репкое своими устоями и безупречное, жило и
здравствовало на радость всем нам, пока мы этого хотим, я прежде всего
назначаю слугу Дионео Пармено моим дворецким и вверяю его заботам и
попечениям всю нашу прислугу, равно как и все, что касается наших трапез.
Слуга Панфило Сириско пусть будет нашим счетчиком и казначеем, помощником
Пармено. Тиндаро9 надлежит состоять при Филострато и других молодых людях:
ему вменяется в обязанность прислуживать им в покоях в то время, когда
прочие слуги будут заняты другим делом. Моя служанка Мизия и служанка
Филомены Личиска должны неотлучно находиться в кухне и со всеусердием
готовить кушанья, какие им закажет Пармено. На обязанности служанки
Лауретты - Кимеры и служанки Фьямметты - Стратилии будет лежать уборка
женских спален и тех комнат, где мы будем собираться. Мы просим, и даже
требуем, чтобы каждый, кому дорого наше благоволение, куда бы он ни
направился и откуда бы ни возвратился, что бы ни услыхал и ни увидел,
поостерегся от сообщения новостей, принесенных извне, за исключением
приятных.

Наскоро отдав эти распоряжения, всеми встреченные сочувственно, Пампинея с
веселым видом поднялась и сказала:

- Тут у нас и сады, и лужайки, и другие приветные места, - гуляйте сколько
хотите, но в девять часов утра, когда еще прохладно, все должны явиться к
завтраку.

Как скоро новая королева отпустила веселое общество, юноши и прелестные
дамы вышли в сад, и, гуляя, они заговорили о разных приятных вещах, стали
плести венки и нежными голосами запели. Так они провели время до
установленного королевою часа, а придя домой, увидели, что Пармено рьяно
взялся за дело: внизу, в столовой, столы были накрыты белоснежными
скатертями, бокалы отливали серебром, всюду благоухал дрок. После того как
по распоряжению королевы подали воду для омовения рук10, все расселись по
местам, которые указал Пармено. Мигом внесли тонкие кушанья и изысканные
вина, трое слуг молча прислуживали за столом. Наблюдавшийся за завтраком
образцовый порядок привел общество в отменное расположение духа, все мило
пошучивали, и завтрак прошел оживленно. Девушки и юноши умели танцевать,
некоторые - играть и петь, а потому, как скоро убрали со столов, королева
велела принести музыкальные инструменты. Затем, по ее распоряжению, Дионео
- на лютне, а Фьямметта - на виоле11 заиграли медленный танец. Королева
отослала прислугу поесть, а затем она, другие дамы и два молодых человека
стали в круг, и начался плавный круговой танец. После этого все стали петь
прелестные веселые песенки. Наконец королева решила, что пора соснуть.
Когда она всех отпустила, трое молодых людей удалилась на свою половину, -
в покоях, где их ожидали отлично постеленные постели, было так же много
цветов, как и в зале. Ушли на свою половину и дамы; разделись и легли
отдохнуть.

Едва пробило три часа, как королева, уверяя, что днем долго спать вредно,
сама поднялась и подняла других дам, а затем молодых людей. Все пошли на
лесную лужайку, где росла высокая зеленая трава и куда не проникал ни
единый луч солнца. Ощутив легкое дуновение ветерка, королева велела всем
сесть в кружок прямо на мураву.

- Как видите, - заговорила она, - солнце еще высоко, жара палящая, слышен
лишь треск цикад на ветвях олив. Идти куда-нибудь еще неразумно, а здесь, в
холодке, хорошо, у нас есть шахматы, шашки, каждый может заняться тем, что
ему больше по сердцу. Однако, если вы желаете знать мое мнение, я бы
предложила посвятить самые жаркие часы не игре, потому что от нее неминуемо
портится расположение духа у одних участников, а другим, равно как и
зрителям, она тоже особого удовольствия не доставляет, - не игре, но
рассказам, ибо один рассказчик способен занять всех слушателей. Каждый из
вас что-нибудь расскажет, а там уже солнце начнет склоняться к западу,
станет не так жарко, и мы сможем отправиться куда угодно. Если вам мое
предложение по душе, - а я готова пойти навстречу любому вашему пожеланию,
- то давайте так и поступим; если же нет - пусть до самого вечера все
занимаются кто чем хочет.

