катившиеся волны, жажда в
ней не только не уменьшалась, но, напротив того, усиливалась. А кругом
виднелись тенистые рощи, усадьбы и манили ее к себе. Что еще вам сказать
про несчастную женщину? Палящее солнце, раскалившийся пол вышки, укусы
слепней и мух обезобразили ее; еще так недавно белизна ее тела побеждала
ночную тьму, а теперь она была вся красная, как мареновая краска, вся в
крови, так что на нее страшно было смотреть.

Уже не чая, что кто-нибудь ее вызволит, она больше всего хотела умереть.
Наконец в половине второго проснулся студент, вспомнил про Элену и пошел
посмотреть, что с ней, голодного же своего слугу отпустил поесть. Услыхав,
что он пришел, изнемогшая и исстрадавшаяся Элена приблизилась к проему,
села и, плача, заговорила: "Риньери! Месть твоя превосходит всякую меру: я
проморозила тебя ночью на дворе, ты же днем меня жаришь, вернее - сжигаешь,
на башне, да еще не даешь ни пить, ни есть. Ради самого Христа, поднимись
на вышку! У меня не хватает силы духа покончить с собой, вот я и обращаюсь
к тебе с мольбою: прикончи меня! Я так страдаю, так мучаюсь, что смерть для
меня теперь желанный исход. Если же ты не соизволишь явить мне эту милость,
то прикажи по крайней мере подать мне воды, чтобы я могла омочить уста, а
то слез у меня для этого не хватает - так пересохло во рту и так все горит
внутри".

Студент понял по ее голосу, как она ослабела, в проем ему было видно, как
обожгло ее солнце, и он, тронутый самым звуком ее голоса, тем, во что она
превратилась, равно как и униженною ее мольбою, почувствовал к ней что-то
похожее на сострадание, и все же обратился он к ней с такими словами: "Нет,
злодейка, коли хочешь, сама накладывай на себя руки - от моей руки ты не
умрешь, а напьешься ты у меня так же, как я у тебя согрелся. Только вот что
меня огорчает: к отмороженным местам мне пришлось прикладывать теплый
вонючий навоз, а твои ожоги уврачует прохладная и душистая розовая вода; я
чуть не умер от заражения крови, ты же сменишь кожу, подобно змее, и
останешься такою же красавицею, как прежде".

"Красота досталась мне на горе! - воскликнула Элена. - Только лютым моим
врагам могу я пожелать красоты. А ты - ты свирепее дикого зверя: как у тебя
хватает жестокости так меня мучить? Как же ты поступил бы со мною, если б
по моему хотению все родные твои погибли в лютых мученьях? Можно ли было бы
изобрести для изменника, по вине которого разрушен целый город, более
мучительную казнь, нежели та, какой ты обрек меня, заставив жечься на
солнце и отдав на съедение гнусу? Этого мало: ты не дал мне воды, а ведь
даже убийцам, когда их ведут на казнь, не отказывают в вине, сколько бы раз
они ни попросили. Я вижу, ты непреклонен в неумолимой своей жестокости,
пытки, которые я терплю, тебя не трогают, - ну что ж, я покорно буду ждать
смерти, и да спасет господь мою душу! Молю его о том, чтобы он обратил
всеправедный взор свой на то, что делаешь ты со мною". Произнеся эти слова,
она, в отчаянии, полагая, что ей все равно уже не спастись от палящего
солнца, с превеликим трудом отползла на середину вышки. Много раз ей
казалось, что она вот сейчас умрет от жажды или от нестерпимой муки, и,
ропща на свою недолю, она громко и неутешно рыдала.

Вечером, однако ж, студент решил, что с него довольно; приказав слуге взять
ее одежду и завернуть в плащ, он направился к дому несчастной женщины и
увидел на пороге служанку: печальная, унылая, она пребывала в крайней
растерянности: "А что, голубушка, не скажешь ли, где твоя госпожа?" -
спросил он.

"Не знаю, мессер, - отвечала служанка. - Я была уверена, что поутру застану
ее в постели, - вечером я видела, как она ложилась, но нигде ее не нашла.
Не понимаю, что с ней могло случиться, с ума схожу от беспокойства. А вы,
мессер, ничего о ней не знаете?"

