколько надо. К
тому же я иду правильно.
     -- Как это -- правильно?
     -- Я подсмотрел, как гуцулы ходят по горам. Они не наклоняются вперед и
не ломят, как через  три  ступеньки, а держатся ровненько и идут  маленькими
шажками. Я попробовал, так намного легче.
     -- Ну-ну.
     Мы повалялись на траве, и когда я увидел, что  Света  в порядке, поднял
группу  и  снова  поставил  в   голову  Бороду  с  его  гуцульским  способом
передвижения. Наконец мы прошли седловину и поднялись на Явирнык.
     -- Вон там, -- показал Борода. -- Там  они стоят, родимые. Но по прямой
будет  хуже, склон  поганый. Мы сначала  еще  по хребту пройдем,  на Круглый
Явирнык поднимемся, спустимся еще в одну  седловину и только тогда свернем в
ущелье. Теперь того темпа у нас не будет, здесь Горганы начинаются.
     И  я  увидел  Горганы,  а через  полкилометра  пути  убедился, что  это
действительно поганое место. Хоть  Борода  и проинструктировал всех заранее,
как здесь нужно ходить, я все же грохнулся на первой  же сотне метров  из-за
своей самонадеянности. Ушибиться  я,  конечно, не ушибся, падать меня учили,
но впредь стал  осторожнее: прежде чем ступить, проверял  каждый  камень  на
устойчивость.
     В ущелье спускались  уже  в сумерках, на крутых участках помогая себе и
руками. Там, где  склон  резко обрывался вниз  и где редкие сосны вклинивали
между камней свои корни, Борода остановился и сказал:
     --  Пришли.  Теперь  ваша работа. Вон  там  внизу -- дивизион. Дальше с
рюкзаками спускаться нельзя: шумим.
     Мы покачали  для проверки  камешки  под собой,  выбрали поустойчивей  и
сели.  Хорошо  было бы  поесть-попить,  но  темнело,  и  я  с ходу  пошел на
разведку,  прихватив с собой Артиста.  А то как бы в мое отсутствие не дошло
дело до дуэли.
     Военная  часть  стояла идеально.  Ниоткуда ничего  не видно. Все места,
откуда был хоть какой-то обзор, были обнесены колючей проволокой, за которой
мыкались  часовые. К деревянной  будочке  КПП вела дорога, проложенная вдоль
русла горного потока. Дорога  обычная,  горная,  наезженные  камни, и больше
ничего.  Мы поднялись на  противоположный,  более  крутой склон, но и оттуда
ничего не  было  видно.  Все  заслонял уступ.  А сам  уступ,  как  идеальная
смотровая площадка, был уже за колючкой. Так  что все,  что мы выяснили, был
тот факт, что в этом месте,  бегущий по дну  ущелья поток образует небольшую
долину, метров пятьдесят  на сто пятьдесят, а то и меньше. Нужно было как-то
проникать на территорию.  Несколько  раз  я  видел сквозь стволы  часовых. И
вправду были они какие-то  вареные.  Срочники, заброшенные  призывом в дикие
камни, не  имеющие  увольнений или  хотя  бы  таких развлечений, как учения.
Походи годик в караулы через  каждые двое  суток -- научишься спать на ходу.
Пораскинув,  я решил  проникать в часть  по ручью --  там обязательно должна
быть где-то дыра в проволоке.
     Мы с Артистом  спустились к воде  выше  по течению, медленно и бесшумно
приблизились  к  проволочной  ограде.  И  вдруг  увидели:  на берегу  потока
полулежал человек, который черпал пригоршней воду и пил. Сумерки сгустились,
а  в  ущелье было  уже  почти темно.  Это  мог  быть солдат,  выбравшийся из
расположения,  чтобы провести время до вечерней поверки,  наслаждаясь мнимой
свободой,  мог быть горный  житель, следующий по своим горным  делам.  А мог
быть боевик УНСО, а то и чеченский инструктор...
     Я кивнул Артисту, и он начал обходить человека справа, заходя со спины.
Я шел чуть  позади Артиста,  контролируя  обстановку  по сторонам. Когда  до
пьющего  воду  осталось всего с дюжину шагов, он вдруг оторвался  от воды  и
устало произнес:
     -- Это я, Муха! Хорош прятаться, слоны несчастные.
     -- Врешь, Муха, -- сказал Артист. -- Ты не мог нас слышать, здесь ручей
шумит.
