обладающих
чудодейственной силой. Один - это гранит сеттиньянский и монтишский7: если
из того и из другого гранита сделать жернова, то посыплется мука, - вот
почему в тех краях говорят, что от бога - милости, а из Монтиши - жернова,
но у нас жерновов этих столько, что мы их не ценим, подобно как местные
жители не ценят изумрудов, потому что у них целые изумрудные горы, выше
Морелло8, и так они по ночам светятся - никаким пером не опишешь. Ну и вот,
прежде чем буравить уже готовые, отменные жернова, рекомендуется надеть на
них обручи, и если ты в эдаком виде принесешь их султану, то он тебя в
благодарность всем, чем хочешь, оделит. Другой камень мы, знатоки, именуем
гелиотропием, - он обладает огромной силой: пока он на человеке, до тех пор
человек бывает невидим всюду, где только этого человека нет".

"Вот так камни! - воскликнул Каландрино. - Ну, а этот камень где
встречается?"

Мазо ему ответил, что встречается он по берегам Муньоне9.

"А какой величины этот камень? - спросил Каландрино. - И какого цвета?"

"Разной величины, - отвечал Мазо, - один побольше, другой поменьше, но все
почти что черные".

Запомнив все это, Каландрино, под предлогом, что у него есть дела,
простился с Мазо и тут же вознамерился сыскать этот камень, предварительно
поставив о том в известность Бруно и Буффальмакко, которые пользовались
особым его расположением. Решившись искать этот камень незамедлительно,
дабы опередить всех остальных, он пошел искать их и проискал все утро.
Наконец, уже в третьем часу, Каландрино вспомнил, что его приятели работают
в женском фаэнтинском монастыре10, и, бросив все свои дела, несмотря на
страшную жару, кинулся туда, подозвал их и сказал: "Друзья! Если только вы
мне поверите, мы станем первейшими богачами во всей Флоренции. Один
надежный человек сказывал мне, что по берегам Муньоне встречается такой
камень: пока он на человеке, никто этого человека не увидит. Так вот,
хорошо бы нам опередить всех остальных и пойти поискать камень. Найдем мы
его наверняка - его приметы мне известны, а как найдем, так положим в
карман - и скорей к менялам, а на столах у менял, сколько вам известно,
всегда полно серебра и золота - бери целыми пригоршнями. Все это мы
проделаем незаметно. Мы внезапно разбогатеем, и тогда нам уже не нужно
будет целыми днями малевать".

Выслушав Каландрино, Бруно и Буффальмакко про себя усмехнулись и, удивленно
переглянувшись, изъявили ему свое согласие; Буффальмакко, однако ж,
спросил, как называется камень. У Каландрино котелок варил плохо, и
название камня уже успело выскочить у него из головы. "А не все ли нам
равно, как он называется, раз мы знаем его свойства? - возразил он. - По
мне, мешкать нечего - пойдем искать".

"Добро, - молвил Бруно, - а как же он выглядит?"

"По-разному, - отвечал Каландрино, - но все камешки почти что черные.
Давайте собирать подряд все черные камни, пока не нападем на тот. Не будем
терять время, - пошли!"

"Нет, погоди, - возразил Бруно и, обратясь к Буффальмакко, сказал: -
По-моему, Каландрино говорит дело, но только идти сейчас не время: солнце
стоит высоко, светит прямо на Муньоне, и оно высушило все камни, так что
некоторые кажутся теперь белыми, а утром, пока солнце еще не успеет их
высушить, они кажутся черными. Да и потом, нынче на Муньоне много народу
собралось по разным делам, - нынче ведь все работают, - увидят нас и сразу
догадаются, что мы делаем, чего доброго, последуют нашему примеру,
завладеют камнем, - и мы останемся с носом. Мне думается, вы не станете
возражать, что это нужно делать утром, - утром легче отличить черное от
белого, - и притом в праздничный день, когда никто нас там не увидит".
Буффальмакко присоединился к мнению Бруно, Каландрино согласился с
Буффальмакко, и они порешили втроем пойти искать камень в воскресенье
утром, Каландрино же обратился к ним с покорнейшей просьбой не
проболтаться, - ведь ему тоже, дескать, сообщили о том по секрету.
Рассказав про камень, Каландрино не умолчал и про Молочную реку и клятвенно
уверял, что все это истинная правда. Как скоро Каландрино ушел, Бруно и
Буффальмакко уговорились между собой, как им в сих обстоятельствах надлежит
действовать.