"Жаль, что и ты вместе с нею не попалась в ловушку, - я бы и тебе отомстил!
- ответил ей на это студент. - Но ты от меня не уйдешь, я тебе отплачу за
твои проделки, дабы впредь всякий раз, когда тебе припадет охота одурачить
мужчину, ты меня вспоминала". Тут он обратился к слуге: "Отдай ей одежду и
скажи, что коли она хочет, то может идти за госпожой".

Слуга так и сделал. Служанка убедилась, что это точно одежда ее госпожи, а
все, что она сейчас услышала, навело ее на мысль, не убита ли госпожа, и
она чуть не вскрикнула от ужаса. Когда же студент ушел, она зарыдала и
бросилась бежать к башне.

В тот день одному из работников Элены не повезло: он потерял двух свиней.
Долго он разыскивал их, всюду шарил глазами и наконец, вскоре после того
как студент оставил Элену одну, приблизился к той самой башенке и, услыхав
жалобный плач несчастной женщины, постарался как можно выше подпрыгнуть.
"Кто это там плачет?" - крикнул он.

Элена сейчас узнала голос работника. "Пойди к моей служанке и позови ее", -
назвав его по имени, сказала она.

Работник понял, что это его госпожа. "Ах, боже мой! - воскликнул он. - Как
вы туда попали? Служанка целый день вас ищет, да разве ей могло прийти в
голову, что вы там?"

Он взял лестницу и, приставив к башне, начал при помощи веток укреплять
перекладины. Тут прибежала служанка, всплеснула руками и, не в силах долее
сдерживаться, запричитала: "Ах, да что же это? Ненаглядная моя госпожа, где
вы?"

Элена постаралась как можно громче крикнуть: "Я здесь, моя милая, на вышке!
Не плачь, подай мне скорее одежду!"

Служанка узнала ее по голосу, и это придало ей бодрости; когда же она с
помощью работника поднялась по лестнице, которую он к этому времени почти
привел в порядок, и увидела, что ее госпожа, истерзанная, похожая на
обгорелый пень, лежит, нагая, изнемогая, на раскаленном полу, то заголосила
над ней, как над покойницей, и начала царапать себе лицо. Элена, однако ж,
умолила ее не плакать и помочь ей одеться. Узнав, что, кроме студента, его
слуги да еще работника, никому не известно, где она пробыла это время, она
несколько успокоилась и попросила служанку и работника ради всего святого
никому ничего не рассказывать. После того как они обо всем переговорили,
работник посадил госпожу к себе на закорки, - идти она была не в состоянии,
- и благополучно спустился со своею ношей. А бедная служанка, спускавшаяся
следом за ними, но не так осторожно, поскользнулась, полетела с лестницы
наземь, сломала себе бедро и взвыла от боли. Работник положил Элену на
траву и пошел посмотреть, что со служанкой; увидев, что у нее перелом
бедра, он взял ее на руки и положил рядом с Эленой. Как скоро Элена
уверилась, что случилась новая беда, что та, на кого она надеялась больше,
чем на кого-либо еще, сломала себе бедро, то пришла в совершенное отчаяние
и так горько заплакала, что работник, тщетно пытавшийся ее утешить, в конце
концов сам заплакал. Солнце уже склонялось к закату, и, чтобы ночь их тут
не застала, он по просьбе удрученной госпожи пошел домой, позвал двух своих
братьев, жену и захватил с собой доску; братья положили служанку на доску и
перенесли в дом. Работник как мог ободрил Элену, дал ей холодной воды, а
затем снова посадил на закорки и отнес к ней в спальню. Работникова жена
дала ей поесть, раздела и уложила, а затем они оба распорядились, чтобы
госпожу и служанку ночью доставили во Флоренцию, что и было исполнено.

Будучи изворотливой на диво, Элена сочинила про себя и служанку целую
историю, нимало не похожую на то, что с ними случилось на самом деле, и
уверила братьев своих, сестер и всех прочих, что все это дьявольские козни.
Элена долго мучилась и страдала, постельное белье беспрестанно прилипало к
ее телу, и его приходилось отдирать вместе с кожей, но в конце концов
лекари вылечили ее и от злой лихорадки, и от всех прочих болестей, а
служанке вылечили бедро. Элена после этого забыла и думать о своем
любовнике и благоразумно остерегалась влюбляться и издеваться. А студент,
услыхав, что служанка сломала себе бедро, решил, что он за все отплатил
сполна, на том успокоился и никому ничего не сказал.

