ть
Амброджоло и Бернабо и при Бернабо не лаской, так строгостью вытянуть из
Амброджоло истину: как, дескать, взаправду обстояло у него дело с женой
Бернабо, победою над которой он бахвалился? Когда же Амброджоло и Бернабо
явились по зову, султан в присутствии многих лиц грозными очами посмотрел
на Амброджоло и велел сказать без утайки, каким образом выиграл он у
Бернабо пять тысяч золотых. Амброджоло понадеялся на заступничество
Сикурано, который тоже тут находился, однако ж Сикурано с еще более
неумолимым видом пригрозил, что если тот не расскажет, то его лютые ожидают
мученья. После того как Амброджоло с двух сторон припугнули, он, не видя
иного выхода и предполагая, что в виде наказания его, самое большее,
заставят вернуть пять тысяч золотых и похищенные вещи, показал все
начистоту.

Когда же Амброджоло смолк, Сикурано, как бы от имени султана, обратился к
Бернабо: "А как ты, поверив этим небылицам, поступил со своею женой?"

Бернабо на это ответил так: "Утратив состояние, опозоренный, как мне тогда
представлялось, моею женой, я в запальчивости велел слуге умертвить ее,
тело же ее, как он мне потом сказывал, съели волки".

После того как султан все это услышал и взял в толк, - хотя ему все еще
было невдомек, к чему, однако ж, клонит Сикурано, затеявший этот допрос и
самолично чинивший его, - Сикурано обратился к своему повелителю с такой
речью: "Ваше величество! Теперь вы можете судить, как повезло этой доброй
женщине и на любовника и на мужа: любовник обесчестил ее, оклеветал,
опорочил и одновременно разорил ее мужа, а муж, вместо того чтобы
посредством долговременных испытаний познать истину, верит напраслине,
которую возвел на его жену чужой человек, и велит убить ее, а тело отдать
на съедение волкам. Ко всему прочему, благоволение и любовь к ней ее дружка
и супруга так сильны, что ни тот, ни другой, несмотря на то что долго с нею
сожительствовали, ее не узнали. Теперь вам должно быть совершенно ясно,
чего каждый из них заслуживает, а потому, буде на то ваше соизволение, я
накажу обманщика, прощу обманутого, а женщине велю предстать перед вами и
перед ними".

Султан охотно пошел навстречу Сикурано и изъявил согласие на то, чтобы тот
привел сюда женщину. Бернабо крайне был изумлен - до сего времени он был
совершенно уверен, что жены его нет на свете, меж тем как Амброджоло,
почуявший недоброе и опасавшийся, что одной уплатой денег он теперь уже не
отделается, не зная, на что ему надеяться и чем появление той женщины в
худшем случае может ему грозить, был еще более озадачен, нежели Бернабо.

Не успел султан дать свое соизволение, как Сикурано со слезами опустился
перед ним на колени, и мужской голос мгновенно пропал у него вместе с
желаньем сойти за мужчину. "Ваше величество! - молвил он. - Я и есть
бедная, несчастная Джиневра, шесть лет терпевшая нужду и мыкавшаяся по
свету под видом мужчины, злодеем Амброджоло оболганная и в преступных целях
оклеветанная, а жестоким и несправедливым супругом обреченная на смерть от
руки слуги его и на снедь волкам". И тут она разорвала на себе спереди
одежду и, обнажив грудь, показала султану и всем прочим, что она женщина, а
затем, обратясь к Амброджоло, вне себя от возмущения задала ему вопрос,
когда же это он с нею спал, а тот сейчас узнал ее и словно онемел от стыда.

Султан, до того дня принимавший ее за мужчину, все это видя и слыша, пришел
в такое изумление, что все, что он сейчас видел и слышал, показалось ему
скорее похожим на сон, чем на явь. Наконец, оправившись от потрясения и
уверившись, что все это правда, он превознес Джиневру, прежде именовавшуюся
Сикурано, за ее нрав и образ жизни, за ее постоянство и за ее добродетели.
Он велел наделить ее роскошным женским одеянием и окружить ее, согласно ее
просьбе, женским обществом и отменил смертную казнь, полагавшуюся Бернабо,
а Бернабо, узнав жену, пал к ее ногам, рыдая и моля о прощении, и жена
великодушно его простила, хотя он этого и не заслуживал, велела ему встать
и нежно, как мужа, его обняла.