     --  Я сутки вас здесь жду у  ручья. Я его  уже  перестал слышать, слышу
только посторонние звуки.
     -- Ты знал, что мы сюда придем? -- спросил я.
     -- Надеялся. Про  эту  воинскую  часть вы знали. Здесь  есть  оружие  и
техника. И почти никакой охраны. Лакомый кусочек.
     --  Ладно, Муха, -- сказал я. --  О  твоем отсутствии поговорим  после.
Вставай, надо проникнуть на территорию, подготовиться к штурму.
     --  Во-первых, проникать не обязательно, я вам схему могу нарисовать. Я
еще днем нашел точку, откуда почти все видно. А во-вторых, встать я не могу,
рана сильно гноится.
     -- Ты ранен?
     -- Да, в ногу. Причем зверским образом в прямом смысле слова.
     Мы отнесли Муху в наш так называемый  лагерь, где на голых камнях,  без
палатки, без костра сидели  остальные члены нашей экспедиции. Муха при свете
фонарика набросал схему части  и рассказал  о составе караулов.  Получалось,
что дивизион охраняется всего двумя часовыми.
     --  Могут  быть внутренние  посты,  -- сомневался  я.  --  Например,  у
знамени.
     --  Не  думаю,  -- вставил  Борода.  --  Знамя  дивизиона вполне  может
храниться в дивизии, существует такая практика.
     -- Как  же  ты проводил разведку, --  сочувствовал  Мухе Боцман,  делая
перевязку, -- если тебя сюда уже на руках несли?
     -- У меня целый день был. Эти часовые  службы не знают, спят на ходу. Я
вдоль забора ползком  перебирался, а как часовой подходил, затаивался. Часть
-- времянка, ни  одной капитальной  постройки. Даже электричества у них нет.
Дизель  гоняют, он  генератор  крутит, вот  тебе  и  свет.  Кухня на  дровах
работает.  Вот  здесь,  -- Муха показывал по схеме, -- на возвышении, у  них
жилые помещения. Живут они в кунгах и палатках. Кстати, транспортных машин у
них маловато. Два кунга, две цистерны и один ГАЗ-66. Явный некомплект, водил
не  хватает. Вот здесь у них КПП, там дежурный по части сидит.  По-моему,  у
них всего два офицера,  топают в наряды через день. Палатка возле КПП -- это
у них  караулка. В этой же палатке и пирамида с оружием. Я видел, как караул
менялся. В караулке, насколько я понял, кроме отдыхающей и дежурной смен, по
два  человека  в  каждой, только  сержант-начкар  и  разводящий.  Один  пост
охраняет этот берег, где они  живут и где у них  бортовая техника. А  другой
ходит по тому берегу -- там у них площадка, стоят восемь машин, пусковые.
     -- Нет,  -- поправил Борода, --  скорее всего, четыре пусковые и четыре
транспортно-заряжающие.   Странно,   что  "крокодилов"  нет.  Это  тягачи  с
прицепами, -- пояснил  он. -- Транспорты  ракеты  возят. Обычно в  дивизионе
порядка дюжины "крокодилов".
     -- И куда они, по-твоему, могли деться?
     -- Хрен его знает.
     Времени у нас было в обрез. Эшелоны могли подать уже завтра. Штурмовать
дивизион нужно было прямо сейчас. Штурмовать  втроем.  Если Муха прав, а его
данным  я доверял полностью, это было  делом не таким  уж сложным. Раненые и
женщины останутся  в "лагере", а Борода подождет где-нибудь поблизости, пока
мы с Артистом и Боцманом не сделаем свою работу.
     * * *
     Майор  Турков   отдежурил  уже  семь   часов.  За  это   время   обычно
исчерпывались  его  физические  и  моральные  возможности по добросовестному
несению службы. Он  проверил  посты и  караулку,  даже дал  караулу  вводную
"пожар". Правда, очень скоро, минуты через две, дал и отбой этой вводной. Он
покрутил  ручку  телефона,  при этом шума и  воя  в  трубке не  убавилось, и
доложил в дивизию, что на "Коленвале" за время его дежурства происшествий не
случилось. И,  будучи уверенным, что  доклада  его  никто  не услышал,  хотя
дежурный  по дивизии,  разумеется, этого  доклада и не ждал, подозвал своего
помощника-сержанта.
     --  Боец,  -- сказал  ему Турков, -- вот что, боец!  Я сейчас дам  тебе
приказ,  о ходе выполнения которого  не должен будет  узнать  ни один  враг,
включая тебя самого.