Так вот как досталось безрассудной молодой женщине, вздумавшей подшутить
над студентом, как она подшутила бы над всяким другим, и не знавшей, что
студентам - правда, не всем, но большинству - палец в рот не клади. А
потому, милостивые государыни, не шутите, в особенности - над студентами.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...вы уже не так будете потом смеяться над другими, и в том проявится ваш
превеликий ум. - Средневековая литература была полна описаниями всяческих
проделок, которые вытворяли женщины над поэтами, учеными, философами. Вслед
за другими писателями в защиту этих "обижаемых" выступил и Боккаччо.

2 ...встретиться со студентом в Санта Лючия дель Прато. - Церковь Санта
Лючия у Порта дель Прато. Она существует и поныне.

3 Сила пера несравненно сильнее, нежели думают люди... - Мысль эту о
грозной силе пера Боккаччо разовьет потом в своем "Корбаччо". Вообще же
мысль о силе писательского пера будет очень популярной у писателей
Возрождения.

4 "Послушай! - сказала она. - Бессильна я разжалобить тебя..." - Боккаччо
перефразирует стих из Данте ("Чистилище", песнь VI, 116) (перев. наш).





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День восьмой




Двое мужчин дружат между собой; один из них сходится с женой другого; узнав
о том, обманутый муж подстраивает так, что тот сидит в запертом сундуке, а
он в это время полеживает на сундуке с его женой



Тяжело и горестно было дамам слушать о злоключениях Элены, но так как она
их отчасти заслужила, то дамы хоть и пожалели ее, но не очень, а студент,
по их мнению, выказал неумолимую, чрезмерную суровость, вернее сказать -
жестокость. Как же скоро Пампинея окончила свою повесть, королева
предложила начать Фьямметте, и Фьямметта с радостью ей повиновалась.

- Очаровательные дамы! - сказала она. - Сдается мне, что свирепость
оскорбленного студента потрясла вас, а потому я почитаю за нужное
чем-нибудь забавным успокоить возмущенный ваш дух: я хочу рассказать вам
про одного молодого человека, который добродушнее отнесся к причиненной ему
обиде и не так жестоко за нее отомстил. Из моего рассказца вам станет ясно,
что должно откликаться только так, как тебе аукнули, и что негоже человеку,
задумавшему отомстить за нанесенное ему оскорбление, в ответном оскорблении
превышать меру возмездия.

Итак, надобно вам знать, что в Сиене, как я слыхала, жили-были два молодых
человека из богатых и благородных семей; одного из них звали Спинеллоччо
Тавена, а другого - Дзеппа де Мино1; оба проживали в Камоллии, по
соседству. Молодые люди между собой дружили и любили друг друга братской
любовью; оба были женаты на красавицах. Случилось, однако ж так, что
Спинеллоччо, часто бывавший у Дзеппы как при нем, так и в его отсутствие,
сошелся с его женой ближе некуда. И так это у них продолжалось довольно
долго, и никто до поры до времени ничего не замечал. Но вот как-то раз,
когда Дзеппа сидел дома, а жена об этом не знала, Спинеллоччо окликнул его
с улицы. Жена сказала, что его нет; тогда Спинеллоччо взбежал наверх и,
уверясь, что его возлюбленная - одна, давай обнимать ее и целовать, а она
его. Дзеппа все это видел, но не сказал ни слова и притаился: ему хотелось
посмотреть, чем их шалости кончатся. И вот не в долгом времени видит он,
что его жена и Спинеллоччо проходят, обнявшись, к ней в спальню и
запираются, и это его до глубины души возмутило. Рассудив, однако же, что
если поднять шум и все такое прочее, то нанесенное ему оскорбление от этого
меньше не станет, а вот сраму не оберешься, он стал думать, нельзя ли
отомстить таким образом, чтобы про это никто не узнал, а душа его была бы
довольна.

После долгих размышлений он таковой способ сыскал и пробыл в своем тайнике
все время, пока Спинеллоччо находился у его жены.

Стоило, однако же, Спинеллоччо отправиться восвояси, и Дзеппа был уже тут
как тут, так что жена не успела надеть покрывало, которое Спинеллоччо,
резвясь, сорвал у нее с головы. "Ты что же это делаешь, жена?" - спросил
Дзеппа.

"А ты разве не видишь?" - сказала жена.