Каландрино с нетерпением ожидал воскресного утра; когда же это утро
настало, он поднялся на зорьке, позвал приятелей, и все трое, выйдя из
ворот Сан Галло11 и спустившись к Муньоне, в поисках камня двинулись вниз
по течению. Каландрино, как наиболее ревностный искатель, шел впереди и
делал быстрые перебежки: увидит черный камень, нагнется, цоп - и скорей за
пазуху. Приятели шли сзади и собирали камни без особого рвения; зато
Каландрино малое время спустя набил полную пазуху; по сему случаю он поднял
полы своей одежды, сшитой иначе, нежели ее шьют в Геннегау12, и с крайним
тщанием и спереди и сзади заткнул их края за ремень, - так у него получился
широкий мешок, каковой он тоже вскорости насыпал доверху, и тогда ему
пришлось сделать мешок из плаща, каковой он тоже насыпал доверху. Видя, что
Каландрино переобременен, а между тем пора было обедать, Бруно, как было у
него с Буффальмакко уговорено, спросил: "А где же Каландрино?"

Каландрино находился в двух шагах от Буффальмакко, но тот, оглядевшись по
сторонам, ответил: "Не знаю. Только что был впереди".

"Был, да весь вышел, - заметил Бруно. - Готов об заклад побиться, что он
давно дома сидит - обедает, а нас в дураках оставил: дескать, пусть себе
собирают черные камни на берегу Муньоне".

"Ловко он нас надул, - сказал Буффальмакко, - а мы, дураки, ему поверили!
Нет, правда, ну где еще сыщешь таких оболдуев, которые поверили бы, что на
берегах Муньоне встречается чудодейственный камень?"

Слышавший их разговор Каландрино вообразил, что нашел камень и потому-то
они его и не видят. В восторге от такой удачи, он вознамерился, ничего не
сказав приятелям, идти домой и в сих мыслях повернул обратно.

Тогда Буффальмакко сказал Бруно: "А мы как же? Почему бы и нам не
вернуться?"

"Пойдем, - сказал Бруно, - но уж Каландрино теперь меня не проведет,
клянусь богом! Когда я увижу его на столь близком расстоянии, как нынче
утром, я его так стукну камнем по пятке, что он долго будет помнить мою
милую шутку". С этими словами он размахнулся и угодил Каландрино камнем в
пятку. Каландрино задрал от боли ногу, зашипел, однако ничего не сказал и
пошел дальше.

Но тут Буффальмакко схватил один из собранных им камней.

"Погляди, какой славный камешек! Вот бы запустить его Каландрино в спину!"
- воскликнул он и, изо всех сил швырнув камень, попал в цель. Так, на
разные лады потешаясь над Каландрино, они потчевали его камнями всю дорогу,
до самых ворот Сан Галло. Тут они побросали собранные камни, и предупредили
стражников - те, хохоча до упаду, притворились, будто не видят Каландрино,
и пропустили его. Каландрино же дошел, не останавливаясь, до самого своего
дома, находившегося близ Канто алла Мачина, и так благоприятствовала этой
шутке судьба, что, пока он шел берегом, а затем по городу, никто с ним не
заговорил; впрочем, и встречных-то попадалось немного, потому что время
было обеденное.

Наконец он со всею своею ношей ввалился к себе в дом. Жена его, монна
Тесса, женщина красивая и порядочная, стояла на верхней ступеньке лестницы.
Возмущенная длительным отсутствием супруга, она, как скоро увидела его,
начала браниться: "А, мой милый! - заговорила монна Тесса. - Наконец-то
тебя черт несет! Добрые люди уж пообедали, а ты только еще идешь обедать!"

Поняв, что он видим, Каландрино огорчился и разгневался. "Ах ты сквернавка!
- крикнул он. - Ты чего здесь торчишь? Ты меня погубила, но я с тобой
разделаюсь, вот как бог свят!" Тут он вошел в каморку, высыпал на пол уйму
камней, а затем налетел на жену, схватил ее за косы, повалил - и давай
пинать ее и тузить по чему ни попало, пока у самого руки и ноги не
заболели, - словом, сколько она, скрестив на груди руки, ни молила его о
пощаде, он живого места на ней не оставил, дал ей таск> и встряску.

