т за своей дочерью и всем говорит, что это
его невеста; наконец он убеждается, что жена его все терпит; она ему теперь
еще дороже, чем прежде, он призывает ее к себе и, показав выросших за это
время детей, сам воздает и другим повелевает воздавать ей почести,
подобающие маркизе






































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День десятый




Некий рыцарь, поступив на службу к испанскому королю, приходит к
заключению, что король не ценит его заслуг; король неопровержимо доказывает
ему на опыте, что виной тому не он, а недоля рыцаря, после чего с
неслыханною щедростью его награждает



- Глубокоуважаемые дамы! Я за великую честь почитаю то, что король мне
первой поручил рассказать о великодушии, ибо если солнце - краса и гордость
неба, то великодушие - самая яркая и самая сверкающая из всех добродетелей.
Я предложу вашему вниманию небольшой рассказ, на мой взгляд - премилый, в
основе коего лежит один случай, который я нашла небесполезным припомнить.

Итак, надобно вам знать, что, пожалуй, наиславнейшим из всех доблестных
рыцарей, коими город наш славился издавна, был мессер Руджери де
Фиджованни1. Человек богатый, смелый, он скоро убедился, что в Тоскане при
ее нравах и обычаях трудно, а вернее сказать - невозможно, выказать
доблесть, и рассудил за благо поехать на время к испанскому королю
Альфонсу2, слава о доблести коего затмевала славу всех тогдашних
властелинов. Обзаведясь дорогим оружием и знатными конями, в сопровождении
блестящей свиты выехал он в Испанию, и король принял его милостиво. Ведя
широкую жизнь и всех изумляя ратными подвигами, мессер Руджери очень скоро
прославился своею доблестью. Так он жил долго и все присматривался к
королю, а король на его глазах направо и налево раздавал замки, города,
поместья, раздавал, как казалось мессеру Руджери, нерасчетливо, ибо он
награждал недостойных. Мессер Руджери знал себе цену, и так как он ничего в
награду не получил, то, полагая, что это роняет его в глазах общества,
замыслил удалиться и попросил короля отпустить его. Король снизошел к его
просьбе и подарил ему одного из лучших и самых красивых мулов, на каких
когда-либо ездили верхом, и для мессера Руджери это был ценный подарок, так
как путь предстоял ему долгий. Затем король велел одному из своих
приближенных, человеку толковому, под каким-нибудь предлогом в течение
целого дня сопровождать в пути мессера Руджери, но так, чтобы мессер
Руджери не подумал, что король приставил его к нему; пусть, мол, он
запомнит, как мессер Руджери будет при нем отзываться о короле, - запомнит,
дабы потом доложить государю, - а наутро объявит, что король велит ему
ехать обратно. Приближенный, проследив, когда мессер Руджери выехал из
города, ловким образом к нему пристрял, объявив, что едет в Италию.

Итак, мессер Руджери ехал на муле, которого ему подарил король, и беседовал
со своим спутником о том о сем, а в девятом часу сказал: "Надо бы дать
животным отдохнуть". Животных отвели в стойло, лошади опорожнились, а мул
нет. Поехали дальше, и королевский приближенный по-прежнему ловил каждое
слово рыцаря. Вот подъехали они к реке, и, когда поили лошадей, мул
опорожнился прямо в реку. Мессер Руджери поглядел на мула и сказал: "А,
чтоб тебя! Вот скотина! Ты совсем как твой бывший хозяин".

Приближенный запомнил эти его слова; за целый день он запомнил и много
других, но, кроме самых больших похвал королю, ничего не услышал. Наутро,
только они сели верхами и мессер Руджери уже готов был тронуться в путь по
направлению к Тоскане, как вдруг приближенный объявил ему наказ короля, и
мессеру Руджери пришлось возвратиться. Когда король узнал, что мессер
Руджери сказал про мула, то велел позвать его и, улыбаясь, спросил, почему
он сравнил не то его с мулом, не то мула с ним.

Мессер Руджери ответил ему напрямик: "Потому я сравнил мула с вами,
государь, что как вы награждаете кого не следует, а достойных не
награждаете, так и он опорожнился, где не следовало, а где полагается, там
не опорожнился".