И мужчины и дамы предпочли рассказывать.

- Коли так, - молвила королева, - я желаю, чтобы в первый день каждый волен
был рассказать о том, что ему по нраву.

Тут она обратилась к сидевшему справа от нее Панфило и с очаровательною
приятностью попросила его начать. Выслушав приказание, Панфило нимало не
медля, меж тем как все общество превратилось в слух, начал свой рассказ так.



  1. Мессер Чеппарелло лживою исповедью вводит в заблуждение святого отца и
умирает; злочестивец при жизни, он после смерти был причислен к лику святых
и наречен святым Шапелето

  2. Иудей Абрам, сдавшись на уговоры Джаннотто ди Чивиньи, отбывает к
римскому двору, а затем, удостоверившись в порочности тамошнего
духовенства, возвращается в Париж и становится христианином

  3. Еврей Мельхиседек рассказом о трех перстнях предотвращает опаснейшую
каверзу, которую подстроил ему Саладин

  4. Некий монах совершает грех, достойный строжайшего наказания, однако ж,
неопровержимо уличив своего аббата в таком же точно проступке, избегает
кары

  5. Маркиза Монферратская обедом, изготовленным из куриного мяса, а равно
и благоуветливыми речами укрощает безумную страсть французского короля

  6. Некий достойный человек остроумною речью обличает преступное лицемерие
монахов

  7. Бергамино своим рассказом о Примассо и аббате из Клюни бичует
несвойственную мессеру Кане делла Скала скупость

  8. Гвильельмо Борсьере в изысканных выражениях клеймит скупость мессера
Эрмино де Гримальди

  9. Король Кипра, задетый за живое некоей гасконкой, из бесхребетного
превращается в решительного

  10. Магистр Альберто из Болоньи в учтивых выражениях стыдит женщину,
которая пыталась пристыдить его тем, что он в нее влюбился


----------------------------------------------------------------------------



1 ...посетила губительная чума... - Речь идет о знаменитой эпидемии чумы,
вспыхнувшей в Тоскане в январе 1348 года. В апреле того же года она
перекинулась во Флоренцию. Болезнь была завезена с Востока. По одним
сведениям - из Сирии, по другим - из Кафы (нынешняя Феодосия в Крыму).
Согласно последней версии, в татарском войске, осаждавшем принадлежавшую
генуэзцам Кафу, началась эпидемия чумы. Будучи не в силах взять сильно
укрепленный город приступом, татары решились на отчаянное средство: с
помощью катапульт они стали перебрасывать трупы умерших от чумы через
городские стены. Несмотря на все принятые осажденными меры, несколько
зараженных попали на корабли, отплывшие в Италию. Так началась чума в
Европе, повлекшая за собой неисчислимые жертвы.

2 ...руками людей, для этой цели употребленных... - Среди этих
"специальных" людей находился и отец Боккаччо.

3 Гален, Гиппократ и Эскулап... - Два знаменитых греческих врача вкупе с
Эскулапом (фигурой мифической) упоминались постоянно в итальянской
литературе XIV века.

4 ...в чтимом храме Санта Мария Новелла... - Знаменитая церковь Санта Мария
Новелла во Флоренции, начатая постройкой в 1278 году, была во времена
Боккаччо одной из самых посещаемых во Флоренции.

5 ...первую... мы назовем Пампинеей, вторую - Фьямметтой и т.д. - Дело в
том, что имена всех семи девушек, персонажей Боккаччо, значащие. Пампинея -
значит цветущая; фьямметта - имя легендарной возлюбленной самого автора,
вдохновительницы ранних его сочинений; Филомена - любительница пения;
Эмилия - ласковая; Лауретта - уменьшительное от Лауры, воспетой Петраркой;
Нейфила - "новая для любви" (впервые влюбленная); Элисса - второе имя
вергилиевской Дидоны.

6 Одного из них звали Панфило, другого - Филострато, третьего - Дионео. -
Как и в предшествующем случае, имена юношей тоже значащие. Панфило - то
есть "весь любовь"; Филострато - "раздавленный любовью"; Дионео -
буквально: "венерео" (от Венеры, дочери Диона).