А Буффальмакко и Бруно, посмеявшись со стражниками у городских ворот, не
спеша двинулись следом за Каландрино. Подойдя к его дому, они постояли,
послушали, наконец поняли, что он задает жене здоровую трепку, и, сделав
вид, будто только сейчас явились, покричали ему. Каландрино, побагровевший,
взмыленный и озверевший, приблизился к окну и попросил друзей подняться.
Они как бы в сердцах поднялись и увидели такую картину: пол комнаты усыпан
камнями, в одном углу горько плачет растрепанная, растерзанная жена
Каландрино, и лицо у нее все в синяках, а в другом углу отдувается
распоясанный Каландрино.

Поглядели, поглядели Бруно и Буффальмакко, да и говорят: "Это что ж такое,
Каландрино? Строишься ты, что ли? Зачем тебе столько камней? А что с монной
Тессой? - продолжали они. - Видать, ты ее побил. Это еще что за новости?"
Каландрино, изнемогший под тяжестью камней, после лихой взбучки, какую он
задал жене, и от горькой мысли, что счастье ему изменило, был не способен
на членораздельный ответ. Выждав некоторое время, Буффальмакко снова
обратился к нему: "Если ты рассердился на жену, Каландрино, то мы тут ни
при чем: чего же над нами-то было издеваться? Ты потащил нас искать
драгоценный камень, а сам взял и удрал, и остались мы, два дурака, на
берегу реки, - мы на тебя очень обижены, и в другой раз ты нам очки не
вотрешь".

Тут Каландрино сделал над собой усилие и сказал: "Не сердитесь, друзья!
Дело обстоит совсем иначе. Ведь я, горемычный, нашел камень! Хотите, я вам
скажу всю правду? Когда вы начали спрашивать друг друга обо мне, я был от
вас меньше, чем в десяти локтях. Я вижу, что вы себе шагаете и меня не
замечаете, взял да и обогнал вас, и потом уже все время шел чуть-чуть
впереди". Так он рассказал им все, с начала до конца, все, что они
говорили, и все, что они творили, показал, как ему камни отделали спину и
пятки, а засим продолжал: "И вот, изволите ли видеть, когда я со всеми
этими камнями за пазухой входил в ворота, никто мне ничего не сказал, а уж
на что надоедливы и привязчивы стражники: все-то они ищут, глазами так и
рыщут. По дороге я встретил много друзей-приятелей; обыкновенно они со мной
заговаривают, предлагают выпить, а тут - ни слова, ни полслова; они меня не
видели, вот в чем дело! А когда я пришел домой, эта ведьма окаянная вышла
мне навстречу и увидела меня, - ведь вы же знаете, что женщины лишают силы
любой предмет. И вот глядите: только что я почитал себя за счастливейшего
человека во всей Флоренции, а теперь я разнесчастный человек - оттого-то я
и колотил ее, покуда руки не устали, и сейчас у меня руки чешутся до крови
ее избить. Да будет проклят тот час, когда я увидел ее впервые и когда она
вошла в мой дом!" Тут он снова рассвирепел и чуть было опять не набросился
на жену с кулаками.

Буффальмакко и Бруно, делая вид, что они крайне изумлены, все время
поддакивали Каландрино; заметив же, что он, придя в бешенство, встает и вот
сейчас бросится на жену, они подскочили к нему и удержали, а затем
принялись доказывать, что всему виной не жена, а он: он же знал, что
женщины лишают силы любой предмет, - почему же он, дескать, ей не сказал,
чтобы она сегодня не показывалась ему на глаза? Как видно, господь отнял у
него разум, - отнял, может статься, потому, что это счастье не было
назначено ему в удел, а может статься, в наказание за то, что он хотел
обмануть друзей, которым он обязан был сказать, что нашел камень. С
величайшим трудом, после долгих перекоров, удалось им наконец помирить
Каландрино с его удрученной женой, и они удалились, предоставив ему
сокрушаться, сидя над грудой камней.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...живописец по имени Каландрино... - Флорентийский художник по имени
Ноццо (или Джаноццо) ди Перино, упоминавшийся во флорентийских документах
начала XIV века. Ученик Андреа Тафи, он принадлежал к доджоттовской школе.
Видимо, славился своим простодушием и недалекостью.