Затем султан повелел немедля привязать Амброджоло где-нибудь на высоком и
солнечном месте к колу, вымазать медом и не отвязывать до тех пор, покуда
он не упадет, что и было исполнено. Затем он повелел все имущество,
принадлежавшее Амброджоло, отдать Джиневре, имущество же его представляло
ценность немалую: свыше десяти тысяч дублонов. Кроме того, он распорядился
устроить в честь Бернабо и в честь достойнейшей женщины - супруги его,
госпожи Джиневры, великое торжество и подарил ей столько драгоценных вещей,
столько золотых и серебряных сосудов и столько денег, что в сумме это
составляло еще десять тысяч дублонов. Наконец велел снарядить корабль и по
окончании празднеств дозволил им, если они того хотят, возвратиться в
Геную, и возвратились они туда богачами, в несказанном душевном веселии, и
приняты были с великою честью, особливо госпожа Джиневра, которую никто уже
не чаял встретить в живых и которую при ее жизни многие почитали за женщину
весьма благонравную. Амброджоло между тем в тот самый день, когда его
привязали к колу и намазали медом, был съеден до костей мухами, осами и
слепнями, коими та местность обильна, и в великих муках скончался, и
державшиеся на жилах белые его кости, которые долго никто не убирал,
свидетельствовали всем, кто только обращал на них взор, об его злодействе.
Так-то вот обманщик не ушел от обманутого4.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...она бы не стала баловаться с мужчинами. - О целомудрии генуэзских
женщин много писалось в XIV–XV веках.

2 ...а ведь срам и бесчестье и заключены в том, что выходит наружу... -
Концепция, развиваемая Амброджоло, характерна для того времени. Она будет
решительно пересмотрена в будущие века, особенно в Испании.

3 ...в двадцати милях от города. - Генуэзская миля равна примерно 2,5
километрам.

4 Так-то вот обманщик не ушел от обманутого. - Мотив оклеветанной честной
жены был распространен в восточной и западной новеллистике.

Вдохновился им и Шекспир в своем "Цимбелине".





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День второй




Паганино из Монако похищает жену мессера Риччардо да Киндзика; тот, узнав,
где она, едет туда же и, подружившись с Паганино, просит вернуть ему жену;
Паганино изъявляет согласие - с условием, однако ж, что она сама того
захочет; она не пожелала, а когда мессер Риччардо скончался, вышла замуж за
Паганино



Все благородное общество весьма одобрило прекрасную повесть, королевой
рассказанную; особенно одобрил ее Дионео, которому предстояло рассказать
сегодня последнюю повесть. Расхвалив королеву, он начал так:

- Приятные дамы! Одно место в повести королевы вынудило меня изменить
первоначальному моему намерению и рассказать о другом; я имею в виду
дикость Бернабо (впрочем, его все же не погубившую), а равно и других
мужчин, которые верят в то, во что, как оказалось, верил он, а именно - в
то, что, пока они, странствуя по белу свету, то с той, то с другой
развлекаются, их жены сидят сложа руки, а ведь все мы среди женщин растем и
живем, так нам ли не знать, к чему их влечет? В своей повести я покажу, как
глупы такие люди и насколько глупей их те, которые, воображая, что они
сильнее природы, при помощи ложных доказательств тщатся убедить себя, будто
они способны совершить то, что явно им не по силам, и такие же точно
свойства приписывают другим, хотя бы свойства эти им были не сродны.

