коему вслед за тем отошел во
владение остров. В это смутное время Беритола, не зная, что сталось с
Арригетто, предчувствуя недоброе, каковое предчувствие ее и не обмануло,
опасаясь бесчестья, все бросила и, нищая, да к тому же еще и беременная,
села вместе со своим первенцем лет восьми, по имени Джусфреди, в лодку и,
удалясь на Липари, родила там второго сына и назвала его Скаччато5. Здесь
она нашла кормилицу и с нею и с двумя детьми села на небольшое суденышко,
которое должно было доставить ее к родным в Неаполь.

Судьба, однако ж, решила иначе: судно, направлявшееся в Неаполь, ветром
отнесло к острову Понцо6, и тут команде удалось ввести его в бухту, с тем
чтобы оно могло здесь отстояться до более благоприятного времени. Сойдя
вместе со всеми на остров, Беритола нашла отдаленный и укромный уголок и
здесь, в совершенном уединении, поплакала о своем Арригетто. И так она
делала ежедневно, но вот однажды, когда она в своем уединении тужила, к
острову пристала корсарская галера, приближения коей ни кормчий, ни
кто-либо еще не приметил, преспокойно всех забрала и отошла. Погоревав,
Беритола приблизилась к берегу, чтобы, по обыкновению, поглядеть на детей,
но на берегу никого не оказалось. Это привело Беритолу в недоумение, но у
нее тут же блеснула догадка: она посмотрела на море и увидела галеру, еще
не успевшую далеко отойти и увлекавшую за собой ее суденышко. И тут
Беритоле стало ясно, что она потеряла не только мужа, но и сыновей. Нищая,
одинокая, всеми оставленная, не зная, суждено ли ей с кем-либо из них
свидеться, она долго звала мужа, сыновей и наконец упала без чувств. Некому
было холодной водой или же с помощью другого средства привести ее в
сознание, - вот почему дух ее мог блуждать, где ему вздумается7. Когда же
изнемогшее ее тело окрепло, она, плача, стеная, зовя детей, начала
заглядывать во все пещеры. Убедившись в тщетности поисков и все же не
утратив надежды, она с наступлением темноты невольно подумала, что следует
позаботиться и о себе и, удалившись от берега, возвратилась в ту пещеру,
где имела обыкновение скорбеть и плакать.

Всю ночь напролет Беритола пробыла в великом страхе и душевной муке; когда
же наступило утро, она, не ужинавши накануне, часов в девять принялась от
голода есть траву, а поев, сколько могла, вновь залилась слезами и
раздумалась о своем будущем. И она все еще была погружена в размышления,
как вдруг увидела, что в одну из ближних пещер вошла лань, а немного спустя
вышла и направилась к лесу. Тогда Беритола поднялась и, войдя в пещеру,
откуда вышла лань, обнаружила двух ланят, по-видимому, только что
родившихся, и они показались ей премилыми и прехорошенькими. А так как
после недавних родов молоко у нее еще не иссякло, то она осторожно поднесла
ланят к груди. Ланята не отказались от ее услуг и начали сосать ее так,
точно это была их родная мать, и с этого дня они не делали между ними
различия. Утешившись тем, что нашла в пустыне хоть какое-то общество,
достойная женщина питалась травой, утоляла жажду водой, давала волю слезам
всякий раз, когда вспоминала мужа, детей, когда вспоминала минувшее, и в
конце концов, привязавшись к ланятам, как к родным детям, решилась здесь и
скончать свои дни.