2 ...одного звали Бруно, а другого - Буффальмакко... - Бруно ди Джованни
д'Оливьери, посредственный художник, работавший с Буффальмакко.
Буффальмакко - настоящее его имя Бонамико ди Кристофано. Согласно сведениям
Вазари, он жил с 1262 по 1340 год и был довольно известным художником.
Много работал в Тоскане и Умбрии. О знаменитых его шутках и проделках
рассказывают Саккетти и Вазари.

3 Мазо дель Саджо - реальное лицо. Один из знаменитых флорентийских
шутников и острословов времени Боккаччо.

4 ...рассматривал изображения и резьбу на надпрестольной сени... - То есть
барельефы работы Липпо ди Бенивьени (XIV в.).

5 Макароны и равьоли. - Национальные итальянские блюда. Равьоли - мучные
лепешечки квадратной формы с мясной начинкой.

6 ...дальше, чем Абруццы... - Абруццы - гористая область в Италии. В язык
того времени вошло для обозначения чего-то бесконечно отдаленного.
Примерно, в смысле: "у черта на рогах".

7 ...гранит сеттиньянский и монтишский. - Сеттиньяно и Монтиши - два холма
рядом с Флоренцией.

8 Морелло - холм, господствующий над Сеттиньяно и Монтиши.

9 Муньоне - приток реки Арно.

10 ...работают в женском фаэнтинском монастыре... - То есть в женском
монастыре на улице Фаэнцы (Флоренция). Там, по-видимому, Буффальмакко писал
фрески.

11 ...из ворот Сан Г алло. - Сан Галло - одни из городских ворот во
Флоренции.

12 ...ее шьют в Геннегау... - То есть по моде, принятой во Фландрии.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День восьмой




Настоятель собора в Фьезоле любит вдовушку, но вдовушка его не любит; он
полеживает с ее служанкой, а воображает, что с ней; между тем братья
вдовушки выдают его головой епископу



Как скоро Элисса окончила свою повесть, доставившую всему обществу изрядное
удовольствие, королева, обратись к Эмилии, изъявила желание, чтобы после
Элиссы рассказывала она, и Эмилия тотчас же начала так:

- Достойные дамы! Нашему вниманию уже не раз предлагались.повести о том,
как священники, монахи, а равно и все прочие духовные лица, искушают наши
души, однако исчерпать сей предмет невозможно: уж кажется, насказано много,
ан нет - недосказано еще больше, вот почему в добавление к выслушанным
повестям я хочу рассказать вам еще одну - о настоятеле собора, который во
что бы то ни стало порешил добиться от одной благородной вдовы, чтобы она
волей или неволей разделила его пламень, она же, будучи женщиной на
редкость находчивой, обошлась с ним так, как он того заслуживал.

Сколько вам известно, Фьезоле, - отсюда видна гора, на которой он
расположен, - город очень древний, и в старину это был большой город, но с
течением времени он захирел, однако ж и теперь, как и в былые годы, там
живет епископ. Неподалеку от собора находились усадьба и домик благородной
вдовы по имени монна Пиккарда. Так как она была не из богатых, то жила
здесь почти безвыездно, вместе с двумя братьями - славными, учтивыми
юношами. Молиться богу монна Пиккарда ходила в собор, а была она еще очень
молода, красива, мила, и по этой причине в нее по уши влюбился настоятель,
да так, что совсем потерял голову. Некоторое время спустя он дошел до такой
наглости, что изъяснился даме в любви и обратился к ней с мольбой не
отвергать его домогательств и ответить ему взаимностью.

Старый годами, но прыткий, напористый, спесивый, самонадеянный, с жеманными
и противными манерами, он был до того отвратителен и омерзителен, что все
испытывали к нему отвращение, в особенности - вдова: для нее он был хуже
головной боли. Будучи женщиной умной, она ответила ему так: "Ваше
высокопреподобие! Мне может быть только лестно, что вы меня любите; я тоже
обязана любить вас и с удовольствием полюблю, но только и в вашем и в моем
чувстве не должно быть ничего недозволенного. Вы мой духовный отец, вы
священник, вы уже на склоне лет, вам подобает вести добродетельный и
целомудренный образ жизни, а я уже не девушка, - это девушкам приличествует
выслушивать изъяснения в любви, - я вдова, а вы знаете, какого строгого
поведения должны быть вдовы, так что вы уж извините, а только я никогда не
полюблю вас той любовью, какой вы от меня ожидаете, и не хочу, чтобы так же
любили меня и вы".

