чить, что она не отходит
от меня ни на шаг, и все же она до того будто бы мне дорога, что, боясь,
как бы она не ушла, я надел на нее золотой ошейник и вожу ее на золотой
цепочке2. Потом, гляжу, лань положила голову мне на колени; откуда ни
возьмись, охотничья собака, с виду - сущее страшилище, черная, как все
равно уголь, голодная, и прямо на меня, а я не в силах сдвинуться с места.
Собака впилась зубами мне в грудь, там, где сердце, и так долго ее грызла,
что в конце концов добралась до сердца, вырвала его и убежала. От дикой
боли я проснулся и схватился рукой за грудь. Никакой раны я там не
обнаружил и сам над собой посмеялся. Что же из этого следует? Такие и даже
еще более страшные сны снились мне часто, однако ж со мной решительно
ничего не случалось. Давай выкинем все это из головы и постараемся как
можно приятнее провести время".

Девушка, и без того напуганная своим сном, выслушав рассказ Габриотто,
перепугалась до смерти, однако, не желая его огорчать, взяла себя в руки.
Но хотя она с ним и обнималась и целовалась, делая вид, что ей хорошо, все
же безотчетный страх не оставлял ее, и она чаще, чем всегда, всматривалась
в его лицо и время от времени окидывала взором сад, не подкрадывается ли к
ним нечто темное.

И вдруг Габриотто, испустив глубокий вздох, обнял ее, промолвил: "Ох!
Помоги мне, моя ненаглядная, я умираю!" - и упал на траву.

Девушка прижала его голову к своей груди и, еле сдерживая рыдания,
спросила: "Услада жизни моей! Что с тобою?"

Габриотто ничего ей не ответил; он тяжело дышал, обливался потом и вскоре
отошел.

Каждая из вас легко может вообразить, какая скорбь и какое отчаяние
охватили тут девушку, которая любила его больше, чем самое себя. Она
исходила слезами, тщетно к нему взывала, а когда она, ощупав его уже
холодное тело, совершенно уверилась, что он мертв, то в крайнем
расстройстве чувств, с заплаканным лицом, отягченная печалью, пошла к своей
наперснице и рассказала о своем злополучии и о своем горе.

После того как обе они слезами скорби омочили лицо мертвого Габриотто,
девушка сказала служанке: "Раз господь взял его у меня, я не хочу больше
жить. Однако, прежде чем покончить с собой, я хочу с твоей помощью сделать
все от меня зависящее, чтобы честь моя осталась незапятнанной, хочу
похоронить тело, которое покинула родная мне душа, а вместе с телом
похоронить и тайну нашей любви".

А служанка ей на это сказала: "Ты о самоубийстве и не помышляй, доченька, -
пока ты Габриотто потеряла только здесь, а вот если ты руки на себя
наложишь, то потеряешь и на том свете: ведь ты попадешь в ад, а его душа, -
поверь мне, - в ад не попадет, потому как он был юноша славный. Утешься и
подумай лучше, как молитвами и добрыми делами помочь его душе на тот
случай, ежели он совершил какой-либо грех и душа его нуждается в помощи. А
похоронить Габриотто спокойней всего в саду, - тогда тайна будет сохранена:
ведь никто же не видел, как он сюда вошел. А не то вынесем его за ограду и
там положим, - завтра его найдут и отнесут домой, а родные похоронят".

Девушка хоть и тужила и плакала не осушая глаз, однако ж к словам служанки
прислушивалась и, отвергнув и тот и другой совет, промолвила: "Избави бог!
Да разве я решусь моего милого, которого я так любила и который был моим
мужем, закопать, как собаку, или же бросить его тело на улице? Я его
оплакала, и я устрою так, что оплачут его и родные, я уже все обдумала".

Она послала служанку за шелковой тканью, которая лежала у нее в сундуке, и
как скоро служанка принесла ткань, они расстелили ее на земле, положили на
нее тело Габриотто, а под голову ему подложили подушку, проливая обильные
слезы, закрыли ему глаза и рот, на голову положили венок из роз и все тело
его засыпали розами, которых предварительно нарвали в саду. "Его дом отсюда
близко, - сказала девушка, - мы его убрали цветами, а теперь давай отнесем
и положим около дверей. До рассвета недолго, и его скоро обнаружат.
Скончался он у меня на руках, и хотя для родных его смерть - страшное горе,
мне будет легче от сознания, что я отнесла его к ним".