Но вот спустя несколько месяцев, в течение которых достойная женщина
поневоле вела звериный образ жизни, бурей прибило пизанский корабль туда
же, куда в свое время причалило и судно Беритолы, и он несколько дней там
простоял. На этом корабле находились знатный человек по имени Куррадо, из
рода маркизов Малеспина8, и его супруга9, женщина почтенная и
благочестивая; они только что посетили все святые места, какие только есть
в королевстве Апулии10, и теперь возвращались домой. Однажды, чтобы
разогнать тоску, Куррадо и его жена, взяв с собою слуг и собак, пошли в
глубь острова, и неподалеку от того места, где находилась Беритола, собака
Куррадо погналась за ланятами, которые к этому времени уже подросли и
паслись без присмотра. От собак они бросились не куда-нибудь, а в ту самую
пещеру, где пребывала Беритола. Беритола вскочила и палкой замахнулась на
собак, но в эту самую минуту сюда вошли Куррадо и его супруга, которых
привели в пещеру собаки, и если один вид почерневшей, исхудавшей, с
длинными волосами женщины поверг их в изумление, то они своим появлением
еще больше ее удивили. По ее просьбе Куррадо прогнал собак, после чего
маркиз и его супруга долго ее уговаривали поведать им, кто она и что здесь
делает, и она, сдавшись на уговоры, подробно рассказала им, в каком
очутилась она положении, что суждено ей было изведать, и открыла им
губительное свое решение. Куррадо близко знал Арригетто Капече, и когда
услышал об его недоле, то заплакал от жалости, а затем долго убеждал
Беритолу отказаться от губительного своего решения, и, уверяя, что она
будет им заместо родной сестры, заклинал ее переехать к ним в дом, где она
вольна, мол, жить до тех пор, пока господь над нею не смилуется. Беритола
была непреклонна, - тогда Куррадо удалился, оставив с ней свою жену,
которой он велел принести ей поесть, надеть на нее одно из своих платьев,
так как то, что было на ней, превратилось в лохмотья, и постараться сломить
ее упорство. Добрая женщина, оплакав вместе с Беритолой ее злополучие,
велела принести одежду и пищу, и величайших усилий стоило ей принудить
Беритолу переодеться и поесть. Беритола наотрез отказалась ехать туда, где
ее знали, и лишь после долгих увещаний изъявила согласие отправиться с ними
в Луниджану11, захватив с собою двух ланят и лань, которая тем временем
возвратилась и, к великому изумлению почтенной дамы, начала бурно выражать
свою любовь к Беритоле.

И вот, как скоро наступила хорошая погода, Беритола, Куррадо и его супруга
сели на корабль, захватив с собою лань и двух ланят, а так как не всем было
известно настоящее имя Беритолы, то ее стали звать Ланиола. Ветер был
попутный, так что они вскоре приблизились к устью Магры, ступили на сушу и
направились к замку. Здесь-то, облекшись во вдовий наряд, и поселилась в
качестве компаньонки донны Куррадо целомудренная, кроткая и покорная
Беритола, и по-прежнему любила она своих ланят и все так же заботилась об
их пропитании.

Корсары, захватившие у острова Понцо корабль, на борту коего находилась
Беритола, оставили ее на острове единственно потому, что она не попалась им
на глаза, всех же остальных привезли в Геную. Здесь они поделили добычу
между владельцами галеры, и при дележе кормилица, которую взяла себе
Беритола, и двое ее сыновей случайно достались в числе прочего некоему
мессеру Гаспаррино д'Ориа12; Гаспаррино же отослал кормилицу с детьми к
себе домой, с тем чтобы сделать из них прислужников. Кормилица, удрученная
разлукою со своею госпожой и тем бедственным положением, в каком очутилась
она сама и двое малышей, плакала, не осушая глаз. Однако же в конце концов,
поняв, что слезами горю не поможешь и что теперь и она и дети - невольники,
кормилица, будучи женщиною хотя и бедною, но зато неглупою и
сообразительною, прежде всего, сколько могла, приободрилась, а затем,
уразумев, в каких крайних обстоятельствах они находятся, смекнула, что если
как-нибудь случайно откроется, что мальчики - не простого звания, то от
сего их жребий лишь ухудшится. Притом она не теряла надежды, что все еще
может перемениться в лучшую для них сторону и что они еще доживут до того
дня, когда их восстановят в прежнем звании, а потому дала себе зарок до
поры до времени никому не сказывать, кто они такие, и в дальнейшем на все
расспросы неизменно отвечала, что это ее дети. Старшего она называла не
Джусфреди, а Джаннотто из Прочиды, меньшому же не стала менять имя. Что
касается Джусфреди, то ей понадобилось много усилий, чтобы растолковать
ему, что принудило ее переменить ему имя и как худо ему придется, если
обман всплывет13, - об этом она ему не уставала и не переставала
напоминать. Джусфреди был мальчик смышленый, и он послушно следовал
назиданиям благоразумной кормилицы. Так, разутые, раздетые, исполняя всякую
черную работу, мальчики, а с ними и кормилица, скрепя сердце прожили у
мессера Гаспаррино много лет.