7 Какие-нибудь две мили... - Учитывая, что тосканская миля равнялась
примерно 1650 метрам, компания проделала путь около трех километров.

8 ...и вот они уже в том месте... - Согласно традиции, установившейся у
комментаторов Боккаччо начиная с XV века, под "тем местом" автор разумел
местечко Поджо Герарди (возле Майано), где он имел небольшое поместье.

9 Пармено... Сириско... Тиндаро и т.д. - имена греческого происхождения,
которые встречаются в комедиях Теренция и Плавта.

10 ...подали воду для омовения рук... - Обычай, вызванный тем, что к столу
не подавали никаких приборов, кроме ножей.

11 ...на виоле... - Виола - музыкальный инструмент для исполнения светской
музыки.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День первый




Мессер Чеппарелло лживою исповедью вводит в заблуждение святого отца и
умирает; злочестивец при жизни, он после смерти был причислен к лику святых
и наречен святым Шапелето



- Всякое дело, милейшие дамы, какое только ни замыслит человек, должно
совершать во имя того, кто положил начало всему сущему, имя же его
чудотворно и свято. Вот почему и я, раз уж мне выпал жребий открыть наши
собеседования, намерен поведать вам одно из его поразительных деяний, дабы
мы, услышав о таковом, положились на него как на нечто незыблемое и вечно
славили его имя.

Как известно, все временное преходяще и смертно; и оно само, и то, что его
окружает, полно грусти, печали и тяготы и всечасным подвергается
опасностям, которые нас неминуемо подстерегли бы и которых мы, в сей
временной жизни пребывающие и составляющие ее часть, не властны были бы
предотвратить и избежать, когда бы господь по великой своей милости не
посылал нам сил и не наделил нас прозорливостью. Не следует думать, будто
милость эту мы заслужили, - нет, господь ниспосылает ее нам, потому что он
всеблаг, а равно и по молитвам тех, что когда-то были такими же смертными,
как и мы, однако волю его при жизни соблюдали и ныне пребывают вместе с
ним, бессмертные и блаженные. К ним-то мы и взываем как к нашим
заступникам, знающим по опыту, что такое человеческая слабость, - не
дерзая, быть может, молиться всеправедному судие, мы со всеми нашими
нуждами обращаемся к ним. И тем явственнее обнаруживаются его попечение о
нас и милосердие, что, не в силах будучи смертным нашим оком прозревать в
тайны божественного разума, мы, введенные в заблуждение молвою, нередко
избираем себе такого заступника пред лицом его всемогущества, который им же
осужден на вечную муку, а ведь от него ничто не скроется, и все же он,
принимая в соображение не столько осуждение того, к кому молитвы
воссылаются, и не столько неосведомленность молящегося, сколько душевную
его чистоту, приклоняет слух к мольбам так, как если бы осужденный
удостоился вечного блаженства. Все это будет явствовать из того, что я
собираюсь вам рассказать (когда я говорю "явствовать", то я имею в виду не
божественную мудрость, а человеческое разумение).