Настоятель хоть и ничего на сей раз от нее не добился, однако ж после
первого удара духом не пал и не сдался, - по свойственному ему нахальству и
навязчивости он засылал к ней гонцов, которые передавали ей от него письма
или же что-либо на словах, а то и сам лез к ней с разговорами, когда она
появлялась в церкви. Все эти его подходы надоели и опротивели монне
Пиккарде, и она положила отделаться от него, за неимением другого средства,
тем способом, какого он заслуживал, но только рассудила за благо
предварительно посоветоваться с братьями. Она сообщила им, как ведет себя с
ней настоятель собора и что намерена предпринять она, братья же вполне ее
одобрили, и вот спустя несколько дней она, по обыкновению, пошла в церковь,
и стоило настоятелю ее увидеть, он, как всегда, направился к ней и
развязным тоном заговорил. Монна Пиккарда обратила на него приветливый
взор, а затем отошла с ним в сторонку и, выслушав обычные его излияния, с
глубоким вздохом молвила: "Мне часто приходилось слышать, отец мой, что нет
такой неприступной крепости, которая после многодневного приступа не была
бы в конце концов взята, и теперь я в этом убедилась на собственном опыте.
Осадив меня, вы пускали в ход сладкие слова, применяли то одну любезность,
то другую, и в конце концов я решилась изменить обычному моему образу
действий: если уж я так вам понравилась, то я - ваша".

Настоятель пришел в восторг. "Чувствительно вам благодарен, сударыня, -
сказал он. - Откровенно говоря, я диву давался, что вы так долго держитесь,
- это первый случай в моей жизни. Бывало, я не раз говорил себе: "Если бы
женщины были из серебра, то монет из них нельзя было бы начеканить - ни
одна из них не выдержала бы молота. Но это между прочим. Когда и где мы
встретимся?"

"Когда хотите, мой драгоценный, - отвечала вдова, - ведь у меня нет мужа,
которому я была бы обязана отчетом в том, с кем я пробыла ночь. Но вот где?
Тут я ничего не могу придумать".

"Как где? А у вас?" - спросил настоятель.

"Вы же знаете, отец мой, что со мной живут два брата, два молодых человека,
- отвечала монна Пиккарда, - они и днем и ночью вваливаются с целой ватагой
приятелей, а дом у меня не велик, и потому встречаться там неудобно, разве
если на время онеметь и не проронить ни единого слова, ни единого звука, и,
словно слепые, сидеть в темноте. На таких условиях встретиться можно,
потому что ко мне в комнату они не заглядывают, но беда в том, что наши
комнаты близехонько одна от другой: шепоток - и тот слышен".

"Ничего, одну-две ночи можно и там, сударыня, - возразил настоятель, - а
потом я подыщу что-нибудь поуютнее".

"Это уж ваша забота, отец мой, - заметила вдова, - я прошу вас об одном:
чтобы все это осталось в тайне, никому ни полслова!"

"Об этом можете не беспокоиться, сударыня, - сказал настоятель. - Вы только
постарайтесь устроить нам свидание вечером".

"Хорошо", - молвила вдова и, объяснив ему, как и в какое время лучше всего
к ней пройти, пошла домой.

У вдовы была служанка - не первой молодости и вдобавок на редкость
уродливая и безобразная: нос у нее был приплюснутый, рот кривой, губы
толстые, зубы редкие и большие; она слегка косила, глаза у нее часто
болели, цвет лица у нее был изжелта-зеленый, словно лето она провела не во
Фьезоле, а в Синигалье1, и к довершению всего она была хромая и слегка
кривобокая; за зеленый цвет лица все звали ее Зеленушкой; однако ж при всем
своем безобразии она была не лишена хитрецы.

Вдова позвала ее и сказала: "Зеленушка! Если ты ночью окажешь мне услугу, я
подарю тебе красивую новенькую сорочку".

Услыхав, что госпожа собирается подарить ей сорочку, Зеленушка ответила
так: "Если вы, сударыня, подарите мне сорочку, я все, что ни при