     -- Слушаю, пан майор!
     -- Отвечай, замудонец, я что, по-твоему, похож на пана?
     -- Никак нет, господин майор!
     -- То-то. Давай, что ли, беги в кунг.
     -- Виноват, господин майор, в кунге не осталось.
     -- А ты поищи.
     -- Я-то поищу, Вячеслав Аркадьевич, но только там точно нет.
     -- Х...ево, сержант. Придется пусковую вскрывать.
     -- Я-то вскрою, да только вам же влетит, Вячеслав Аркадьевич.
     -- Ты что, солдат, жаждешь смерти своего командира?
     -- Никак нет, пан майор!
     --  Я  т-те щас устрою "пана"!  Давай  вскрывай бегом... Вторую. Вторую
вскрывай.
     -- Есть!
     Боец умчался  спасать  погибающего командира. Через некоторое время  он
вернулся  и выставил  на кривоногий  стол  цилиндрическую алюминиевую банку,
выкрашенную в защитный цвет. Турков отвинтил крышку и с наслаждением понюхал
содержимое банки.
     -- Заметят, Вячеслав Аркадьевич...
     -- Говна они заметят. Воды принеси.
     Пока  сержант  ходил  за водой, Турков достал  из ящика стола  флягу  и
маленькую  жестяную воронку, аккуратно перелил  спирт во  флягу, оставив  на
донышке  банки граммов пятьдесят.  Когда  появилась  и вода,  он  решительно
наполнил ею банку. Закрыл, поболтал. Открыл, показал сержанту.
     -- Нюхай.
     -- Спирт.
     -- Смотри -- мути нет. Если не пить, то и незаметно. Неси обратно.
     Сержант умчался возвращать банку на пусковую. Майор  извлек  из  своего
универсального стола тарелку, наполнил  ее спиртом и  поджег. На поверхности
заплясали зеленые язычки  -- это выгорал  ацетон. Но  едва  пламя  сделалось
синим,  он быстро,  неаккуратно накрыл  тарелку журналом дежурства. Потом он
развел спирт водой в стакане и погрузился в томительное ожидание, постукивая
по граненому стеклу ребром ножа. Наконец глуховатый звук сменился кристально
звонким. Турков довольно улыбнулся, поглаживая себя левой  рукой по  животу,
выпил полстакана, отставил его, сладко вздохнул и полез за сигаретой.
     Сержант  не возвращался, но  Туркова  это  уже  не  слишком  волновало.
Сержант славный  парень.  С ним интересно  бывает  поговорить. Ближе к  утру
можно  будет и ему  налить полстакана. Нет, четверть,  хватит с  него. Майор
проспит до  развода,  на разводе ему  будет плохо, хуже  некуда, но помощник
дежурного как раз  в это время ложится на четыре часа, да и все равно развод
проводить  некому,  кроме  него,  майора   Туркова.  Он  командир  дивизиона
тактических     ракет.     Командир    несуществующего     дивизиона.    Или
полунесуществующего? Дьявол его знает! Надо еще выпить!
     И майор выпил еще.
     В  его голове пробегали  каруселью обычные  злые  мысли  о  его, майора
Туркова,  жизни.  Эти мысли добирались  до него всегда, даже во сне.  Только
теперь они немного подобрели, не так мучили, не так издевались.
     Когда  после  училища лейтенант  Турков  получил  должность  начальника
расчета,  ему  виделась  впереди  заманчивая  военная  карьера.  Без  всяких
знакомств,  только  за  счет красного диплома,  реального знания  техники  и
хороших офицерских  качеств он попал  на службу в Группу советских  войск  в
Германии.  Там  можно   было   не  только  продвинуться  по  службе,   но  и
прибарахлиться, что для  молодого человека,  ищущего верную спутницу  жизни,
было  достаточно  значимо.  Верная  подруга нашлась  из  числа вольнонаемных
работников, обслуживающих Группу  войск. Глядя на аппетитную хохлушку  Галю,
женатые офицеры глотали горькую слюну, а холостые только и стреляли глазами,
надеясь  наградить Туркова  комплектом мощных боевых рогов. Но  Галина  была
специалистом другого  рода.  Она  осуществила  свою  мечту,  став офицерской
женой, и вся ее дальнейшая деятельность была направлена только на укрепление
отхваченного  счастья.  Еще  в Германии она  родила Туркову  сына и  дочь  и
приступила к выполнению программы по обеспечению детей материальными благами
на всю оставшуюся жизнь.