И тут она, снова давши волю слезам, склонилась над ним и долго плакала.
Служанка торопила ее, так как уже брезжил свет, наконец она выпрямилась и,
сняв с пальца обручальное кольцо, которое ей подарил Габриотто, надела на
палец ему. "Драгоценный мой повелитель! - сказала она, рыдая. - Если душа
твоя видит сейчас мои слезы и если после того, как она покинула тело, в нем
еще остается некое подобие чувства и разумения, то прими благосклонно
последний дар от той, которую ты так любил при жизни". И тут она без чувств
упала на него.

Когда же Андреола очнулась и встала, то она и служанка взялись за ткань, на
которой лежало тело, и, выйдя из сада, направились к дому Габриотто. В это
самое время по улице случилось проходить городской страже; наткнувшись на
Андреолу и служанку, стража остановила их и забрала вместе с мертвым телом.
Андреола смерти не боялась, а потому, увидев стражников, так прямо им и
сказала: "Я знаю, кто вы: знаю, что если б я и бросилась бежать, то это
было бы бесполезно. Я не убегу, я пойду с вами к градоправителю и расскажу
все, но только не смейте ко мне прикасаться и ничего не трогайте из того,
что на мертвом, иначе я буду жаловаться". Никто ее не тронул, и она внесла
тело Габриотто во двор градоправителя. Когда о случившемся доложили
градоправителю, он поднялся со своего места и, оставшись с Андреолой
наедине, начал ее допрашивать. Врачам он велел определить, не от яда ли
умер этот добрый человек и не был ли он еще как-либо умерщвлен, но врачи
признали, что смерть его была не насильственная, а что около сердца у него
лопнул нарыв, и он задохся. Выслушав врачей и уверившись, что вина девушки
не велика, он намекнул, что намерен подарить ей то, чего не имеет права
продать, и сказал, что отпустит ее, если только она согласится исполнить
его желание. Уговоры, однако ж, на нее не подействовали, - тогда он,
забывши приличия, попытался применить силу, но Андреоле придало отваги
негодование: она храбро защищалась, и в конце концов градоправитель, осыпав
ее бранью и насмешками, отступил.

Когда настал ясный день, мессер Негро узнал о случившемся и, убитый горем,
в сопровождении многих друзей своих отправился во дворец, расспросил
градоправителя и, удрученный, потребовал, чтобы ему отдали дочь.
Градоправитель, решив, что будет лучше, если он сам о себе все скажет,
начал с того, что принялся восхищаться девушкой и ее стойкостью и в
подтверждение рассказал о своей попытке прибегнуть к силе. Видя, мол,
таковую ее непреклонность, он полюбил ее всей душой, и если, мол, и отец и
она сама ничего не имеют против, он с удовольствием возьмет ее за себя,
даром что муж ее был незнатного происхождения.

Они все еще вели этот разговор, как вдруг вбежала Андреола и, рыдая,
бросилась отцу в ноги. "Отец! - воскликнула она. - Вряд ли стоит
рассказывать вам повесть о том, какое несчастье меня постигло и какую
выказала я решимость, - уж верно, вы обо всем наслышаны и все уже знаете. Я
лишь смиренно, всем сердцем молю вас простить мою вину, то есть что я без
вашего ведома вышла замуж по страстной любви. Я молю вас о прощении не ради
того, чтобы, испросив его, спокойно жить на свете, а чтобы умереть вашей
любимой, а не проклинаемой дочерью".

Выслушав дочь, мессер Негро, дряхлый старик, к тому же от природы
незлобивый и мягкий, расплакался и, бережно подняв Андреолу, заговорил:
"Дочь моя! Мне было бы гораздо приятнее, если бы твоим супругом был
человек, которого я почитал бы достойным тебя, но раз ты вышла замуж по
любви, то и я бы его полюбил. Вот что ты скрыла от меня свое замужество -
это меня огорчает: значит, ты не хотела быть со мной откровенной, а еще
больше меня огорчает то, что ты потеряла супруга, когда я еще ничего не
знал о твоем замужестве. Но раз уж так вышло, то все, что ради тебя я
сделал бы для него, если б он был жив, я сделаю после его смерти, то есть
воздам почести, подобающие этому человеку как моему зятю". Тут он обратился
к своим сыновьям и родственникам и распорядился устроить Габриотто богатые
и пышные похороны.