Со всем тем у Джаннотто, которому минуло уже шестнадцать, нрав был
вольнолюбивый: презрев низкую долю раба, он отправился на галере в
Александрию и, уйдя от мессера Гаспаррино, перепробовал разные занятия, но
так и не преуспел. Наконец, года три-четыре спустя после того, как
Джаннотто ушел от мессера Гаспаррино, - а к тому времени он уже стал
пригожим, рослым юношей, - до него донесся слух, что его отец, которого он
почитал усопшим, жив, но в тюрьме и в плену у короля Карла, - донесся, как
раз когда Джаннотто, наскучив скитальческой своею жизнью, находился на краю
отчаяния, и вот в Луниджане, куда его забросила судьба, случилось ему
поступить в услужение к Куррадо, и служил он со всеусердием и сумел ему
угодить. Изредка видел он свою мать, состоявшую при донне Куррадо, но не
узнал ее, а она не узнала его, - так они оба изменились с тех пор, как
виделись в последний раз.

Итак, Джаннотто находился на службе у Куррадо, а в это время одна из
дочерей Куррадо, по имени Спина, оставшись вдовою после смерти Никколо да
Гриньяно14, возвратилась в отчий дом. Была она хороша собой, очаровательна,
молода, - ей только-только исполнилось шестнадцать15, - и вот как-то раз
случилось ей заглядеться на Джаннотто, ему - на нее, и оба пламенно
полюбили друг друга. Страсть их недолго оставалась неутоленной, но люди
сведали про то не скоро. Уверенные в том, что никто ни о чем не
догадывается, влюбленные позабыли осторожность, необходимую в
обстоятельствах сердечных. И вот однажды молодая женщина и Джаннотто, гуляя
в красивом густом лесу, отделились от общества и пошли вперед; когда же им
показалось, что они ушли далеко, то они расположились в прелестном уголке,
под сенью древес, где росли мурава и цветы, и здесь вкусили радость
взаимной склонности. И хотя пробыли они здесь долго, но так им было отрадно
вдвоем, что время, которое они здесь провели, показалось им кратким мигом,
- вот почему они и дали застигнуть себя врасплох сперва матери молодой
женщины, а потом и самому Куррадо. До глубины души возмущенный случившимся,
он без всяких объяснений велел трем своим слугам схватить обоих и заключить
в одном из своих замков; весь дрожа от бешеной злобы, он вознамерился
предать обоих позорной казни. Мать молодой женщины хоть и была разгневана и
почитала проступок дочери достойным самого строго наказания, однако,
уразумев из слов Куррадо, что именно он собирается сделать с
провинившимися, бросилась не помня себя к своему разъяренному мужу и начала
молить его укротить бесчеловечное свое стремление - на старости лет стать
убийцею родной дочери и обагрить руки в крови своего слуги - и сыскать иное
средство утоления своего гнева, как, например, потомить их некоторое время
в темнице, чтобы они там терзались и оплакивали грех, ими совершенный.
Такие и тому подобные речи произносила благочестивая женщина до тех пор,
пока он решения своего не отменил и не приказал развести любовников по
разным местам и, учинив над ними неусыпный надзор, впредь до особого его
распоряжения держать их на хлебе и воде и ни в чем послаблений не делать,
что и было исполнено.

Легко себе представить, каково им пришлось в заточении: неутешные слезы и
беспрерывный пост, который Спине и Джаннотто было уже не под силу
соблюдать, - вот из чего состояла их жизнь. И безотрадную эту жизнь влачили
твоею супругой, и тогда ты в качестве моего сына можешь жить здесь со мною
и с нею, сколько душе твоей угодно".