Говорят, что когда именитый и богатейший купец Мушьятто Францези,
получивший дворянство, отбыл в Тоскану вместе с братом французского короля
Карлом Безземельным, которого туда вытребовал и вызвал папа Бонифаций1, он
обнаружил, что, как это нередко бывает с купцами, дела его и здесь и там
сильно запутались и что скоро и просто их не распутаешь, а потому вести
дела он поручил нескольким лицам, и таким образом все отлично устроилось.
Одно лишь его беспокоило: где ему сыскать человека, который сумел бы
взыскать долг с бургундцев? Поводом для беспокойства служило ему то, что
бургундцы были ему известны как люди несговорчивые, злонравные и
бесчестные, и он никак не мог припомнить, кто бы мог свое коварство с
успехом противопоставить их коварству. Долго он над этим ломал себе голову,
и наконец на память ему пришел некто мессер Чеппарелло из Прато, который
частенько навещал его в Париже. Росту Чеппарелло был небольшого, одевался
щеголевато; французы не имели понятия, что означает слово "Чеппарелло": они
полагали, что это соответствует их слову: "шаппель", то есть, на их
обиходном наречии, "венок", между тем росту он, как я уже заметил, был
небольшого - вот почему они называли его не Шапело, а Шапелето. Всюду он
был известен как Шапелето, и лишь немногие знали, что он мессер Шапело. Вот
что собой представлял этот самый Шапелето: будучи нотариусом, он сгорал со
стыда, если какой-либо из его актов, - а у него и было-то их немного, -
оказывался не фальшивым, составлял же он их по первому требованию,
составлял охотнее даром, нежели иной - за крупное вознаграждение.
Лжесвидетельствовал он с великим удовольствием как по требованию, так и без
всякого требования, а в те времена во Франции придавали громаднейшее
значение присяге, ему же ничего не стоило солживить Клятву, и так,
нечестным путем, он выигрывал все дела, хотя давал присягу держать ответ по
совести и говорить одну лишь истинную правду. Сеять между друзьями,
родственниками и вообще между людьми рознь, вражду, ссорить их - это было
для него великим удовольствием, это была его страсть, и чем больше его
стараниями случалось несчастий, тем ему было приятнее. Если его приглашали
принять участие в убийстве или же в каком-либо другом преступлении, он
никогда не отказывался, напротив - с удовольствием соглашался и охотно
своими собственными руками наносил ранения и убивал. Будучи человеком в
высшей степени злобным, он по всякому поводу ругал бога и святых самыми
скверными словами. В церковь не ходил, все ее таинства ни во что не ставил
и глумился над ними в непристойных выражениях. А вот таверны и прочие
злачные места посещал часто и охотно. Женщин он любил, как собака - палку,
зато противоположному пороку предавался с большим удовольствием, нежели
иной развратник. Обокрасть и ограбить он мог с такой же спокойной совестью,
с какою человек добродетельный подает милостыню. Он был страшнейший обжора
и пьяница, что в иных случаях доставляло ему неприятности и навлекало на
него бесчестье. Он был завзятый шулер и нечисто играл в кости. Но к чему я
трачу слова? Лучше было бы этому человеку не родиться. Влияние, каким
пользовался мессер Мушьятто, и его положение в обществе долгое время
служили щитом для плутней Шапелето - вот почему и частные лица, которых он
постоянно оскорблял, и судейские чины, которых он обливал грязью, спускали
ему.

Мессер Мушьятто вспомнил про мессера Шапелето, коего образ жизни был ему
хорошо известен, и решил, что это и есть тот человек, который требуется для
коварных бургундцев; того ради он велел позвать его и обратился к нему с
такою речью: "Мессер Шапелето! Тебе известно, что я уезжаю отсюда навсегда,
между тем мне задолжали обманщики-бургундцы, взыскать же с них долг никто,
кроме тебя, по моему разумению, не способен. Дел у тебя в настоящее время
нет никаких, и вот, если ты поручение мое исполнить согласишься, я за тебя
замолвлю словечко во дворце, а сверх того выдам тебе изрядную часть тех
денег, которые ты стребуешь с бургундцев".

Мессер Шапелето был не у дел, земные блага подходили у него к концу, в
довершение всего тот, кто в течение долгого времени служил ему прибежищем и
оплотом, его покидал, так что в силу необходимости ему пришлось
согласиться, и он, нимало не медля, изъявил полное свое согласие. Как
сказано, так и сделано: получив доверенность мессера Мушьятто и
рекомендательные письма короля, Шапелето тотчас по отбытии мессера Мушьятто
отправился в Бургундию, где его никто почти не знал. Сверх обыкновения он
взялся за дело и принялся взыскивать долги мягко и миролюбиво, словно
приберегая силы к концу. Остановился он у двух братьев-флорентийцев,
занимавшихся ростовщичеством, каковые ростовщики ради мессера Мушьятто
оказывали ему все знаки внимания, и внезапно занемог. Братья тот же час
послали за лекарями, нашли человека для ухода за ним, словом, приняли все
меры для того, чтобы поставить его на ноги. Ничто, однако ж, не помогло, -
по словам лекарей, этому доброму человеку, бывшему в преклонных летах, да к
тому же еще ведшему беспорядочный образ жизни, день ото дня становилось все
хуже и хуже, ибо то был смертельный недуг, что весьма огорчало братьев.