Между тем, узнав о происшедшем, во дворе собрались родственники и
родственницы юноши, а также почти все горожане, и тело его, лежавшее
посреди двора на шелковой ткани Андреолы и по-прежнему утопавшее в розах,
оплакали не только Андреола и ее родственницы, но почти все горожанки и
многие горожане, вынесли же его со двора не как простолюдина, а как
знатного человека: самые именитые граждане с великими почестями несли его
на плечах к месту погребения. Несколько дней спустя градоправитель вторично
сделал предложение, но когда мессер Негро заговорил об этом с дочерью, она
и слышать ни о чем не хотела. С благословения отца она вместе со своей
служанкой удалилась в честную обитель, и там они еще долго и праведно жили.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...мессер Негро да Понте Карраро... - Искаженное от Понте Карали, или
Понкарале, брешианской фамилии, известной также и во Флоренции.

2 ...надел на нее золотой ошейник и вожу ее на золотой цепочке... - Золотое
колье и золотые цепи (нагрудные) входили в средневековую символику
(преимущественно любовную). С учетом этого следует понимать и данный пассаж.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День четвертый




Симона любит Пасквино; оба находятся в саду; Пасквино, потерев себе зубы
шалфеем, умирает; Симону схватили; желая показать судье, как погиб
Пасквино, она трет себе зубы тем же самым листом шалфея и тоже умирает



Итак, Панфило отделался, и тогда король, не выказав ни малейшей жалости к
судьбе Андреолы, взглядом дал понять Эмилии, что будет рад, если теперь
что-нибудь расскажет она. Эмилия, не долго думая, начала так:

- Милые подружки! Рассказ Панфило возбудил во мне желание рассказать вам
другую историю, похожую на ту, что поведал он; та девушка, о которой я
поведу речь, подобно Андреоле, потеряла своего возлюбленного в саду. Будучи
же, как и Андреола, схвачена, она избавилась от суда не благодаря своей
силе и не благодаря своему целомудрию - избавила ее от суда внезапная
смерть. Мы с вами уже пришли к заключению, что Амур охотно поселяется в
богатых хоромах, однако ж не брезгует и убогими хижинами, более того:
именно там он иной раз забирает такую власть над людьми, что и богачи,
прознав о том, трепещут его как всемогущего властелина. Это вам станет если
и не вполне, то, во всяком случае, достаточно ясно, когда вы дослушаете до
конца мой рассказ, который снова перенесет нас в наш родной город, а то
ведь мы сегодня, толкуя о разных разностях и странствуя в различных частях
света, чересчур от него отдалились.

Словом, не так давно жила-была во Флоренции дочь бедняка по имени Симона,
красивая, ладная девушка. Нужда заставила ее добывать себе пропитание
собственными руками, и она зарабатывала на жизнь тем, что пряла шерсть, и
все же она была не столь малодушна, чтобы побояться открыть свое сердце
Амуру, которому давно уже хотелось туда проникнуть с помощью ухаживаний и
сладких речей одного юноши, не более знатного, чем она сама, ибо он состоял
на побегушках у своего хозяина-ткача и разносил прядильщицам шерсть. Итак,
впустив в свое сердце Амура, представшего перед ней в прельстительном
обличье влюбленного юноши, которого звали Пасквино, она томилась желанием,
но слишком далеко зайти боялась и лишь, наматывая каждый новый клубок на
веретено, неизменно испускала жаркий вздох, ибо всякий раз вспоминала, кто
ей принес эту шерсть. Пасквино же, со своей стороны, выказывал
необыкновенную заботу о том, чтобы прядильщицы как можно лучше пряли
хозяйскую шерсть, и, словно только пряжа Симоны, а не чья-либо еще,
годилась для тканья, наведывался к ней чаще, нежели к другим. Он
наведывался, она же эти его наведыванья принимала благосклонно, и вот
как-то раз и он расхрабрился, и она отринула страх и стыд, следствием чего
явилось усладительное для обоих сближение. И так они тогда слюбились, что
никто из них потом не ждал приглашения, - в назначении свиданий они
неизменно шли друг дружке навстречу.