Темница иссушила тело Джаннотто, но нимало не отразилась ни на его
врожденном душевном благородстве, ни на цельности чувства, которое он питал
к владычице своего сердца. И хотя он страстно желал того, что предлагал ему
Куррадо, и хотя он находился всецело в его власти, он в своем ответе ни на
йоту не уклонился от того, что подсказало ему величие его духа: "Куррадо!
Ни властолюбие, ни корысть, ни какая-либо другая причина не понуждали меня
предательски посягать на твою жизнь и на все, что принадлежит тебе. Я
полюбил твою дочь, люблю и буду любить ее вечно, ибо почитаю ее достойной
моей любви. На взгляд иных, недальнего ума, людей, я обошелся с нею
нечестно, но это обычный грех молодости: если б не было подобного рода
грехов, то не было бы и молодости; если бы старики потрудились вспомнить,
что и они когда-то были молодыми, и если бы они к чужим проступкам
прилагали свою мерку, а к своим - чужую, то и мой грех не показался бы
таким тяжким, как считаешь его ты и как считают его многие, тем более что
совершил я его как друг, а не как недруг. Ты предлагаешь мне то, о чем я
всегда мечтал, и я бы давно уже стал просить у тебя дозволения, если бы
надеялся на успех, и теперь это мне будет стократ дороже именно потому, что
никакой надежды я до сего времени не питал. Если, однако ж, все это одни
слова, а на самом деле у тебя такого намерения нет, то не завлекай меня
обманчивою надеждою, вели препроводить обратно в темницу и томи меня там,
сколько тебе заблагорассудится, я же, как бы ты со мною ни обошелся, вечно
буду любить Спину, а ради нее буду любить и уважать тебя".

Подивился Куррадо речам юноши, в каковых живо обозначились как величие его
духа, так равно и сила его чувства, и через то Джаннотто стал ему еще
дороже. Он встал, обнял и поцеловал его, а затем, нимало не медля, велел
сюда же тайно привести и Спину. Она исхудала, побледнела, ослабела в
заточении, и вообще то была уже не прежняя Спина, да и Джаннотто был уже не
тот. В присутствии Куррадо они, изъявив согласие, по существующему у нас
обычаю16 заключили брачный союз.

После этого Куррадо распорядился ни в чем Спине и Джаннотто не отказывать,
однако ж в течение нескольких дней помолвка держалась в тайне от всех, а
затем он нашел, что пришла пора обрадовать их матерей; того ради позвал он
свою жену и Ланиолу и обратился к последней с такими словами: "Что бы вы
сказали, сударыня, если б я вернул вам старшего вашего сына мужем одной из
моих дочерей?"

Ланиола же ему на это ответила так: "Что еще могла бы я вам сказать, кроме
того, что если б я была в состоянии быть вам еще более благодарной, чем
теперь, то у меня были бы тем большие для того основания, коль скоро вы
возвратили бы мне то, что для меня дороже жизни, да еще так возвратили бы,
как я и мечтать не смела?" Рыдания не дали ей договорить.

Тогда Куррадо обратился к своей супруге: "А как бы ты отнеслась к такому
зятю, жена?"

А жена ему на это ответила так: "Мне бы пришелся по душе не только человек
нашего круга, но и человек худородный, лишь бы вам он пришелся по нраву".

Тогда Куррадо сказал: "Надеюсь спустя несколько дней обрадовать вас обеих".

Как скоро он удостоверился, что молодые люди посвежели, он велел одеть
обоих прилично их званию и спросил Джусфреди: "Ты был бы доволен, если бы к
твоей радости прибавилась еще одна - радость свидеться здесь с твоею
матерью?"

На это ему Джусфреди ответил так: "Мне не верится, чтобы при ее горькой
доле она была в состоянии выжить, но если б она была жива, я был бы очень
счастлив. Я полагаю, что ее советы помогли бы мне добиться почти полного
восстановления моих прав в Сицилии".

Тогда Куррадо послал за обеими дамами. Обе с радостным изумлением
приветствовали новобрачную и немало подивились также тому, что могло
внушить Куррадо столь благодетельную мысль - соединить ее с Джаннотто.
Беритола, вдохновленная словами Куррадо, стала вглядываться в Джаннотто и,
под действием некоей таинственной силы восстановив в памяти младенческие
черты лица своего сына и уже не доискиваясь иных доказательств, обвила ему
шею руками. От прилива материнской любви и от радости она не могла
выговорить ни слова - напротив того, она утратила способность что-либо
чувствовать и замертво упала на руки сына. Он же, вспомнив, что столько раз
видел ее в этом самом замке, но так и не узнал, пришел в удивление, однако
ж чутье подсказало ему, что это его мать, и он, браня себя за беспечность,
заключил ее в свои объятия и со слезами на глазах нежно поцеловал ее.
Движимые состраданием, донна Куррадо и Спина при помощи холодной воды и
других средств привели Беритолу в чувство, и тут она опять обняла сына,
проливая обильные слезы и осыпая его ласковыми словами. Она была вся полна
материнской нежности и целовала его без конца, он же не мог на нее
наглядеться.

