к есть ему рассказал. Мессер Америго был убежден, что и дочери его и
внука уже нет на свете, и был в совершенном отчаянии от того, что он
наделал, ибо он сознавал, что, если б его дочь не умертвили, все еще можно
было бы поправить. Со всем тем он, нимало не медля, послал к дочери
человека, дабы объявить ей, - в том случае, если она еще жива, - что он
свой приказ отменяет. Посланец, войдя, услышал, что слуга мессера Америго,
поставивший перед его дочерью чашу с ядом и положивший кинжал, бранит
девушку за то, что она колеблется, и понуждает ее сделать выбор. Узнав о
новом распоряжении своего господина, он оставил ее в покое, пошел к нему и
обо всем ему доложил. Мессер Америго возликовал; он поспешил к Финео,
принес ему самое искреннее раскаяние, слезно молил о прощении и объявил,
что, если Теодоро пожелает жениться на его дочери, он, мессер Америго,
будет только этому рад.

Финео охотно принял его извинения и сказал: "Я тоже хочу, чтобы мой сын
женился на вашей дочери. Если же он откажется, то да свершится вынесенный
ему приговор!" Уговорившись на том, Финео и Америго спросили Теодоро,
обуреваемого смешанным чувством страха смерти и радости от встречи с отцом,
чего бы он хотел. Уразумев, что, буде он пожелает, Виоланта выйдет за него
замуж, Теодоро возликовал так, словно из преисподней допрыгнул до рая, и
объявил, что если родители согласны, то он примет дозволение на брак с
Виолантой как величайшую для себя милость. Засим решено было послать к
Виоланте и узнать, как смотрит на это она. Виоланта была в совершенном
отчаянии: она знала, что случилось с Теодоро и что его еще ждет, над ней
самой нависла угроза смерти, и потому, когда к ней явился посланец, она
далеко не сразу ему поверила, но потом все же приободрилась и ответила, что
если б это только от нее зависело, то для нее не могло бы быть большего
счастья, чем выйти замуж за Теодоро, но что в любом случае она из
родительской воли не выйдет. Так, с общего согласия, Виоланта вступила в
брак с Теодоро, и по сему случаю, к великому удовольствию всех горожан,
было устроено невиданное торжество.

Виоланта успокоилась, отдала ребенка кормилице и немного спустя стала еще
красивее, чем была прежде. Когда Финео возвратился из Рима, Виоланта, уже
оправившись после родов, встретила его как родного отца, он же, в восторге
от того, что у него такая красивая невестка, обласкал ее как родную дочь, -
он и потом относился к ней как к родной, - и необычайно торжественно и
весело отпраздновал бракосочетание ее и своего сына. А несколько дней
спустя Финео отвез на галере своего сына, невестку и внучонка к себе в
Лаяццо, и здесь любящие супруги в радости и в спокойствии прожили свою
жизнь.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...мессер Америго Аббате да Трапани... - представитель имени той семьи в
Валь де Мацара, члены которой в течение долгого времени были наместниками в
Трапани.

2 ...идя вдоль берегов Армении... - Для Боккаччо Армения была сказочной
страной. Следует предположить, что имелось в данном случае в виду морское
побережье Колхиды, то есть Кавказа.

3 ...вдохновила их на сердечные излияния. - Место это, очевидно, подсказано
эпизодом охоты в книге IV "Энеиды", когда непогода загнала Энея и Дидону в
грот.

4 ...наместнику короля... - Округом Трапани управлял наместник ("капитан"),
назначаемый королем Сицилии.

5 ...сопряженных с предстоявшим крестовым походом... - По-видимому, речь
идет о третьем крестовом походе. Крестоносцы заключили тогда договор с
Армянским царством, выбрав его в качестве базы для дальнейших военных
действий.

6 Лаяццо - тогдашний армянский поэт (Малая Армения).