Итак, жил-был в Пизе судья, мессер Риччардо да Киндзика1, и судья этот мог
похвалиться не столько силой, сколько разумением. Будучи богат, а также
уповая, что будущая его супруга удовольствуется тем, что с такого занятого
человека, как он, взятки гладки, он с немалым упорством искал себе красивую
и молодую невесту, а между тем, если б он присоветовал себе то самое, что
советовал другим, то не след было бы ему зариться на красивых и молодых.
Желание его исполнилось: мессер Лотто Гваланди отдал за него дочь
Бартоломею, одну из самых красивых и обворожительных пизанок, многие из
которых своею увертливостью не уступают, однако же, ящерицам. Торжественно
введя ее к себе в дом и отпраздновав пышную и великолепную свадьбу, мессер
Риччардо в первую ночь ради своего бракосочетания отважился-таки на нее
посягнуть, но чуть было не отдал концы. По сему случаю наутро ему, как
человеку худому, сухопарому и слабосильному, пришлось возвращать себя к
жизни верначчей2, укрепляющими карамельками и прочими тому подобными
снадобьями. Теперь уже строго рассчитывая свои силы, господин судья начал
обучать жену численнику, выданному в свет, по всей вероятности, в Равенне3
и пригодному разве для того, чтобы забавлять тамошних школяров. По его
выходило так, что не было дня в году, на который не приходилось бы мало
одного - нескольких праздников, и раз, дескать, муж и жена эти праздники
чтут, то и должны они по разным причинам в эти дни от соитий
воздерживаться, а к праздничным дням он еще добавил дни постные, малые
посты, кануны дней памяти апостолов и сонма других святых, пятницы и
субботы, Пасху, весь Великий пост, фазы луны и сделал еще множество
исключений, - как видно, он был того мнения, что дела постельные также
требуют дней отдыха, каковые он время от времени устраивал себе на службе.
Такого образа действий он, к великому неудовольствию своей жены, которой
причитался от силы раз в месяц, да и то не всегда, долгое время
придерживался и зорко следил за тем, чтобы кто-нибудь не научил ее вести
счет дням рабочим, как он научил ее вести счет праздничным.

Однажды в жаркое время года мессеру Риччардо припала охота поехать для
развлечения в свое прекрасное именье близ Монте Неро и там несколько дней
подышать воздухом, и взял он с собой красавицу жену. Чтобы позабавить ее,
он как-то раз отправился с ней на рыбную ловлю: в одной лодке находился он
с рыбаками, а в другой - она и еще несколько женщин. Рыбная ловля так
увлекла их, что они не заметили, как очутились в открытом море, - от берега
их отделяло несколько миль. Лов поглощал почти все их внимание, а в это
время показалась галера знаменитого корсара Паганино да Маре4, и как скоро
Паганино завидел лодки, тот же час направился к ним. Та лодка, где
находилась женщина, отстала, и Паганино углядел в ней красавицу, а ему
только этого и надо было: на глазах у мессера Риччардо, который был уже на
берегу, он пересадил его жену к себе на галеру - и только его и видели.
Нечего и говорить, как был убит этим обстоятельством господин судья,
ревновавший свою благоверную даже к воздуху. Не имея понятия, кто похитил у
него жену и куда завез ее, он подавал жалобы на злодеев корсаров и в Пизе,
и в других городах, но безуспешно.

Между тем Паганино, удостоверившись, что пленница - красотка, остался
доволен, а так как жены у него не было, то порешил он держать ее при себе
и, видя, что она плачет навзрыд, с помощью ласковых слов постарался ее
утешить. Когда же настала ночь, численник выпал у него из-за пояса, и он,
выбросив из головы праздничные дни, равно как и дни отдыха, принялся
утешать ее делом, ибо слов, которые он говорил ей днем, оказалось, -
сколько он понимал, - недостаточно. И так он ее разутешил, что она еще не
успела приехать в Монако, а судья и все его законы выскочили у нее из
головы, и она превесело зажила с Паганино. В Монако Паганино не только
утешал ее денно и нощно, но и окружал почетом, как законную жену.





Некоторое время спустя мессер Риччардо дознался, где находится его супруга,
и, пылая страстью, заранее соглашаясь на любой выкуп, порешил сам за нею
съездить, так как считал, что никто другой на его месте не сделает всего,
что нужно, для того чтобы она возвратилась. В Монако он поехал морем, и там
они случайно встретились, и в тот же вечер она рассказала про эту встречу
Паганино и объявила ему свою волю. На другое утро мессер Риччардо
познакомился с Паганино, в короткое время близко с ним сошелся и
подружился. Паганино же сделал вид, что не знает, кто он таков, и выжидал.
Когда же мессер Риччардо нашел, что пора действовать, он в самых учтивых и
мягких выражениях открыл ему цель своего приезда и сказал, чтоб он какой
угодно выкуп с него взял, а чтоб жену его отдал.