После того как, к великой радости и великому удовольствию присутствующих,
"и трижды, и четырежды успели приветствия возникнуть на устах"17, после
того как мать с сыном поведали друг другу свои приключения, а Куррадо, ко
всеобщему удовольствию, объявил друзьям о новой своей родне и отдал
распоряжение устроить пышное и великолепное празднество, Джусфреди
обратился к нему с такими словами: "Куррадо! Вы многим обрадовали меня, вы
продолжительное время оказывали гостеприимство моей матери. Теперь я прошу
вас довершить благодеяние: осчастливьте и мою мать, и мой праздник, и меня
самого - вызволите моего брата, которого держит у себя в услужении мессер
Гаспаррино д'Ориа, тот самый, что и меня, как я вам уже рассказывал,
захватил, когда напал на наш корабль. Затем пошлите кого-нибудь в Сицилию:
пусть этот человек доподлинно узнает, каковы там обстоятельства и каково
положение, разведает, что с моим отцом Арригетто, жив он или умер, а если
жив, то в каком находится состоянии, и, наведя точные справки, возвратится
к нам".

Просьба Джусфреди пришлась Куррадо по сердцу, и он, нимало не медля, послал
в Геную, разыскав мессера Гаспаррино, обстоятельно рассказал ему все, что
сделал Куррадо для Джусфреди и его матери, а потом от имени Куррадо
обратился к нему с настоятельною просьбою отдать Скаччато и его кормилицу.

Услышав это, мессер Гаспаррино пришел в немалое изумление и сказал:
"Разумеется, я рад сделать для Куррадо все, что только от меня зависит и
чего он только ни попросит. В доме у меня точно проживают лет этак
четырнадцать мальчик, про которого ты расспрашиваешь, и его мать, и я с
удовольствием ему их отдам. Передай ему, однако ж, от меня, чтобы он не
принимал на веру и не верил россказням Джаннотто, который теперь выдает
себя за Джусфреди, ибо он гораздо хитрее, чем полагает Куррадо".

Сказавши это, он велел своим слугам принять с честью именитого гостя, а сам
тайно вызвал кормилицу и начал осторожно ее выспрашивать. Услыхав о
восстании в Сицилии и о том, что Арригетто жив, кормилица превозмогла
наконец страх и, все обстоятельно ему рассказав, объяснила, что вынуждало
ее действовать так, а не иначе. Убедившись, что кормилицыны рассказы вполне
сходятся с рассказами посланца, мессер Гаспаррино ей поверил. Будучи
человеком в высшей степени хитроумным, он несколько раз все это еще
проверил и всякий раз получал новые подтверждения того, что кормилица его
не обманывает; в конце концов ему стало стыдно, что он так плохо обходился
с юношей, и, дабы вознаградить Скаччато, он отдал за него свою
одиннадцатилетнюю красавицу дочь и дал за ней большое приданое, ибо ему
было хорошо известно, кто таков и кем был Арригетто. Отпраздновав, как
должно, свадьбу, он вместе с зятем и дочерью, с посланцем Куррадо и
кормилицей сел на хорошо оснащенную галеру и прибыл в Леричи18, а там его
встретил Куррадо и повез гостей в один из своих находившихся неподалеку
замков, где все было уже готово для роскошного пира.

Как обрадовалась мать, когда свиделась со своим сыном, как обрадовались
братья и как все трое оценили преданность кормилицы, какими учтивостями
обменялись мессер Гаспаррино и его дочь, с одной стороны, и все прочие - с
другой, и как все чествовали Куррадо, его супругу, его детей и его друзей -
этого словами не опишешь; тут, я надеюсь, подружки, на ваше воображение19.
А для полноты счастья господь бог, который если уж начнет изливать милости,
то изливает их щедро, послал радостные вести о том, что Арригетто Капече
здравствует благополучно.

Дело было так. В начале великого то