Король же ему на это сказал: "Мессер Руджери! Если я многих наградил, а вас
нет, хотя они не идут ни в какое сравнение с вами, то не потому, чтобы я не
почитал вас за доблестнейшего рыцаря, достойного великих милостей, - и у
вас иной удел, а я тут ни при чем. Сейчас я вам это докажу".

Мессер Руджери возразил ему: "Государь! Я не на то ропщу, что не получил от
вас награды, - я и так богат, - а на то, что вы ничем не отметили моей
доблести. Впрочем, вы привели достаточно вескую и не обидную для меня
причину. Я вам верю, но, если угодно, готов в том убедиться".

Король заранее распорядился внести в большую залу два запертых сундука, и
теперь он привел туда мессера Руджери и в присутствии многих придворных
сказал: "Мессер Руджери! В одном из этих сундуков находится моя корона,
скипетр, держава, множество красивых поясов, ожерелий, перстней, - словом,
все мои драгоценности, а в другом - земля. Выбирайте любой; какой выберете,
тот и будет ваш, и тогда вы поймете, кто не ценил вашей доблести - я или же
ваша судьба".

Мессер Руджери, не смея ослушаться государя, выбрал сундук, и когда, по
распоряжению короля, его отперли, то оказалось, что это сундук с землей. И
тогда король засмеялся и сказал: "Теперь вы видите, мессер Руджери, что я
был прав, когда говорил, что вам не судьба быть награжденным. Однако ж
доблесть ваша такова, что я хочу потягаться с вашей судьбой. Мне известно,
что вы не собираетесь стать испанцем; вот почему я не пожалую вас ни
замком, ни городом, - я хочу, чтобы сундук, которого вас лишила судьба,
наперекор ей перешел в вашу собственность: отвезите мой дар в родные края и
покажите его вашим соотчичам, покажите им этот знак вашей доблести, коей вы
имеете полное право гордиться".

Мессер Руджери принял дар и, изъявив за него королю величайшую
признательность, в отличном расположении духа повез его на родину.



----------------------------------------------------------------------------



1 Руджери де Фиджованни. - Фиджованни - знатная флорентийская семья,
имевшая владения в Чертальдо.

2 ...испанскому королю Альфонсу... - Альфонс VIII Кастильский (1155–1214),
прославленный поэтами за борьбу с маврами.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День десятый




Гино ди Такко, захватив в плен аббата из Клюни, вылечивает его от
желудочной болезни, а затем отпускает; аббат возвращается к римскому двору,
мирит Гино ди Такко с папой Бонифацием, и Гино становится братом
странноприимцем



Щедрость, выказанная королем Альфонсом по отношению к флорентийскому
рыцарю, вызвала всеобщее восхищение; когда же король, разделявший чувства
своих подданных, велел рассказывать Элиссе, та, нимало не медля, начала
следующим образом:

- Добросердечные дамы! Поступок щедрого короля, проявившего свою щедрость
по отношению к человеку, состоявшему у него на службе, нельзя не признать
похвальным и благородным. Но что скажем мы, когда узнаем, что некое
духовное лицо выказало поразительное великодушие к человеку, за
недоброжелательное отношение к которому его никто бы не осудил? Поступок
короля мы, само собой разумеется, назовем доблестным, поступок же духовного
лица - из ряду вон выходящим, особливо, если мы примем в соображение, что
духовные лица во много раз скупее женщин и выказать щедрость - это для них
нож острый. Всякий человек стремится отомстить за нанесенные ему
оскорбления, - это чувство естественное, - однако ж духовные лица, как это
мы видим воочию, хотя и проповедуют терпение и призывают прощать обиды,
однако ж их самих обуревает сильнейшая жажда мести. Это, то есть что и
духовное лицо может быть великодушным, вам станет ясно из моего рассказа.