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День пятый




Настаджо дельи Онести, влюбленный в девушку из рода Траверсари, тратит
деньги без счета, однако ж так и не добивается взаимности; уступая просьбам
своих близких, он уезжает в Кьясси; здесь на его глазах всадник преследует
девушку, убивает ее и оставляет ее тело на растерзание двум псам; Настаджо
приглашает своих родных и свою возлюбленную на обед; на глазах у
возлюбленной мучают девушку, и возлюбленная из боязни, что ее может
постигнуть такая же участь, выходит замуж за Настаджо



Когда Лауретта умолкла, Филомена по повелению королевы начала так:

- Достолюбезные дамы! За милосердие нас ободряют, а за жестокость
божественное правосудие строго наказывает. Чтобы вам это стало ясно и чтобы
вы раз и навсегда изгнали из своего сердца жестокость, я хочу рассказать
повесть, столь же трогательную, сколь и занимательную.

В Равенне, принадлежащей к числу самых старинных городов Романьи, жило
когда-то много людей знатных и состоятельных, в частности юноша по имени
Настаджо дельи Онести1, у которого после смерти отца и дяди остались на
руках несметные богатства. Как это часто бывает с холостыми юношами, он
влюбился в дочь мессера Паоло Траверсари2, - она была еще родовитей его, и
потому он надеялся заслужить ее расположение своими поступками, но эти его
великодушные, прекрасные и похвальные поступки были ему не на пользу, а,
казалось, скорее во вред - до того сурова, жестока и бессердечна была с ним
его возлюбленная, так возгордившаяся и возомнившая о себе, может статься,
оттого, что для нее не являлось тайной, как она хороша собой и что
принадлежит она к высшей знати, - словом, она и смотреть-то на него не
хотела. Настаджо это было так горько, что его нередко после долгого и
тяжкого раздумья тянуло руки на себя наложить, однако ж всякий раз он
пересиливал себя и давал себе слово оставить всякую мысль о ней и даже
возненавидеть ее, подобно как она ненавидела его. Со всем тем усилия его
были бесплодны, и чем меньше оставалось у него надежд, тем, казалось,
сильнее становилось его чувство к ней. Словом, молодой человек продолжал
обожать девушку и продолжать сорить деньгами; наконец родные его и друзья
рассудили, что так он расстроит и здоровье свое, и состояние, и начали
просить его и молить уехать из Равенны и некоторое время пожить где-нибудь
еще, - тогда остынет-де и страсть любовная, и страсть к расточительству.
Настаджо долго оборачивал дело в шутку, однако ж в конце концов его
упросили, он сдался на уговоры и согласился. Снаряжался он в дорогу так,
словно задумал поехать во Францию, в Испанию или же еще в какой-либо
дальний край, затем сел на коня и, окруженный множеством друзей, отъехал
мили три от Равенны; здесь, в Кьясси, он велел разбить шатры и палатки и
объявил сопровождавшим его, что дальше он никуда не поедет, а они пусть
себе возвращаются в Равенну. Расположившись в Кьясси3, Настаджо повел жизнь
привольную и широкую и, как это у него обыкновенно водилось, то того, то
другого приглашал отужинать или же отобедать.

И вот в один из тех дивных дней, какие бывают в начале мая, вспомнилась ему
бездушная его возлюбленная, и он, велев приближенным своим оставить его
одного, дабы он мог мечтать о ней без помех, пошел куда глаза глядят и не
заметил, как дошел до соснового бора. Пройдя с полмили и даже не вспомнив,
что он с утра ничего не ел, и вообще позабыв обо всем на свете, в
двенадцатом часу дня он вдруг услыхал громкий плач и отчаянные вопли - то
плакала и кричала женщина. Сладостные его мечтания были, таким образом,
прерваны; он поднял голову и с изумлением убедился, что находится в
сосновом бору. Затем взглянул прямо перед собой и увидел, что к нему сквозь
частый колючий кустарник бежит прелестная нагая девушка, с растрепанными
волосами, исцарапанная сучками и колючками, и громко плачет и молит о
пощаде. За нею справа и слева мчались два огромных разъяренных пса и,
настигнув, пребольно ее кусали. А сзади, размахивая шпагой, скакал на
вороном коне черный всадник с остервенелым взором и, изливая свою злобу в
гневных и бранных словах, грозил ей смертью. Настаджо был поражен, испуган
и в то же время преисполнен жалости к несчастной женщине, и его охватило
желание избавить ее от травли и спасти от смерти. Так как он был безоружен,
то отломил сук и двинулся навстречу собакам и всаднику.