Коротко говоря, блаженствовали они ежедневно, день ото дня все жарче пылая,
и вот однажды Пасквино возьми да и предложи Симоне пойти с ним в один сад,
- там, дескать, им будет удобнее и безопаснее. Симона согласилась и в одно
из воскресений, после обеда, сказав отцу, что идет исповедаться в Сан
Галло1, со своей подругой Ладжиной направились в сад, который ей указал
Пасквино, а он ее уже там поджидал со своим товарищем по имени Пуччино, а
по прозвищу Шалый. Шалый и Ладжина тут же завели шуры-муры, а потому
Пасквино и Симона рассудили за благо на предмет взаимоуслаждений удалиться
в один конец сада, им же предоставили другой.

В той части сада, куда ушли Пасквино и Симона, рос высокий красивый куст
шалфея. Усевшись подле него, они долго ласкались и толковали о том, как
они, отдохнув, здесь подзакусят, а затем Пасквино сорвал лист шалфея и,
пояснив, что шалфеем хорошо чистить рот после еды, начал тереть себе зубы и
десны. Потом Пасквино возобновил прерванный разговор о предстоящей закуске,
но тут же переменился в лице, а еще немного погодя ослеп, онемел и вскоре
скончался. Симона заплакала, запричитала и стала звать Шалого и Ладжину. Те
сейчас же прибежала, но как скоро Шалый увидел, что Пасквино мало того что
умер, но и весь распух, и по всему лицу его и телу пошли темные пятна, то
напустился на Симону: "Ах, злодейка! Ты его отравила!" И тут он поднял
такой шум, что его услыхали многие из тех, кто жил по соседству. Все они
сбежались на шум и, убедившись, что Пасквино мертв и распух, услыхав, что
Шалый обвиняет Симону в предумышленном отравлении Пасквино, и видя, что
она, обезумев от горя, которое ей причинила скоропостижная смерть ее
возлюбленного, не знает, что сказать в свое оправдание, всецело поверили
Шалому.

На этом основании они ее, плакавшую навзрыд, схватили и повели во дворец
градоправителя. Шалый, равно как и подоспевшие сюда же приятели Пасквино,
Здоровяк и Надоеда, стали требовать немедленного суда, и судья прямо
приступил к допросу. Не найдя, однако ж, улик для того, чтобы обвинить
Симону в преднамеренном отравлении, судья изъявил желание осмотреть при ней
мертвое тело и место происшествия и самолично ознакомиться со всеми
обстоятельствами дела, так как из ее слов он его себе как должно не уяснил.
Того ради он отдал распоряжение - не поднимая шума, отвести Симону в сад,
где еще лежало раздувшееся, величиною с бочку, тело Пасквино, а за ней
проследовал и он и, давшись диву при взгляде на мертвеца, спросил ее, как
было дело. Тогда она приблизилась к кусту и, чтобы судье все было ясно,
рассказала о том, что предшествовало гибели Пасквино, а затем, в подражание
своему возлюбленному, потерла себе зубы листом этого самого шалфея.
Здоровяк, Шалый и другие приятели и товарищи Пасквино в присутствии судьи
издевались над ней, утверждая, что это россказни и враки, все настойчивее
обвиняя ее в злодеянии и требуя для нее в качестве меры наказания ни более
ни менее, как костра, и вдруг, истерзанная скорбью утраты возлюбленного и
страхом наказания, коего требовал Шалый, бедняжка, потерев себе зубы
шалфеем, упала так же точно, как и Пасквино, и тем повергла в крайнее
изумление всех присутствовавших.

О блаженные души!2 Вам выпало на долю в один и тот же день положить предел
пылкой вашей любви и сей бренной жизни. О тем паче блаженные, если только
вам предназначено не разлучаться в мире потустороннем! О преблаженные, если
только любят и за гробом и если вы и там любите друг друга, как любили
здесь! Взглянемте, однако ж, на дело, как свойственно смотреть живущим, и
мы должны будем признать, что всех блаженнее душа Симоны, ибо судьбе не
угодно было, чтобы ее невиновность оспаривали Шалый, Здоровяк, Надоеда,
какие-нибудь там чесальщики и всякий подлый люд, - судьба избавила ее от их
напраслины и уготовала ей удел почетный - умереть тою же смертью, что и ее
возлюбленный, последовать за родственной ей душою Пасквино.