Известный своею свирепостью и своими грабежами Гино ди Такко1 был в свое
время изгнан из Сиены, стал врагом графов ди Санта Фьоре и, поселившись в
Радикофани, взбунтовал его против римской церкви, и приказал своим
душегубам грабить всех проезжающих. Римским папой был тогда Бонифаций
Восьмой, и вот однажды к нему явился аббат из Клюни, считавшийся одним из
самых богатых прелатов во всем мире. У аббата расстроился желудок, и врачи
посоветовали ему поехать на сиенские воды2, которые, по крайнему их
разумению, должны были оказать на него благотворнейшее действие. Папа его
благословил, и аббат, не смущаясь молвою о Гино, взял с собою в дорогу
пропасть вещей и с целым караваном вьючных и верховых животных, в
сопровождении множества слуг тронулся в путь. Прослышав о том, Гино
расставил сети так, чтобы ни один конюшонок не проскочил, и на узкой
дорожке окружил аббата со всей его свитой и со всем его снаряжением. Затем
он послал к нему под надежной охраной самого смышленого разбойника из всей
его шайки и велел в наиучтивейших выражениях предложить аббату: не
соблаговолит ли он отдохнуть у Гино в замке? Аббат в запальчивости ответил
решительным отказом - ему у Гино делать, мол, нечего, он намерен ехать
дальше, и не родился еще на свет такой человек, который мог бы ему
воспрепятствовать.

Посланец с самым смиренным видом ему на это сказал: "Ваше высокопреподобие!
Мы никого, кроме всемогущего бога, не боимся, здесь все отлучения и запреты
запрещены, а потому не лучше ли было бы вам оказать Гино эту любезность?"

Пока они вели этот разговор, разбойники заполонили всю округу, и аббат,
уразумев, что он со своими людьми попал в плен, вне себя от возмущения
двинулся вместе с посланцем к замку, а следом за ним тронулся и весь его
обоз. Когда же аббат спешился, его, по распоряжению Гино, поместили в
темной и неудобной комнатушке, всех же остальных, сообразно их положению,
поместили со всеми удобствами, лошадей отвели в стойла, поклажу убрали, но
ничего не тронули.

После этого к аббату пришел Гино и сказал: "Ваше высокопреподобие! Вы в
гостях у Гино, и он послал меня узнать у вас, куда вы изволили путь держать
и с какою целью".

Аббат был человек рассудительный, а потому, перестав хорохориться,
объяснил, куда он держал путь и зачем. Выйдя от него, Гино подумал, что
аббата можно будет вылечить без всяких вод. Он велел хорошенько топить
каморку аббата и держать его под неослабным надзором, а на другое утро
снова его посетил и принес ему на белоснежной салфетке два поджаренных
хлебца и полный стакан корнильского белого вина - того самого, которое вез
с собою аббат. "Ваше высокопреподобие! - сказал Гино. - Когда Гино был
помоложе, он изучал медицину, и он утверждает, что от желудочной болезни
нет лучшего средства, нежели то, которое он применяет к вам. Но это только
начало лечения. Кушайте на здоровье".

Аббату было не до шуток: его мучил голод, и он, хотя его трясло от
бешенства, съел хлеб и выпил вино, а потом заговорил с пришедшими свысока,
о многом расспрашивал, читал ему длинные наставленья и все повторял, что
ему необходимо видеть Гино. Гино мелочи пропустил мимо ушей, на некоторые
вопросы ответил в высшей степени учтиво и уверил аббата, что Гино при
первой возможности его посетит. Засим он удалился, а пришел только на
другой день и принес такое же точно количество хлеба и вина. Так
продолжалось несколько дней, и вдруг Гино обнаружил, что аббат поел сушеных
бобов, которые он ухитрился пронести в замок.

По сему обстоятельству он от имени Гино задал ему вопрос, как его желудок.
Аббат же ему на это ответил так: "Я убежден, что если б мне удалось
вырваться из лап Гино, я сразу почувствовал бы себя лучше, а кроме того, я
умираю от голода - так хорошо мне помогли его лекарства".