Всадник, однако же, издали крикнул ему: "Не вмешивайся, Настаджо! Не
препятствуй собакам и мне учинить с этой злодейкой то, чего она заслужила!"

Тем временем псы, впившись девушке зубами в бока, задержали ее, а всадник
нагнал девушку и соскочил с коня. Настаджо приблизился к нему и сказал:
"Ты, как видно, хорошо меня знаешь, а я понятия не имею, кто ты таков, и
все же не могу не сказать тебе: нужно быть величайшим подлецом, чтобы с
оружием в руках, верхом на коне, преследовать нагую девушку и, словно
дикого зверя, травить ее собаками. Я буду защищать ее до последней капли
крови".

Всадник же ему на это сказал: "Настаджо! Мы с тобой из одного города, ты
был еще совсем маленьким, когда я, которого звали тогда Гвидо дельи
Анастаджи4, был гораздо пламеннее влюблен в эту женщину, нежели ты - в
Траверсари, и кичливость ее и жестокость довели меня до того, что однажды,
в порыве отчаяния, я пронзил себя вот этой самой шпагой и тем осудил себя
на вечную муку. Немного погодя эта женщина, ликовавшая по случаю моей
смерти, тоже скончалась, и за то, что она жестоко со мной обошлась, за то,
что мучения мои доставляли ей удовольствие, и за то, что она ни в чем не
раскаялась, ибо не почитала все это за грех, осуждена была гореть в аду.
Как скоро попала она в ад, в наказание она должна была бежать от меня, а я,
который так пламенно когда-то ее любил, - преследовать ее, но не как
любимую женщину, а как смертельного своего врага. И сколько бы раз я ее ни
настиг, столько же раз этою самою шпагою, которою я пронзил себя, я пронзаю
теперь ее, извлекаю, как ты это сейчас увидишь, ее сердце, безжалостное и
холодное, куда ни любовь, ни сострадание так и не сумели проникнуть, и
вместе с другими внутренностями бросаю на съедение псам. Малое время спустя
по воле всеправедного и всемогущего бога она оживает, как если бы до того
никогда и не умирала, и опять начинается мучительное для нее бегство, а я с
собаками гонюсь за ней. И так каждую пятницу в это самое время я ее здесь
настигаю и, как ты сейчас увидишь, подвергаю мучениям. Не подумай, однако
ж, что в другие дни мы с ней отдыхаем, - я настигаю ее всюду и мщу ей за
каждый злой помысел обо мне, за то зло, которое она мне где-либо причинила.
Как видишь, из любовника я превратился во врага, и мне надлежит
преследовать ее ровно столько лет, сколько месяцев она жестоко со мной
обходилась. Так не мешай же мне исполнить волю божественного правосудия -
все равно ты не властен этому воспрепятствовать!"

У Настаджо от ужаса волосы встали дыбом; он попятился и, обратив взор на
несчастную девушку, в страхе ждал, что будет делать всадник; всадник же,
словно бешеный пес, кинулся на девушку, - а в девушку вцепились псы, и она,
стоя на коленях, молила всадника о пощаде, - и, взмахнув что было силы
шпагой, пронзил ей грудь. Девушка, по-прежнему крича и плача, повалилась
наземь, всадник же выхватил нож и, вынув сердце и прочие внутренности,
швырнул псам, а голодные псы все мигом пожрали. Прошло немного времени
глядь, девушка как ни в чем не бывало вскакивает и бежит к морю, собаки
бросаются за ней и то и дело кусают ее, всадник же ступает в стремя и со
шпагою наголо устремляется в погоню, и вскоре все они скрываются из виду.

Настаджо и страху натерпелся, и душой изболелся, но потом ему вспало на ум,
что так как это случается каждую пятницу, то он может извлечь из сего
немалую пользу. Запомнив место, где это происходило, он возвратился к себе,
а затем почел за нужное послать за родственниками своими и друзьями и
сказал: "Вы долго убеждали меня разлюбить мою ненавистницу и перестать
швырять деньги, - что ж, я исполню ваше желание, но только если вы окажете
мне одну любезность, а именно - пригласите в следующую пятницу Паоло
Траверсари с супругой, дочерью, со всеми его родственницами и со всеми, кто
только пожелает, ко мне сюда отобедать. Зачем мне нужно их позвать - это вы
тогда же и поймете".