"Как же не видеть, - отвечал Дзеппа, - и еще я видел нечто такое, на что
глаза бы мои не глядели!" И тут он начал пушить ее, а она со страху долго
виляла, но в конце концов под тяжестью улик принуждена была сознаться, что
находится со Спинеллоччо в близких отношениях, и стала со слезами просить у
мужа прощения.

А Дзеппа ей на это сказал: "Ну так вот, жена, ты поступила дурно, но если
хочешь, чтобы я тебя простил, исполни в точности все, что я тебе велю, а
именно: скажи завтра Спинеллоччо, чтоб он в десятом часу утра под
каким-нибудь предлогом от меня ушел и зашел к тебе. А тут и я поднимусь
наверх, и как скоро ты заслышишь мои шаги, то вели ему влезть в сундук, а
сундук запри, я же тебе потом скажу, что делать дальше. Только ты не бойся
- даю слово, что ничего ему не сделаю". Чтобы умаслить супруга, жена дала
обещание и все исполнила.

На другое утро, в десятом часу, Дзеппа и Спинеллоччо сидели вдвоем, и вдруг
Спинеллоччо, обещавший жене Дзеппы в это время прийти к ней, говорит
Дзеппе: "Я нынче обедаю с приятелем - неудобно заставлять его ждать. Ну,
пока до свиданья!"

"Да ведь до обеда еще далеко", - заметил Дзеппа.

"Обед-то обед, но я еще хочу поговорить с ним об одном деле, - возразил
Спинеллоччо, - так что мне нужно быть у него пораньше".

Уйдя от Дзеппы, Спинеллоччо сделал круг и пробрался к его жене, но не
успели они войти в ее спальню, как послышались шаги Дзеппы. Тут жена,
сделав вид, что перепугалась насмерть, велела Спинеллоччо лезть в сундук, о
котором толковал ей муж, заперла его в сундуке и вышла из спальни.

"А не пора ли обедать, жена?" - поднявшись наверх, спросил Дзеппа. "И то
правда", - молвила жена.

"Спинеллоччо пошел обедать к приятелю, а жена осталась дома, - продолжал
Дзеппа. - Выгляни в окошко и позови ее к нам обедать".

Жена Дзеппы, боявшаяся за себя, а потому ставшая весьма послушной,
исполнила приказание мужа. Жена Спинеллоччо, узнав от жены Дзеппы, что
Спинеллоччо дома не обедает, сдалась на уговоры и пришла. Дзеппа встретил
жену своего друга как нельзя более равнодушно и, шепнув жене, чтобы она шла
на кухню, взял гостью на правах дружбы за руку и повел в спальню, а войдя,
запер за собою дверь. Видя, что Дзеппа запирает дверь, жена Спинелоччо
воскликнула: "Ой, Дзеппа, ты что же это? Так вот для чего ты меня звал? Вот
как ты любишь Спинеллоччо, вот какой верный ты ему друг?"

Тут Дзеппа приблизился к сундуку, где был заперт ее муж, и, все так же
крепко держа ее за руку, молвил: "Прежде чем гневаться, послушай, дорогая,
что я тебе скажу. Я любил и люблю Спинеллоччо как брата, однако ж вчера я
убедился, хотя он об этом и не подозревает, что он, воспользовавшись моим
безграничным к нему доверием, стал так же точно близок с моей женой, как с
тобой. Но я его люблю, а потому намерен отплатить ему тем же, и не более
того: он обладал моей женой, а я хочу обладать тобою. Если же ты на это не
пойдешь, все равно он так или иначе узнает, что я застал его на месте
преступления; спускать же ему я не собираюсь: я так его уважу, что вы оба
не обрадуетесь".

Долго еще Дзеппа ее убеждал, но в конце концов она ему поверила и сказала:
"Милый Дзеппа! Коль скоро вину моего мужа надлежит искупить мне - что ж, я
согласна, но только дай мне честное слово, что то, что у нас с тобой должно
сейчас произойти, не испортит моих отношений с твоей женой - я хочу
по-прежнему быть с нею в ладу, несмотря на то зло, которое она мне
причинила".

"Я непременно все улажу, - обещал ей Дзеппа, - а кроме того, подарю тебе
красивую, дорогую вещичку - у тебя такой нет". Тут он обнял ее, расцеловал,
а затем, положив на сундук, в котором был заперт ее муж, позабавился с ней
в свое удовольствие, а она с ним - в свое.