Тогда Гино велел аббатовым челядинцам приготовить аббату прекрасную комнату
и его же вещами ее обставить; еще он объявил, что завтра у него должен быть
пир горой, и позвал не только тех, кто жил у него в замке, но и аббатову
прислугу, а наутро пошел к аббату и сказал: "Ваше высокопреподобие! Раз вы
поправились, вам можно выйти из больницы". Тут он взял аббата за руку и,
отведя в приготовленную для него комнату, оставил его со слугами, а сам
пошел отдавать последние распоряжения, - ему хотелось, чтобы пир был на
славу. Отдохнув душой в обществе своих слуг, аббат рассказал им, как плохо
ему здесь жилось, слуги же сообщили ему нечто противоположное, а именно -
что Гино окружил их необыкновенным почетом. За пиршественным столом аббата
и всех прочих угощали подававшимися в строгом порядке отменными яствами и
отменными винами, однако Гино так себя и не назвал аббату. Прошло еще
несколько дней, а затем Гино распорядился сложить все вещи аббата в одной
комнате, лошадей же его, всех до последней клячи, вывести во двор, а сам
пошел к аббату и спросил, как он себя чувствует и может ли ехать верхом.
Аббат же ему ответил, что вполне может, что с желудком у него все хорошо, а
как скоро он вырвется из лап Гино, то поправится окончательно.

Тогда Гино отвел аббата в комнату, где были сложены его вещи и где
собралась его прислуга, и, велев подойти к окну, чтобы ему видны были его
лошади, сказал: "Ваше высокопреподобие! Да будет вам известно, что я по
душе не злой, - стать разбойником, стать врагом римского двора меня, Гино
ди Такко, вынудило мое положение - положение изгнанного дворянина, у
которого все отняли, вынудило множество сильных врагов и необходимость
защищать свою жизнь и достоинство. Вы же представляетесь мне человеком
порядочным, потому-то я и вылечил вас, и с вами я поступлю не так, как
поступил бы со всяким другим, кто бы мне ни попался в руки: у всякого
другого я взял бы столько, сколько бы мне заблагорассудилось, а вы уж сами,
приняв в уважение мои нужды, уделите мне, сколько найдете возможным. Все
ваше достояние у вас перед глазами, а лошадей вам видно из окна. Так вот,
хотите - возьмите часть имущества, хотите - возьмите все и поезжайте, а не
то оставайтесь у меня, - все это теперь в вашей воле".

Подивился аббат, услыхав из уст разбойника столь благородные речи, и так
приятно они его поразили, что гнев его и возмущение мгновенно утихли,
уступив место благорасположению и дружеским чувствам, и под наплывом этих
чувств он обнял Гино и сказал: "Чтобы найти себе такого друга, каким ты
сейчас себя выказал, я бы и не такие унижения стерпел, клянусь тебе богом,
а ведь мне до сих пор казалось, что ты меня всячески унижаешь. Если б не
злодейка судьба, разве ты избрал бы себе столь постыдный образ жизни?"
Аббат взял с собою в дорогу лишь самые необходимые вещи, так же точно
распорядился и насчет лошадей, остальное отдал Гино и поехал в Рим.

Папе стало известно, что аббат угодил в плен, и он был весьма этим
обстоятельством опечален; когда же аббат к нему пришел, он спросил, помогли
ли ему воды. Аббат ему на это с улыбкой ответил: "Я, святейший владыка, до
вод и не доехал - я нашел себе поближе чудесного врача, и он меня вылечил".
Рассказав папе, каким образом, и тем насмешив его, аббат в порыве
великодушия объявил, что хочет просить его об одной милости.

Папа, будучи далек от мысли, что аббат станет просить за Гино, обещал
сделать для него все. И тогда аббат сказал: "Я прошу вас об одном,
святейший влыдыка: верните свое благоволение моему врачу, Гино ди Такко, -
это один из самых достойных людей, каких я только знаю, и я не склонен
строго судить его за то зло, которое он причиняет людям: такая уж у него
судьба; если же вы дадите ему возможность жить, как приличествует его
званию, то это произведет в его судьбе перелом, и тогда вы увидите, что я в
нем не ошибся, - за это я вам ручаюсь".