Судья, ошеломленный этим происшествием не меньше, чем все остальные, не мог
выговорить ни слова и погрузился в глубокое раздумье, а затем, поразмыслив,
пришел к такому заключению: "Как видно, этот куст ядовитый, хотя вообще
шалфей не ядовит. А чтобы еще кого-нибудь не отравился, надобно срубить его
под корень и сжечь". Сторож тут же, при судье, начал рубить его, и как
скоро высокий куст упал, всем стала ясна причина смерти несчастных
любовников. Под кустом шалфея притаилась невероятной величины жаба, и вот
она-то, по единодушному мнению присутствовавших, ядовитым своим дыханием
отравила шалфей. Никто не отважился подойти к этой жабе, а потому ее
обложили грудами хвороста и вместе с кустом шалфея сожгли, и на этом судья
прекратил дело о трупе злосчастного Пасквино. Его и Симону, распухших от
яда, Шалый, Здоровяк, Гуччо Пачкун3 и Надоеда похоронили в церкви Сан
Паоло, - по случайному совпадению, и он и она были прихожанами этой церкви.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...идет исповедоваться в Сан Галло... - Во Флоренции был обычай каждое
первое воскресенье месяца отправляться в церковь Сан Галло (она находилась
за пределами одноименных городских ворот) как для того, чтобы получить
отпущение грехов, так и для совершения загородной прогулки.

2 О блаженные души... - и далее до слов: родственной ей душою Пасквино. -
Редкий пример прямого вмешательства рассказчика в повествование.

3 Гуччо Пачкун... - Этот "Пачкун" появится потом в обличий слуги брата Луки
(VI, 10).





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День четвертый




Джироламо любит Сальвестру; уступая просьбам матери, он едет в Париж, по
возвращении же узнает, что Сальвестра вышла замуж за другого, и, тайно
проникнув к ней в дом, умирает подле нее; когда же тело его вынесли в
церковь, Сальвестра тоже умирает подле него



Как скоро Эмилия окончила свой рассказ, по повелению короля начала
рассказывать Нейфила:

- Достойные дамы! Есть такие люди, которые воображают, что знают больше
других, а на самом деле, сколько я могу судить, знают мало, - вот почему
они не желают считаться не только с чужими мнениями, но даже с природой
вещей, и от этой их самоуверенности уже проистекли бедствия неисчислимые, а
вот добра что-то не видать. Любовь, как никакое другое естественное
проявление, терпеть не может, чтобы ее поучали и ей перечили: уж такова ее
природа, что она скорее сама собою сойдет на нет, нежели послушается голоса
разума, и вот мне захотелось рассказать вам про одну женщину, которая во
что бы то ни стало вознамерилась доказать, что она умней, чем ей следовало
быть и чем она была в действительности, да и дело-то было такого рода, что
ум тут мало чем мог бы помочь, и вышло так, что надеялась-то она изгнать из
сердца своего сына любовь, зародившуюся в нем, может статься, по внушению
светил небесных, а добилась того, что исторгла из его тела вместе с любовью
и душу.

Старые люди сказывают, что в нашем городе проживал именитый и богатый купец
по имени Леонардо Сигьери1, и был у него сын Джироламо, но вскоре после
того, как Джироламо появился на свет, отец, оставив дела свои в блестящем
состоянии, скончался. Опекуны ребенка совместно с его матерью исполняли
свои обязанности по отношению к нему честно и добросовестно. Мальчик рос
вместе с соседскими детьми, но особенно он подружился с дочерью портного -
своею сверстницею. С течением времени дружба перешла в такую жаркую и
страстную любовь, что Джироламо жить без своей подруги не мог, она же,
разумеется, отвечала ему взаимностью.

От взора матери это не укрылось, и она часто пробирала и наказывала
мальчика, однако ж, видя, что это на него не действует, нажа