Спинеллоччо, сидя в сундуке, слышал от слова до слова все, что говорил
Дзеппа, слышал, что его жена ответила Дзеппе согласием, и, наконец, услышал
у себя над головой буйную пляску, от каковой ему долгое время было так
тошно - прямо хоть помирай, и если б он не боялся Дзеппы, то из своего
заключения послал бы немало проклятий подлянке жене. Вспомнив, однако ж,
что первый-то поступил подло не кто иной, как он, Спинеллоччо, что у Дзеппы
были основания действовать именно так, как он сейчас и действовал, и что
Дзеппа еще обошелся с ним по-человечески, по-товарищески, Спинеллоччо
решил, что с этого дня, если только Дзеппа с ним не порвет, он будет с ним
еще дружнее.

Дзеппа между тем провел с чужой женой столько времени, сколько ему
хотелось, а потом слез с сундука; когда же она спросила Дзеппу, где
обещанная вещица, Дзеппа отворил дверь и велел своей жене войти, а та
сказала: "Сударыня! Вы мне отплатили тою же монетой", - но сказала она это,
смеясь.

"Отопри-ка сундук", - молвил тут Дзеппа, а когда жена Дзеппы отперла
сундук, Дзеппа показал жене Спинеллоччо ее супруга.

Кому было стыднее: Спинеллоччо, который, зная, что Дзеппе все известно, в
сей миг увидел его, или жене Спинеллоччо, которая, зная, что муж слышал и
чувствовал все, что творилось над самой его головой, в сей миг увидела его,
- об этом долго рассказывать.

Тут Дзеппа сказал ей: "Вот эту драгоценную вещицу я вам и дарю".

Спинеллоччо вылез из сундука и, не вступая в пререкания, сказал: "Вот и
хорошо, Дзеппа! Теперь мы с тобой в расчете - так, по крайности, ты сам
говорил моей жене, и будем мы опять друзьями, а коль скоро у нас все общее,
кроме жен, то пусть и жены будут общие".

Дзеппе это пришлось по нраву, и все четверо в мире и согласии сели обедать.
И с тех пор у каждой из двух жен стало два мужа, а у каждого из мужей - две
жены, и ни разу не вышло у них из-за этого ни ссоры, ни драки.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...Спинеллоччо Тавена, а другого - Дзеппа ди Мино... - Выходцы из
известных сиенских семей. Мино ди Толомеи, прозванный Дзеппа (Затычка),
был, в частности, подестой города Сан Джиминьяно и в 1300 году принимал
посольство Флоренции, в которое входил Данте.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День восьмой




Доктору Симоне захотелось корсарить; Бруно и Буффальмакко подговаривают его
пойти ночью в указанное ими место; Буффальмакко бросает его в яму с
нечистотами и там оставляет



После того как дамы, коих любопытство возбудили общие жены двух сиенцев, об
этом потолковали, королева, - а, кроме нее, больше некому было
рассказывать, - порешила не отнимать у Дионео предоставленной ему льготы и
начала так:

- Любезные дамы! Спинеллоччо вполне заслужил штуку, которую с ним вытворил
Дзеппа; вот почему, в противоположность Пампинее, тщившейся доказать
обратное, я утверждаю, что не следует строго судить того, кто смеется над
человеком, который сам на это напрашивается или же этого заслуживает.
Спинеллоччо заслужил глумление; я же хочу рассказать о человеке, который
напросился на издевательства, причем, по моему разумению, те, что над ним
потешились, заслуживают не порицания, но одобрения. Человек, с которым
произошел такой случай, был врач, приехавший во Флоренцию из Болоньи баран
бараном1, хотя и в мантии на беличьем меху.

Мы с вами каждый день видим такую картину: наши сограждане возвращаются из
Болоньи кто - судьей, кто - лекарем, кто - нотариусом, разряженные и
разубранные, в пурпурных, подбитых беличьим мехом, длинных и широких
мантиях; что же касается того, соответствует ли наружный вид этих людей их
способностям, - это мы с вами также имеем возможность наблюдать каждый
день. К их числу принадлежал недавно к нам прибывший и поселившийся на
улице, которая теперь называется Виа дель Кокомеро, носивший пурпуровую
мантию и широкий капюшон, доктор медицины, - так, по крайности, он сам себя
величал, хотя если и мог чем похвастаться, то уж никак не познаниями, а
лишь доставш