Так как папа был человек великодушный и любил оказывать покровительство
хорошим людям, то он сказал аббату, что с удовольствием исполнит его
просьбу, если Гино и впрямь таков, как аббат его описывает, - пусть, мол,
безбоязненно возвращается на родину. Уверенный в своей безопасности, Гино
по настоянию аббата прибыл ко двору, а не в долгом времени папа признал его
за человека достойного, помирился с ним и назначил его настоятелем большого
монастыря братьев странноприимцев, предварительно посвятив в рыцари этого
Ордена. И в сей должности Гино ди Такко, друг аббата из Клюни и служитель
церкви, пребывал до самой своей смерти.



----------------------------------------------------------------------------



1 Известный своею свирепостью и своими грабежами Гино ди Такко... -
сиенский дворянин, ставший атаманом шайки разбойников. Имя его наводило
страх на всю провинцию. Его упоминает Данте. Но в оценках его личности
документы расходятся. Одни считают его холодным и жестоким грабителем и
убийцей. Другие - человеком великодушным и любезным.

2 ...поехать на сиенские воды... - Сиенские воды (в Сан Кашьяно) считались
в Европе знаменитыми по своей целебности.




































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День десятый




Митридан, позавидовав щедрости Натана, едет к нему для того, чтобы убить
его; встретив Натана, но не узнав, он получает от него самого сведения, как
это лучше сделать, а затем, по совету самого Натана, встречается с ним в
рощице; когда же Митридан узнает наконец Натана, его мучает совесть;
впоследствии он становится его другом



Проявление великодушия со стороны духовного лица было всеми воспринято как
нечто и впрямь из ряду вон выходящее. После того как дамы перестали о том
толковать, король велел рассказывать Филострато, и тот, нимало не медля,
начал следующим образом:

- Знатные дамы! Велика была щедрость короля испанского, но, пожалуй, еще
удивительнее великодушие аббата из Клюни, и, быть может, вы также дадитесь
диву, когда услышите о щедрости одного человека, который нарочно так все
устроил, чтобы тот, кто против него злоумышлял, пролил его кровь, или,
вернее, отнял у него жизнь, и так бы оно и случилось, если бы тот в самом
деле посягнул на кровь его и жизнь, - вот об этом-то и пойдет речь в
довольно коротком моем рассказе.

Если верить генуэзцам и всем, кто в тех краях побывал, то следует принять
за непреложнейшую истину, что в Китае жил некогда благородного
происхождения человек, неслыханный богач по имени Натан. Дом его стоял при
дороге, которою следовал всякий направлявшийся с запада на восток или же с
востока на запад, а так как Натан был человек великодушный и щедрый и эти
качества души своей стремился проявлять на деле, то и приказал он
мастеровым, коих в услужении у него находилось великое множество, в
кратчайший срок построить один из самых больших и роскошных дворцов, какие
когда-либо видел свет, и снабдить его всем необходимым для приема и
чествования славных людей. Многочисленной же и отличной прислуге своей он
вменил в обязанность радушно и приветливо встречать и с честью принимать
всех ехавших туда и обратно. И так строго придерживался он похвального сего
обычая, что слава о нем облетела не только восток, но и почти весь запад.
Он был уже стар годами, однако по-прежнему щедр, когда слава о нем
донеслась наконец до слуха некоего юноши по имени Митридан, проживавшего в
одном из соседних государств, и вот этот самый Митридан, такой же богатый
человек, как и Натан, позавидовав его славе и доблести, замыслил так
прославиться щедростью, чтобы его слава либо затмила, либо вовсе свела на
нет славу Натана. Приказав воздвигнуть такой же точно дворец, как у Натана,
он начал проявлять по отношению ко всем прохожим и проезжим щедрость
чрезмерную, необыкновенную и за короткое время стяжал себе через то
подлинно громкую славу.

Но вот однажды, когда юноша находился один у себя во дворе, какая-то
старушонка, войдя в одни из дворцовых ворот, попросила подаяния, и он ей
подал. Потом она вошла в другие ворота и опять он ей подал, и так она
подходила к нему двенадцать раз подряд. Когда же она подошла к Митридану в
тринадцатый раз, то он ей сказал: "Нехорошо, голубушка, без конца
клянчить", - однако ж милостыню ей подал.

А старушонка сказала: "Вот Натан так уж подлинно щедр! Я тридцать два раза
входила к нему то в те, то в другие ворота, не хуже к