Те решили, что просьба Настаджо вполне исполнима, и пообещали все устроить.
Возвратившись в Равенну, они, когда подошло время, пригласили всех, кого
хотел зазвать к себе Настаджо; в конце концов уломали и его возлюбленную,
хотя это оказалось делом нелегким. Настаджо велел приготовить роскошный
обед и расставить столы под соснами, близ того места, где на его глазах
замучили жестокосердную девушку. Рассадил же он мужчин и женщин с таким
расчетом, чтобы его возлюбленная села как раз напротив места происшествия.
И вот подали последнее блюдо, как вдруг все услыхали отчаянные вопли
преследуемой девушки. Гости в изумлении стали спрашивать друг друга, что бы
это могло быть, но никто не мог взять в толк, наконец все встали с мест и,
всмотревшись, увидели кричавшую девушку, всадника и собак, а немного погодя
и девушка, и всадник, и псы были уже здесь5. Все закричали на всадника и на
собак, а многие попытались вступиться за девушку, однако же всадник,
обратившись к ним с тою же речью, с какой уже обращался к Настаджо, вынудил
их от изумления и страха податься назад. Как скоро всадник учинил то же,
что и тогда, все женщины, - а среди них было много родственниц несчастной
девушки и родственниц всадника, у которых еще свежи были в памяти и его
любовь, и его кончина, - заплакали в голос, как будто их самих так же точно
терзали. Когда же все кончилось, когда девушка и всадник удалились,
происшествие это вызвало самые разные толки. К числу тех, кого оно особенно
ужаснуло, принадлежала все ясно видевшая и слышавшая неприступная
возлюбленная Настаджо, ибо она уразумела, что оно имеет к ней самое прямое
отношение; она вспомнила, сколь высокомерно она держала себя с Настаджо, и
ей уже чудилось, будто она бежит впереди, собаки бегут по бокам, а сзади
мчится разъяренный Настаджо. И до того она была перепугана, что не чаяла,
как дождаться удобного случая, - а случай не замедлил представиться
вечером, - чтобы, сменив гнев на милость, тайно послать к Настаджо свою
наперсницу и позвать его к себе - она, мол, согласна на все. Настаджо велел
передать ей, что это ему очень приятно слышать, но что, буде на то ее
соизволение, он хотел бы достигнуть исполнения своих желаний честным путем,
то есть взять ее в жены. Девушка, сознававшая, что дело только за ней,
ответила согласием. Решившись стать самой себе свахой, она объявила
родителям, что хочет выйти замуж за Настаджо, - родители чрезвычайно
обрадовались, в следующее же воскресенье Настаджо обручился и повенчался со
своей возлюбленною, и зажили они весело. И не только их счастье породил
ужас, в который повергло тогда гостей Настаджо то происшествие, - все
равеннские дамы после описанного случая с перепугу стали куда податливее,
чем прежде.



----------------------------------------------------------------------------



1 Настаджо дельи Онести. - Дельи Онести - знатная равеннская семья.

2 ...дочь мессера Паоло Траверсари... - Семья Траверсари - одна из
стариннейших равеннских фамилий византийского происхождения. Имела
герцогский титул. Паоло Траверсари, сын Пьетро, был, подобно своему отцу,
покровителем поэтов (Данте "Чистилище", песнь XIV, 98).

3 ...в Кьясси... - Тут на берегу Адриатического моря находился (и сейчас
еще находится) знаменитый сосновый бор, который так звучно воспел Данте в
песне XXVIII "Чистилища".

4 Гвидо дельи Анастаджи - родом из знатной равеннской семьи. Упоминается
Данте наряду с Траверсари.