Паганино же ему с приветливым видом молвил: "Добро пожаловать, мессер! Я
вам на это отвечу в нескольких словах: у меня, точно, живет молодая
женщина, вот только мне неизвестно, ваша ли она жена или же еще чья, -
вас-то я ведь не знаю, да и с ней знаком без году неделю. Коли вы в самом
деле ей муж, то я вас к ней сведу, тем более что вы, сколько я мог
заметить, человек обходительный и добропорядочный, и я уверен, что она вас
сейчас узнает. Если она все подтвердит и изъявит желание вернуться к мужу,
я из уважения к вам возьму за нее выкуп, какой вы сами назначите. Если же
вы сказали неправду, то грех вам будет отнимать ее у меня: я человек
молодой, ничем не хуже других, - почему бы мне не иметь любовницу, да еще
такую, краше которой я отродясь не видывал?"

Мессер Риччардо ему на это ответил; "Она воистину моя жена, - ты в этом
убедишься, как скоро сведешь меня к ней: ты только исполни свое обещанье, а
она сию же минуту бросится ко мне на шею".

"Ну, идем", - сказал Паганино.

Итак, они пошли к Паганино, и, войдя к себе, Паганино за ней послал, она же
вышла к ним разубранная и разряженная, однако ж с мессером Риччардо
обошлась так, как обошлась бы с любым посторонним человеком, которого
привел бы к себе в дом Паганино. Судья, ожидавший, что она ему невесть как
обрадуется, пришел в немалое изумление. "Может статься, долговременная
скорбь и печаль от разлуки с нею так меня изменили, что она меня не
узнает?" - сказал он себе и обратился к ней с такими словами: "Жена моя!
Дорого мне обошлась рыбная ловля, на которую я тебя повез. Никто на свете
так не горевал, как горевал я в разлуке с тобой, а ты меня дичишься, - как
видно, не узнаешь. Присмотрись повнимательней - я твой Риччардо, и приехал
я сюда, чтобы уплатить этому достойному человеку, в доме которого мы сейчас
находимся, сколько бы он ни запросил, заполучить тебя и увезти к себе. Он
же так любезен, что предлагает мне самому назначить цену выкупа".

Дама усмехнулась. "Мессер! - молвила она, обращаясь к нему. - Эти вы мне
говорите? Вы, уж верно, приняли меня за другую - я, по крайней мере, не
могу вспомнить, чтобы я вас где-нибудь видела".

"Да что с тобой! - вскричал тут мессер Риччардо. - Присмотрись ко мне
получше, напряги свою память - и ты убедишься, что я точно твой Риччардо да
Киндзика".

"Извините, мессер, - молвила дама, - может быть, даже вы меня и осудили за
то, что я неподобающе долго на вас глядела, - как бы то ни было,
насмотрелась я на вас предостаточно и удостоверилась, что вижу вас первый
раз в жизни".

Мессер Риччардо, вообразив, что она боится Паганино и потому не
осмеливается в присутствии возлюбленного признать его, немного погодя
обратился к Паганино с просьбой дозволить ему поговорить с ней наедине в
другой комнате. Паганино дозволил, с тем, однако ж, условием, что мессер
Риччардо не будет насильно ее целовать, а даме приказал пойти с ним в
другую комнату, выслушать его и ответить, что ей бог на душу положит.

Итак, дама и мессер Риччардо перешли в другую комнату, сели, и тут мессер
Риччардо снова обратился к ней: "Сердце мое, душенька моя, радость моя!
Неужто ты не узнаешь своего Риччардо, который любит тебя больше самого
себя? Как же так? Неужто я до такой степени изменился? Ну, погляди же на
меня, свет очей моих!"