     Спустя два года дивизион перевооружали. Вместо старого комплекса "луна"
на вооружение ставили "точку". Турков, который учился в училище уже на новом
комплексе, знал его в совершенстве. Боевая работа на "точке" была проще, чем
на "луне", но требовала серьезных инженерных знаний. И Турков, только-только
получив третью  звездочку  на  погоны,  стал  командиром  батареи.  Хорошему
офицеру, прекрасно  переучившему  личный  состав  на  новую технику,  вскоре
присвоили   внеочередное   звание,   соответствующее  занимаемой  должности.
Капитаном он и покинул Германию вместе с войсками,  сдававшими наши западные
рубежи.  У него был выбор.  Он мог попроситься  чуть не  в любую  дивизию, в
любой  округ.   Галина  хотела   жить  на  родине,  и   он  выбрал  Украину,
Прикарпатский военный округ.
     В девяносто первом он был майором, комбатом, и метил в командиры части.
После  путча  он  дернулся было  перевестись в  Россию,  но  Галина натянула
поводья, он  фыркнул, ударил  копытом, но  остался.  У  них была  квартира в
Ужгороде,  у отца  Галины  --  дом  в  пригороде Тернополя. Из  всего  этого
получился  особняк  во  Львове.  Галина  хозяйничала   в   особняке,  быстро
перестроившись, включилась в  активную  коммерческую деятельность,  а Турков
прозябал  в  Виноградове,   в  разрушающейся   казарме.  Престижный  некогда
майорский  оклад стал ничтожным медяком рядом с прибылями Галины. Турков был
Турков,  а не Турченко или Турчук,  поэтому  его карьера  сделала  резкую  и
полную  остановку в армии, которая переживала  тяжелую украинизацию.  Галина
воспитывала  детей на украинском языке, отец, и до этого больше  проводивший
свое время в казарме, штабе или возле пусковых, чем дома, стал им совершенно
чужим. Жена  раздалась вширь,  окаменел  подбородок  -- примета удачливых  и
непреклонных  торговцев,  голос...  голос стал  чужим  --  требовательным, с
брезгливыми нотками, совсем не тот, которым Галина десять лет назад называла
час и место, назначая свидание.
     Турков и раньше-то не  брезговал ни немецкой водкой  "Кристалл"  (синяя
этикетка со снежинкой), ни русской "Пшеничной",  ни украинским "Спотыкачем",
ни  армейским  спиртом,  из  которого  нужно  было выжигать ацетон  и другие
примеси. А тут пустился во все тяжкие без особых угрызений совести:  он себя
похоронил.
     И вот год назад он стал командиром части. Он давно остался единственным
офицером,  знающим технику  комплекса  и боевую  работу на  ней.  Пехотинцы,
которые распределялись в дивизион, годились  только  на должность командиров
взвода охраны.  Впрочем, от Туркова давно уже  не  требовали никакой  боевой
работы,  никаких учебных и тем более боевых пусков.  Да на Украине и не было
полигона для последних. Пока жив  был  Союз, пускать боевые ракеты ездили  в
Капустин Яр. Теперь требовали от командира части  только,  чтобы  технику не
разворовывали и  чтобы солдаты не бегали. Технику, впрочем, из дивизиона все
время   куда-то  переводили,  откомандировывали,  Турков  остался  даже  без
командирского "уазика". Наконец,  дивизион  подпал под  расформирование. Так
что  Турков  стал  командиром расформированной части.  Специальная  комиссия
приняла у  него  и  угнала куда-то все  "крокодилы", стоявшие под  ракетами.
Остались только боевые машины и  пара транспортных. Солдатами  комплектовали
только взвод  охраны  и  взвод механиков-водителей,  чтобы хоть  кто-то  мог
выводить технику из боксов. Пусковые остались без расчетов.
     Но  часть,  формально  расформированная  и  несуществующая,  продолжала
существовать.  Приказа о сдаче всего  имущества  и передаче личного  состава
другому  командиру не было. Более  того, дивизион  забросили в горы, так что
Турков  лишился  даже  комнаты   в   казарме   и   поселился  в   кунге,   в
машине-мастерской. У него в подчинении остался  всего один офицер и полсотни
солдат. Время от времени пусковые заводились, загружались учебными ракетами,
лишенными  заряда  и маршевого топлива,