5 ...и всадник и псы были уже здесь. - Этот эпизод замечательно изображен
Сандро Боттичелли на одной из четырех картин, написанных на сюжет новеллы
Боккаччо по случаю бракосочетания представителей двух известных
флорентийских семей - Бини и Пуччи. Три картины хранятся в музее Прадо в
Мадриде, одна - в Англии.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День пятый




Федериго дельи Альбериги влюблен, но ему не отвечают взаимностью; он
разоряется ради своей возлюбленной, и у него остается только сокол,
которого он за неимением чего-либо еще и подает на обед пришедшей к нему в
гости даме его сердца; узнав об этом, дама изменяет к нему свое отношение,
выходит за него замуж, и благодаря этому он опять становится богатым
человеком



Филомена умолкла, а королева, приняв в рассуждение, что, за исключением
пользовавшегося своею льготою Дионео, рассказывать больше некому, с веселым
видом заговорила:

- Теперь моя очередь рассказывать, и я, милейшие дамы, с удовольствием
расскажу повесть, отчасти похожую на предыдущую, не только для того, чтобы
вы уразумели, какою властью обладают ваши чары над сердцами благородными,
но также и для того, чтобы вы себе уяснили, что в иных случаях вам самим
следует награждать и не всегда полагаться на судьбу, оттого что судьба чаще
всего раздает награды без толку и без разбору.

Итак, надобно вам знать, что в нашем городе жил, - а может статься, живет
еще и сейчас, - Коппо ди Боргезе Доменики1, человек всеми почитаемый и
весьма влиятельный, пользовавшийся глубочайшим уважением и достойный вечной
славы не столько за то, что в жилах у него текла благородная кровь, сколько
за свое благонравие и достоинства души, и на старости лет, в разговорах с
соседями и другими людьми, ему доставляло особое удовольствие вспоминать
прошлое, а так как он отличался незаурядной памятью и был на редкость
красноречив, то рассказывал лучше и складнее, чем кто бы то ни было. Одна
из самых прекрасных его повестей, которые он особенно часто рассказывал, -
это повесть об одном юном флорентийце по имени Федериго, сыне мессера
Филиппо Альбериги2, выделявшемся среди тосканских юношей своею
искушенностью в ратном искусстве, а равно и своею благовоспитанностью. Как
это случается с большинством благородных юношей, он влюбился в знатную
даму, монну Джованну, которая в то время считалась одной из самых красивых
и очаровательных женщин во всей Флоренции. И вот, дабы снискать ее любовь,
Федериго участвовал в состязаниях и соревнованиях, устраивал в ее честь
празднества, одаривал ее, тратил деньги, не жалея, однако монна Джованна,
столь же очаровательная, сколь и добродетельная, не придавала значения
всему, что делалось ради нее, и не обращала внимания на того, кто это
устраивал. Словом, Федериго жил не по средствам, но так ничего и не
добился, и, как это обыкновенно бывает, деньги у него все вышли, он
обеднел, и осталось у него одно-единственное именьице, на доходы с которого
он еле-еле сводил концы с концами, да еще сокол, но зато один из лучших
соколов на всем свете. Любил он монну Джованну еще сильнее, чем когда-либо,
а жить в городе и вести прежний образ жизни уже не мог, - по сему
обстоятельству он перебрался в Кампи3, где находилось его именьице, и
занялся охотой на птиц; о вспомоществовании он никого не просил и покорно
терпел лишения.

Нужно же было случиться так, что, когда Федериго дошел до последней
крайности, муж монны Джованны занемог и, чувствуя свой конец, перед самой
смертью составил духовную. Все свое огромное состояние он завещал своему
сыну, в то время - подростку, с тем чтобы в случае, если сын умрет и
законнорожденных детей у него не останется, состояние перешло к монне
Джованне, которую он очень любил. Овдовев, монна Джованна, как это принято
у наших дам, каждый год уезжала с сыном на все лето в деревню, к себе в
именье, находившееся по соседству с именьем Федериго, и из этого соседства
проистекло то, что мальчуган, которого привлекали птицы и собаки Федериго,
с ним сдружился. Он не сводил глаз с летавшего сокола, он завидовал
Федериго, но, зная, как тот дорожит соколом, не решался попросить, чтобы
тот подарил ему птицу. И вот однажды мальчуган заболел. Мать сильно
встревожилась, - ведь это был ее единственный сын, она души в нем не чаяла,
- и теперь она ни на шаг не отходила от его постели, старалась развлечь его
и все доп