Дама расхохоталась и, прервав его, заговорила: "Вы, конечно, понимаете, что
не настолько же я беспамятна, чтобы не признать, что вы мой муж, мессер
Риччардо да Киндзика. Но во время нашей совместной жизни вы доказали, что
вы меня знаете плохо: будь вы в самом деле человек неглупый, каковым вы
желаете прослыть, вы бы сообразили, что я женщина молодая, свежая,
здоровая, а вам должно было быть известно, что требуется молодым женщинам
помимо пищи и одежды, хотя они и стесняются о том говорить. Вы сами знаете,
как вы эту потребность удовлетворяли. Коль скоро заниматься изучением
законов вам было приятнее, чем заниматься с женой, тогда незачем было
жениться. Хотя, впрочем, я почитала вас не за судью, а за глашатая
праздников и дней отдыха, - так хорошо вы их помните, - равно как постов и
канунов. Вот что я вам скажу: если б вы для работников в ваших поместьях
установили столько же дней отдыха, сколько установили вы их для того, кому
надлежало возделывать малое мое поле, вам бы ни одного зерна собрать не
удалось. Бог пожалел мою младость, и по его милости я напала на этого
человека, с которым теперь живу в этой комнате, где не знают, что такое
праздник (я разумею праздники, которые вы, усерднее служивший богу, чем
женщинам, столь строго соблюдали). И ни разу еще в эту дверь не вошли ни
субботы, ни пятницы, ни кануны, ни малые посты, ни столь продолжительный
Великий пост, - напротив того, здесь трудятся день и ночь и теребят шерсть.
У нас с первого же раза пошло дело на лад. Вот почему я намерена остаться
здесь и, пока молода, буду с этим человеком трудиться, а праздники,
исповеди и посты, - все это я буду соблюдать, когда состарюсь. Не теряйте
же даром времени, поезжайте домой и празднуйте без меня, сколько вашей душе
угодно".

Слушая такие речи, мессер Риччардо испытывал нестерпимую душевную боль;
когда же его супруга умолкла, он воскликнул: "Ах, душенька моя, подумай,
что ты говоришь! Неужто ты ни во что не ставишь честь родителей твоих и
свою честь? Неужто ты предпочитаешь быть наложницею этого человека, что
есть грех смертный, нежели в Пизе быть моею женою? Когда ты ему надоешь, он
прогонит тебя и тем осрамит на весь свет, мне же ты всегда будешь мила, и
даже когда меня не станет, ты будешь хозяйкой в моем дому. Неужто ты ради
утоления разнузданной и злонравной похоти пожертвуешь своим благонравием и
мною, любящим тебя больше жизни? Бесценная моя радость! Ничего мне больше
не говори, и поедем ко мне. Теперь мне ясно, чего тебе хочется, и уж я
расстараюсь! Ненаглядная моя! Перемени решение свое и вернись ко мне - с
тех пор, как тебя отняли у меня, я места себе не нахожу!"

Дама ему на это ответила так: "О чести моей пусть никто не беспокоится, -
все равно теперь поздно, - уж я сама о ней побеспокоюсь. Пусть бы о ней
беспокоились мои родители, когда отдавали меня за вас! Они тогда о моей
чести не беспокоились - с какой же стати буду я теперь беспокоиться об их
чести? Пусть нет греховней моего проступка, зато для такого пестика я
безотказная ступка, так что уж вы обо мне не беспокойтесь. И вот что я еще
вам скажу: здесь я себя чувствую женой Паганино, а в Пизе что? Одна слава,
что я спала с вами на одном ложе: наши с вами планеты пересекались и
сходились только в определенные фазы луны и по геометрическим чертежам, меж
тем Паганино всю ночь напролет не разжимает объятий, тискает меня да
покусывает, а уж как возделывает-то меня, господи! Вы обещаете
расстараться. Каким образом? В ничью играть, без толку удочку закидывать? Я
слыхала, будто из вас знатный рыбак вышел. Ну так и поезжайте домой и лучше
расстарайтесь насчет того, чтобы еще хоть сколько-нибудь пожить, а то не
жилец вы на этом свете, как я погляжу: уж больно вы хлипкий да дохлый. И,
наконец, вот что я вам скажу: если даже этот человек меня бросит, - а он,
сколько я понимаю, и не собирается меня бросать, только бы я его не
бросила, - я и не подумаю к вам возвращаться: вас сколько ни жми - чашки
соку не выжмешь, и ведь уж я с вами побыла себе во вред и в убыток, так
лучше я в другом месте поищу поживы. Повторяю: нет у нас здесь ни
праздников, ни канунов, - вот почему я и намерена здесь остаться, а вы
ступайте себе с богом, да поживее, а не то я закричу, что вы насильничаете
надо мной".

Мессер Риччардо, увидев, что дело плохо, и только сейчас уразумев, как
глупо он поступил, что, будучи слаб