Однажды в комнате рядом с той, где лежал на одре болезни мессер Шапелето,
братья завели такой разговор. "Что нам с ним делать? - молвил один другому.
- Влипли мы с ним. Выгнать его, больного, из дому было бы в высшей степени
постыдно и неблагоразумно: все видели, какое гостеприимство мы ему оказали,
как заботливо потом за ним ухаживали и лечили, и вдруг теперь, когда он при
смерти и не в состоянии чем-либо досадить нам, мы его выгоняем на улицу! С
другой стороны, этот мерзавец не захочет исповедоваться и приобщаться
святых тайн, а ежели он умрет без покаяния, то ни одна церковь не станет
его хоронить, - его, как собаку, швырнут в яму. А если даже он
исповедается, то ведь у него столько тяжких грехов, что то же на то же и
выйдет: ни один монах и ни один священник их ему не отпустит; если же он
отпущения не получит, все равно лежать ему в яме. Коль же скоро это
произойдет, местные жители, которые только и знают, что честить нас, - они
считают, что мы занимаемся нехорошими делами, и не прочь нас ограбить, -
поднимут шум и гам: "Этих ломбардских собак2 церковь отказывается хоронить,
- чего же мыто их терпим?" Ворвутся в наши дома и не только разграбят их
дочиста, а еще, чего доброго, и пристукнут нас. Словом сказать, ежели он
умрет, нам придется несладко".

Как я уже сказал, мессер Шапелето лежал в соседней комнате; между тем слух
у многих больных бывает особенно тонок, и он расслышал все, что про него
говорили братья. Он позвал их к себе и сказал: "Я не хочу, чтобы вы из-за
меня тревожились, чтобы вы из-за меня самомалейший потерпели урон. Я слышал
все, что вы про меня говорили, и убежден, что когда бы дело приняло такой
оборот, то так бы все и произошло, однако ж дело обернется иначе. При жизни
я столь часто гневил бога, что если перед смертью я буду гневить его в
течение часа, то прегрешения мои от того не умножатся и не уменьшатся.
Посему призовите ко мне святой; праведной жизни монаха, самой что ни на
есть святой жизни, если только такие есть на свете, и предоставьте
действовать мне: я и ваши и свои дела устрою наилучшим образом, так что вы
останетесь довольны".

Хотя братья ничего хорошего не ожидали, со всем тем направили стопы свои в
монастырь и обратились с просьбою, чтобы какой-либо благочестивый и мудрый
инок исповедал ломбардца, захворавшего у них в доме. Им дали старца святой
и строгой жизни, начитанного от Писания, человека весьма почтенного,
пользовавшегося у горожан особым и превеликим уважением, и братья повели
его к себе. Войдя в комнату, где лежал мессер Шапелето, и приблизившись к
умирающему, он принялся ласково утешать его, а затем спросил, когда он в
последний раз исповедовался.

Мессер Шапелето хоть и никогда не исповедовался, однако ж ответил ему так:
"Отец мой! Раз в неделю я уж непременно исповедуюсь, а иногда и чаще, но на
этой неделе я по болезни ни разу не исповедовался - так меня скрутило".

Монах ему на это сказал: "Похвально, сын мой, поступай так и впредь. Раз ты
так часто исповедаешься, стало быть, ничего особенного я от тебя не услышу
и не о чем мне тебя особенно расспрашивать".

Мессер Шапелето возразил: "Не скажите, честной отец. Сколько и как часто я
бы ни исповедовался, я не оставлял намерения принести покаяние во всех
грехах, какие я только сумею припомнить, во всех грехах, совершенных мною
со дня моего рождения и по день последней исповеди. Того ради прошу вас,
святой отец: спрашивайте меня так подробно, как если бы я никогда в жизни
не исповедовался. На мой недуг не обращайте внимания - я предпочитаю
чем-либо досадить своей плоти, нежели, ублажая ее, содействовать погибели
моей души, которую Искупитель спас, пролив пречистую кровь свою".

Такие речи пришлись по нраву святому отцу, ибо он принял их за знак
благонамеренности болящего. Весьма одобрив таковое его умонастроение, он
обратился к нему с вопросом, не впал ли он в блуд,